- Держи курс, никуда не отклоняйся!

Гляжу, с моря отвечают тоже огоньком. Дают букву Н, тире и точку. Стал и я посылать букву Н. Честное слово, я по сей день не знаю, что должен был означать этот сигнал и с кем мы тогда повстречались: с немцами или англичанами.

Самолет, застигнутый вражескими прожекторами, должен любой ценой вырываться из этих световых объятий. Надо уходить, лавируя, меняя курс и высоту полета. Но для этих маневров у меня не было достаточного запаса высоты. Придуманный же способ защиты оказался надежнее - он бил на психологию преследователей, заставляя усомниться, что противник мог обнаружить себя огнями. Раз сигналит - значит свой, не боится! К тому же мы понимали, что внизу на неизвестном корабле настроение сейчас тоже было не очень спокойным: а вдруг это боевой самолет? Не посыплются ли бомбы на их головы? Поэтому и там, видимо, вздохнули с облегчением, расставшись с нами…

Небо войны… Его не забудешь. И уж никогда не изгладятся из памяти сто ночей, проведенных в небе войны над горами Югославии. Сколько бы лет ни прошло, не изгладятся… [64]

Глава пятая. Командир «большого дугласа»

Приказано лететь

Я по привычке поднял голову вверх - аспидные облака затянули небо. Что же тогда над Балканами?

Небо небом, а команды «отбой» не было, и нам, конечно, отлучаться нельзя. Война есть война. Единственное, что мы, советские летчики, можем сделать, - сидеть в саду неподалеку от штаба и любоваться сколько угодно небом Адриатики; даже покрытое тучами, оно по-своему прекрасно. Этот зеленый уголок носил громкое название «офицерское собрание».

Мы с Владимиром Павловым и направились в сад. Но не успели «освоить» свой столик, как появился дежурный по штабу и зычным голосом произнес:

- Павлова и Михайлова - в штаб!

Вот тебе и аспидные облака! Через десять минут командир авиагруппы Герой Советского Союза В. И. Щелкунов, боевой авиатор, много раз «разгружавший» свой бомбардировщик над фашистским Берлином, сообщил нам о шифрограммах главных штабов партизанского движения [65] Сербии и Словении. Из лаконичных сообщений стало ясно - нужно незамедлительно туда лететь, несмотря ни на что. В Сербии фашистские каратели потеснили партизан, они нуждались в боеприпасах; к тому же потерпел аварию наш самолет и ему надо помочь. А в Словении попал в беду партизанский батальон - кончилось горючее, и трофейные итальянские танкетки застряли близ Метлика, туда требовалось доставить бензин и боеприпасы.

- Товарищ Павлов, вы не раз бывали в Сербии, хорошо знаете площадку Бойник. Вам, как говорится, и карты в руки. Михайлов полетит на Оток - ведь вам эти места знакомы? Напоминаю еще раз: обстановка сложная, требует вдумчивых решений, осмотрительности, не теряйте головы, не рвитесь напролом, но задание надо выполнить… Вопросы есть?

- Нет, - ответил Павлов.

На самом- то деле вопросов было много. Но разве у войны спросишь?

- Тогда по коням! - сказал Василий Иванович Щелкунов.

Первым поднялся в воздух Павлов. За ним пошел и мой самолет. Через сорок пять минут полета мы разошлись. Я подался на север, Павлов - на восток. Впрочем, «разошлись» не то слово. Мы были вместе, как с самого первого нашего полета, путь у нас с ним один. И несмотря ни на что, мы скоро благополучно возвратимся в Бари после выполнения задания и за столиком в «офицерском собрании» доедим свои спагетти…

Модель? Не новая…

…Ночь. На аэродроме в густой мгле, еще не тронутой предрассветной серостью, собралось много народу. Сюда пришли жены и дети встречать спасенных американских пилотов, которых вот-вот должен был доставить советский самолет, явилось и начальство - наше и американское. Я только что вернулся с боевого задания из Словении и тоже поспешил к транспортному самолету с красными звездами на фюзеляже и плоскостях, ярко освещенных лучами прожекторов, - он уже приземлился. Распахнулась дверь, и по низенькому самолетному [66] трапу, точнее стремянке, один за другим стали спускаться в изрядно потрепанной форме пассажиры. Сколько же их? Я и счет потерял. Поцелуи, объятия, слезы радости… Ведь их всех уже считали пропавшими без вести!

