Темнело. В сумерках все отбрасывало длинные тени. Тени вытягивались, скользили, прижимались к земле, выползали из грязных, смрадных подвалов. Они подползали все ближе к девушке. Когда Лика это заметила, то уже была окружена тенями.

Тени застыли неподвижно. Лика поняла, что сейчас они сделают рывок и затянут ее туда, откуда не возвращаются. Но получить ее не так‑то просто: девушка резко сорвалась с места и быстро побежала. Тени естественно были гораздо медленнее, чем она, что они не смогли за ней угнаться. Но Лика все равно бежала. Она несколько раз спотыкалась и падала (от асфальта во многих местах здесь остались только воспоминания, зато ржавая арматура все еще торчала), но вставала и продолжала бежать, очень уж хотелось жить. Глаза ее были расширены страхом. Редкие и, в основном, сильно пьяные прохожие с удивлением провожали глазами бегущую девушку.

Лика быстро взбежала по ступенькам и забарабанила в дверь. Антон открыл быстро, и сердитое выражение его лица тут же сменилось на встревоженное. Он зарыл за тяжело дышащей девушкой дверь и участливо посмотрел на нее.

— Лика, что случилось?

— Тени, — задыхаясь ответила девушка, — они пытались утянуть меня туда. К себе.

— Тени, говоришь? — Антон снисходительно улыбнулся.

— Я так испугалась.

— Бедная. Иди ко мне, — Антон порывисто обнял лику и прижал к себе, — Не бойся, я тебя никому не отдам. Ой, какие у нас грязные джинсы, — заметил он, — и на коленке кровь. А руки! Вымой их скорее, я не хочу, чтобы ты заболела. И раны надо продезинфицировать, чтобы не подхватить инфекции.

Лика вымыла руки, и Антон помог ей смазать их и колено йодом.

За ужином Антон долго молчал, но потом все‑таки спросил: "Где ты была сегодня?"

— У Дины, — ответила Лика.

— Опять у Дины. Что вы там делаете?

— Я же тебе говорила, что грызы активизировались. Нужно спасать город.

— Ах, грызы, — Антон снисходительно улыбнулся. Не очень то он во все верить, — я до того, как познакомился с тобой, ничего о них не слышал.

— Не удивительно — они хорошо маскируются. Не все, далеко не все могут их видеть. У нас в городе только я и еще несколько человек.

— Ну, и кому они мешают, если их никто не видит?

— Зря ты так. Они очень опасны. Невидимость помогает им творить зло. Но мы этого так не оставим!

— Конечно. Лик, с тобой так интересно. Только ты бы не ходила так часто к Дине. Хоть иногда побудь со мной.

— Ты не понимаешь, там без меня не справятся.

— Не справятся, говоришь? А я? Я тебя вообще почти не вижу.

— Да, ты, никак, ревнуешь.

— Ревную. Я тебя люблю и хочу быть с тобой.

— Эгоист.

Лика улыбнулась: Антон не понимает, что у нее миссия, но он так ее любит.

Маленькую кухню уютно освещала желтая лампочка. В кружках дымился горячий чай. Пьяные песни под окнами были незаметны, как любой привычный фон. В открытое окно легкий ветерок доносил запах цветущей яблони и выбросов химзавода. Все вокруг располагало к покою и умиротворенности.

И тут откуда‑то донесся громкий жуткий вой. Определение "леденящий душу" было для него явно слабовато. Любой, услышавший его, словно бы разом вспоминал и осознавал все свои страхи. Даже Антону стало не по себе. Он поднялся было, чтобы закрыть окно, но ему стало неудобно перед Ликой, и он этого не сделал. Он овладел с собой — все‑таки он — мужчина, — хотя волосы у него на голове шевелились, а колени подгибались от страха. С напускной веселостью он спросил: "Слушай, Лик, это часом не твои грызы воют? Или может этот, как его — оборотень".

— Да, ты что, — спокойно улыбнулась Лика, — Нет, конечно. Наверное, это бродячие собаки — их здесь много.

Даша и Лейла шли по двору, разговаривали о всякой чепухе. О смерти ни та, ни другая заговорить не решались, но поминутно ждали этого друг от друга.

Солнце заходило за ржавые крыши домов. Под его лучами поблескивали осколки разбитых недавно стекол. Темные окна квартиры умершего деда смотрели зловеще. Но дворовая молодежь, выпивающая в беседке, ничего этого не замечала.

