Теперь Итану уже не казалось будто его сердце упало. Сложилось ощущение, что оно с треском вылетело в окно и стремглав бросилось вниз в осколках разбитого стекла. Каждый раз, когда Дженкин обладал достаточными знаниями о человеке, чтобы упомянуть его или её имя, их продолжительность жизни по статистике становилась короче.

В оцепеневшее сознание Итана проникли слова Дженкина, когда он снова заговорил:

– Никогда не туши хорошую сигару, Рэнсом, она не заслуживает насильственной смерти. Пусть догорает с достоинством. Ты не ответил на мой вопрос.

Итан опустил взгляд на раздавленный кончик, который он гасил в пепельнице, даже не подозревая об этом. Когда струйка дыма от загубленной сигары ударила ему в нос, он спросил:

– Какой вопрос?

– Очевидно, я бы хотел, чтобы ты рассказал мне об отношениях с доктором Гибсон.

Лицо Итана застыло, как будто его покрыли штукатуркой и оставили сохнуть. Ему нужно было изобразить улыбку, такую, чтобы она выглядела искренне, и он отчаянно копался в хаосе своих мыслей, пока ему не пришла на ум фраза "натирание мошонки". Это помогло вызвать усмешку. Расслабленно откинувшись в кресле, он встретился глазами с Дженкином и увидел в них намёк на удивление из-за проявленного Итаном самообладания. Хорошо.

– Нет никаких отношений, – спокойно сказал Итан. – Кто вам об этом рассказал?

Пожилой мужчина проигнорировал вопрос.

– Ты следил за доктором Гибсон в Кларкенуэлле. Ходил с ней на необычную вечернюю ярмарку, а потом посетил её дом. Как бы ты это назвал?

– Я закрутил с ней небольшую интрижку. – Итану потребовались все его силы, чтобы выглядеть спокойным, когда он понял, что почти наверняка за ним следил другой агент. Возможно, этот вероломный придурок, Гэмбл.

– Доктор Гибсон не из тех женщин, с которыми можно закрутить интрижку, – возразил Дженкин. – Она уникальна. Единственная женщина-врач во всей Британии... благодаря чему она этого достигла? Исключительному уму, крутому нраву и храбрости, сравнимой с мужской. Помимо всего прочего, она, как сообщается, довольно миловидна. Можно даже назвать её красоткой. В некоторых кругах она считается святой, в других - дьяволицей. Ты должно быть ею очарован.

– Она всего лишь диковинка.

– Неужели, – изумлённо упрекнул его Дженкин. – Это очень слабо сказано. Даже самые резкие критики доктора Гибсон не станут отрицать, что она экстраординарна.

Итан покачал головой.

– Она не прогибаемый человек. Тверда, как кремень.

– Я не против того, чтобы ты проявлял к ней интерес, мой мальчик. Совсем наоборот.

– Вы всегда говорили, что женщины только отвлекают.

– Так и есть. Тем не менее, я никогда не просил тебя жить как монах. Естественные потребности мужчины должны удовлетворяться в умеренных количествах. Длительное воздержание проявляется в раздражительности.

– Я не раздражителен, – огрызнулся Итан. – И я заинтересован в докторе Гибсон не больше, чем в созерцании ведра с нечистотами.

Дженкин с видимым усилием подавил улыбку.

– Ты слишком щедр на уверения. – Видя отсутствие понимания у Итана, он спросил: – Разве ты не прочитал пьесу Гамлет, которую я тебе дал?

– Не до конца, – пробубнил Итан.

Пожилой мужчина был явно недоволен.

– Почему?

– Гамлет всё время болтает. И никогда ничего не делает. Это пьеса про месть без свершения мести.

– Откуда ты знаешь, если так и не дочитал?

Итан пожал плечами.

– Мне всё равно, какой там конец.

– Эта пьеса о человеке, который вынужден столкнуться с реалиями человеческой порочной натуры. Он живёт в падшем мире, где сам решает, что "правильно", а что "неправильно". "Ибо нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает всё таковым". Я предполагал, что у тебя хватит воображения сопоставить себя с Гамлетом.

– Если бы я оказался на его месте, – угрюмо сказал Итан, – то делал бы что-нибудь, а не стоял на месте, произнося речи.

Дженкин одарил его взглядом с оттенком раздражения, но по-отечески добрым. Что-то в этих заинтересованных, заботливых глазах запало Итану в душу, который всегда жаждал иметь отца. И это причинило боль.

– Пьеса Гамлет - это зеркало человеческой души, – сказал Дженкин. – Прочти до конца и расскажи мне, что ты увидишь в отражении.