Американские летчики с особым чувством благодарности пожимают руки членам спасшего их советского экипажа.

Стоявший рядом со мной штабной американский офицер, подозвав переводчика, обращается ко мне:

- Не пойму, вроде бы «Дуглас», а между тем насчитал тридцать два пассажира! Это что же, новая модель - «большой Дуглас»?

- Нет, - рассмеялся я, - «дуглас» обыкновенный. Но вот что касается пилота, то он, пожалуй, особенный!

Протискиваясь сквозь толпу, навстречу мне уже пробирается Владимир Павлов - он только вырвался из чьих-то объятий. Мы, как водится, поздравили друг друга с успешным выполнением задания.

- Ну и полет! Такой у меня, верно, был первым и последним, запомнится на всю жизнь! Едва стою на ногах. Не замечаешь? - обращается ко мне Володя.

- Мне тоже основательно досталось, - говорю я.

- Столкнулся с фронтальной грозой, - продолжает Павлов. - Не обойти стороной, ни вверх, ни вниз, а возвращаться некуда, лети только вперед. От этого «вперед» волосы поседели. Неимоверная болтанка, броски, электрические разряды… Отказали почти все приборы. Но до аэродрома, видишь, дотянул. А что с кораблем, еще неизвестно, его здорово корежило…

Последнее обстоятельство недолго оставалось загадкой. Достаточно было поднять голову вверх, и взгляд сразу же обнаружил на хвостовом оперении самолета Павлова две зияющие пробоины-дыры, словно выжженные автогеном, следы прямого удара молнии.

Авария

Павлов полетел в Сербию выручать экипаж одного самолета нашего подразделения, который неудачно приземлился ночью в расположении партизанского отряда [67] на площадке Бойник. С самого начала командиру этого корабля Николаю Трофимову не повезло. Над Адриатическим морем его обнаружили немцы, осветили прожекторами и обстреляли. Удалось уйти. Но тут его настиг фашистский истребитель и атаковал в ночном небе. Немецкий пилот промахнулся, а потом, видимо, не нашел в темноте транспортный самолет, круто изменивший высоту.

Трофимов долетел до посадочной площадки. Там его поджидало новое испытание. Раньше здесь транспортные самолеты не садились, а только сбрасывали боевое снаряжение. И какова она, эта площадка, Трофимов не знал, да и никто ему не мог рассказать о ней. Посадочные сигналы были выложены согласно условному паролю, которым летчика вооружили при вручении боевого задания. Ориентируясь по ним, командир корабля и строил расчет захода на посадку, то есть стремился приземлить самолет точно у посадочного знака - светового «Т».

В конце пробега, когда скорость была еще значительной, экипаж увидел перед собой валуны и глубокий овраг. Чтобы избежать лобового удара, Трофимов сделал резкий разворот влево. Овраг самолет миновал, прочертив по его бровке колесом, но одна нога шасси подломилась, и машина грузно опустилась на крыло.

Оказалось, что бойцы, принимавшие самолет впервые, неправильно выложили посадочные знаки. Слушая их объяснения, Трофимов думал, что же теперь предпринять. Через три часа наступит рассвет, вокруг поле, не так далеко расположен немецкий гарнизон. Если фашисты обнаружат самолет, то будут бомбить, а могут и танки пустить в ход. Партизаны уйдут в горы, а что с аварийным самолетом делать?

- Не горюй, друже, - утешал его командир партизанской роты, - мы поможем тебе починить авион. Только сначала его замаскируем.

- Так ведь кругом ровное поле!

- Это уже наша забота.

Вскоре к самолету стали подходить люди, которые несли с собой ветки деревьев, кустарники. Самолет тщательно замаскировали, а в поле возле него, словно по мановению волшебной палочки, появились кустарники, низкорослые деревца. [68]