— Даш, ты пойдешь завтра на осмотр? — спросила Лейла.

— Куда? — не поняла Даша.

— Ты разве забыла — всех девчонок из девятых завтра ведут к гинекологу.

— А — а-а, понятно. Нет, не пойду, делать мне больше нечего, что ли? Или может сходим? А‑то неинтересно же будет, если все три класса окажутся девственницами. Слишком хорошие показатели.

— Ты думаешь — все? Вряд ли. А при чем тут показатели?

— А ты не знаешь? Мне Люська из десятого "а" рассказывала, что после таких осмотров в школу отправляются сведения — сколько в классе "девочек", сколько уже нет. Говорить, Александра Сергеевна им целую неделю проповеди читала.

— Ужас. И какое учителям дело до нашей сексуальной жизни?

— Так, своей то нет и не было, вот и интересуются, что да как.

— Точно.

В это время Паша сидел на подоконнике открытого окна и играл на гитаре. Одет он был как всегда во все черное. Его тонкие, длинные пальцы ловко перебирали струны. Длинные черные волосы спадали на склоненное бледное лицо, оттеняя его и делая еще более бледным.

Даша посмотрела на Пашу и залюбовалась: "И, ведь такой хорошенький, прямо лапочка, особенно, если его не знать", — подумала она. Лейла не слышала ее мыслей, но у нее было свое мнение на этот счет.

— Господи, как он меня бесит, — раздраженно произнесла она, — Романтический герой демонического типа, блин.

Тут Паша посмотрел на девушек и спросил: "И чем же я тебя бешу, Лейла, я что‑то не расслышал?"

Девушки недоуменно переглянулись и подошли к нему.

— Как ты это услышал, мы же были так далеко? — спросила Даша.

— Я все слышу. Я вас слышал с того момента, как вы вошли во двор.

— Ничего себе, — удивилась Даша.

— Вы на учителей не обижайтесь. Должны же она знать, откуда берутся дети, которых они учат.

— Так ты и это слышал, — изумилась Даша. Лейла же по — прежнему была невозмутима.

Видел Паша неважно, зато слышал действительно хорошо, даже слишком хорошо. Он слышал, как в соседней комнате падала иголка или как падал лист с дерева. Если бы юноша чаще прислушивался, то секретов для него не существовало бы, но он был слишком погружен в себя, да и не интересовали его ничьи секреты.

— Присаживайтесь, что вы стоите? — Паша подвинулся на подоконнике. Лейла запрыгнула на подоконник легко, Даше парень протянул руку и помог.

— Лейла, ты мне не ответила: чем я тебя бешу? — возобновил разговор Паша.

— Всем, — ответила Лейла, — Ты как романтический литературный персонаж, тебя просто не бывает.

— Скажи, это моей маме, вот она обрадуется. Или — не обрадуется — не знаю. Вот и проверим.

— Что‑то ты сегодня разговорился. Лучше бы сыграл что‑нибудь.

— Хорошо. Ты же любишь "Калинов мост"? — и Паша заиграл.

— Моя любимая, — удивилась Лейла, — как ты узнал?

— В одном дворе живем, как никак.

И они запели. У Паши был приятный, хорошо поставленный (сказывалось пение в церковном хоре) голос и безупречный музыкальный слух. У Лейлы голос был грудной, низкий и мягкий. У Даши — средний по высоте, резкий в головном регистре.

Пока они пели откуда‑то, бесшумно материализовался дядя Витя. На плече у него сидел голубь, четыре голубя гуляли у его ног, голубиная стая вилась в небе почти точно над ним. Пока молодые люди пели, он с умилением смотрел на них и улыбался, а, когда допели, решительно двинулся к ним.

— Ой, ребятки, а сигаретки у вас не будет? Я точно помню, что кто‑то из вас курит.

— Я бросила, — отозвалась Даша.

— Да, действительно. А хлеба?

— Сейчас.

Паша спрыгнул в подоконника в свою комнату и отправился на кухню за хлебом. Из квартиры донесся голос матушки Людмилы: "Кому ты опять хлеб понес? Опять этому алкашу?"

— Мам, он не алкаш. Да не оскудеет рука дающего.

Паша вынес хлеб, отдал его дяде Вите и снова устроился на подоконнике.