Последнее, что хотел увидеть Итан, это отражение собственной души. Да поможет ему бог, оно может оказаться слишком похожим на то, что принадлежало человеку, сидящему напротив.

Но на Итана оказала влияние ещё и мать. В последнее время он всё чаще и чаще вспоминал о том, как ей было стыдно за грехи, которые её заставили совершить обстоятельства, и как она надеялась, что он вырастет хорошим человеком. Ближе к концу жизни она обратилась к религии и постоянно беспокоилась о спасении не только своей души, но и сына. Его мать умерла от холеры вскоре после того, как Итан присоединился к подразделению "К".

Одним из последних воспоминаний о матери было то, как она плакала от гордости, увидев его в синей форме. Мама думала, что служба станет его спасением.

Как же она возненавидела бы сэра Джаспера Дженкина.

– Что касается доктора Гибсон, – продолжил Дженкин, – выражаю почтение твоему вкусу. Женщина с мозгами будет развлекать тебя не только в постели, но и вне её.

Если бы Дженкин решил, что Итан испытывает чувства к Гарретт, он бы стал использовать её как пешку, чтобы им манипулировать. Ей могли угрожать или причинить вред. В один прекрасный день, она может просто исчезнуть, будто раствориться в воздухе, и её больше никто и никогда не увидит, если только Итан не сделает то, что захочет от него Дженкин, каким бы, чудовищным не оказалось задание.

– Я предпочитаю женщин, с которыми легко сойтись, и от которых также просто избавиться, – коротко сказал Итан. – В отличие от доктора Гибсон.

– Вовсе нет, – последовал немного жутковатый ответ Дженкина. – Как мы с тобой оба знаем, Рэнсом... избавиться можно от кого угодно.

Покинув Уайтхолл пешком, Итан направился на север и пересёк набережную Виктории, дорогу и променад вдоль Темзы. Новая проезжая часть вдоль гранитной набережной, как ожидалось, должна была разгрузить плотное дневное движение на Чаринг-Кросс, Флит-стрит и Странде, но, оказалось, что ощутимого эффекта не произвела. Однако ночью здесь было относительно спокойно. Сквозь железные вентиляционные решетки периодически просачивались клубы дыма или пара, напоминая пешеходам о скрытом мире под их ногами, состоящим из: туннелей, телеграфных проводов, подземных железных дорог, газовых и водопроводных труб.

Блуждая возле угольной и кормовой пристани, Итан добрёл до лабиринта проулков, заполонённых экскаваторной техникой и временными рабочими сооружениями. Он проскользнул за массивную камнедробильную машину и стал ждать.

Менее чем через две минуты в переулке появилась тёмная фигура.

Как и ожидал Итан, это оказался Гэмбл. Его худощавое, хищное лицо и выпуклый лоб бросались в глаза даже в потёмках. Как и Итан, он был высоким, но не настолько, чтобы выделяться в толпе. Благодаря мощным рукам и крепкому торсу, большая часть его силы сосредоточилась в верхней половине туловища.

Уильям Гэмбл обладал многими качествами, которыми стоило восхищаться, но понравиться могли немногие. В физическом плане он был развит и агрессивен, выдержав жестокую расправу, он не останавливаясь возвращался за добавкой. Упорство заставляло его тренироваться усерднее, чем любого другого из людей Дженкина. Он никогда не жаловался и не оправдывался, никогда не сгущал краски и не хвастался. Эти качества Итан уважал.

Но Гэмбл родился в семье угледобытчиков в Ньюкасле, и безысходная бедность в детстве породила в нём свирепость, которая выжгла все мягкие черты характера. Он преклонялся перед Дженкином с рвением, граничащим с фанатизмом. В агенте не осталось ни сентиментальности, ни намёка на сострадание, которые Итан раньше считал силой, но впоследствии они оказались слабостью. Гэмбл, как правило, не замечал маленьких подсказок и сигналов, которые люди бессознательно подавали в процессе разговора. В результате, он не всегда задавал правильные вопросы и часто неверно истолковывал ответы.

Не шевелясь, Итан наблюдал за тем, как Гэмбл всё дальше углублялся в пространство между сараями. Он подождал, пока напарник отвернётся и, быстрый, как кобра, набросился на него сзади. Захватив его толстую шею рукой, Итан резко дёрнул мужчину на себя. Не обращая внимания на яростные попытки Гэмбла высвободиться, он крепко вцепился в свой левый бицепс и положил ладонь на затылок противника, чтобы усилить давление. Сочетание боли и кислородного голодания сработало в считанные секунды.