- Я… совсем не то хотел… - Мартинэль замялся, не зная, как успокоить разбушевавшегося человека. – Извини, я не подумал.

- А ты никогда не отличался умением думать, - съязвил Эш, но уже намного тише. – Ты всегда руководствовался только первым впечатлением и никогда не стремился заглянуть глубже, понять суть проблемы. Твое поверхностное мышление и косность – вот твои слабые стороны. И ты, пока не переступишь через это, не поймешь, почему я поступил именно так, а не иначе.

Покаянно опустив голову, Мартинэль поднялся.

- Прости, если сможешь.

- Я-то смогу, а вот сможешь ли ты?.. – в голосе мастера было столько горечи, что эльф почувствовал себя последней сволочью.

- Я… постараюсь. - Развернувшись, Мартинэль направился к выходу, но на самом пороге остановился, вспомнив, что не сказал о главном: - Завтра утром в крепость прибывают магистры, чтобы разобраться в произошедшем, а нас заберут порталом прямо в академию.

- Хорошо, спасибо, что сказал. На лошади трястись нет ни сил, ни желания, а практика у ребят все равно сорвана, так что оставаться здесь до конца цветня нет никакого смысла.

На этом они и расстались.

Эштон вскоре уснул, мучимый слабостью, а Мартинэль, проворочавшись несколько часов в кровати, понял, что не сможет. Одевшись потеплее, он вышел на воздух. Глубоко вдохнув, эльф почувствовал аромат настоящей весны, неумолимо приближающейся, чтобы принести миру покой и радость. Вот-вот распустятся первые цветы, оживут уснувшие на зиму почки, а земледельцы будут отмечать праздник плодородия, после которого начнутся работы в полях.

Не зная, чем себя занять, Мартинэль поднялся на стену, с которой хорошо была видна чуть мерцающая в темноте магическая сфера. Изредка по ее куполу пробегали синие молнии, рождая причудливые отсветы на земле. Именно благодаря им эльф заметил внутри сферы что-то темное, движущееся вдоль мерцающей границы. Недолго думая, он сбежал вниз, проскользнул в небольшую калитку, провожаемый удивленными взглядами стражи, и приблизился к сфере. Там, внутри, на проклятой земле, стоял шаман орков. В его мертвых глазах отражался блеск голубых молний; шкуры, из которых была сшита его одежда, медленно подрагивали и извивались, казалось, живя какой-то своей - извращенной - жизнью. Если такое существование вообще можно было называть жизнью. Все это создавало жуткое впечатление, от которого по спине эльфа поползли мурашки страха.

Именно сейчас, в этот момент, глядя в мертвые глаза шамана, Мартинэль понял, почему Эштон остался, как не ушли все остальные участники ритуала и сам эльф. Потому что допустить вот ЭТО в свой дом не захотело бы ни одно существо в мире. Почему шаман решился на подобный поступок – они не знали и теперь, скорее всего, не узнают никогда. Наверное, надо было очень сильно отчаяться, чтобы так отдать свою жизнь, посвятив всего себя мести. И нужно было очень сильно любить жизнь, чтобы противостоять ему. Даже ценой собственной жизни.

 29766 год от сотворения мира. Месяц травень.

Межрасовая магическая академия.

Выпускной в академии отмечали шумно и с размахом. Эштон идти туда не хотел, он вообще с некоторых пор праздники не сильно жаловал, но выпускники огневого факультета приглашали его с таким вдохновением и упорством, что магистр Дан сдался.

Звание магистра ему все же присвоили, хотя Эш и попытался вновь отказаться. Тогда, вернувшись с несостоявшейся практики, он вообще не очень понимал, как теперь ему жить, но экзамены, которые его студентам пришлось сдавать на месяц раньше срока, заставили его вновь влиться в работу, забыв обо всем остальном. Почти забыв.

Глядя на себя в зеркало, магистр Дан поправил мантию. А ведь поначалу он не мог видеть свое отражение. Каждый раз вздрагивая, проводил пальцами по лицу, чтобы убедиться, что это именно он, а не кто-то другой. Но постепенно привык к своему новому облику, а сейчас даже порадовался внезапно появившимся морщинам: теперь, по крайней мере, ретивые студенты больше не будут соблазнять его на спор. Кому нужен старик?

После самой короткой практики в истории академии в Эштоне словно что-то… сломалось. Нет, не в плохом смысле этого слова, скорее, в хорошем. Треснула та ледяная корка, которая мешала видеть яркие краски окружающего мира. Он не жалел о том, что отдал пятнадцать лет собственной жизни, просто стал яснее смотреть на окружающий мир, заново учась радоваться теплым весенним дням. Впервые со дня собственного выпуска Эш начал чувствовать себя живым. И пусть его мысли по этому поводу были несколько сумбурными, но это были его мысли, его чувства, его жизнь. И, даже если у него осталась всего пара лет до встречи с «костлявой госпожой», ему не на что было жаловаться. Почти.

Одернув мантию, магистр Дан собирался уже выйти, когда в дверь настойчиво постучали. Решив, что за ним пришли студенты, Эштон распахнул дверь, собираясь сказать им, что уже идет, и замер, чувствуя, как сердце пропустило удар, а потом сумасшедшей птицей забилось в груди. Перед ним стоял Мартинэль. Даже с растрепавшейся косой и в пыльной одежде он был все так же хорош.

Студенты магистра Дана, сдав свои экзамены и получив перевод на следующий курс, разъехались по домам, так что Эштон озвучил первое, что пришло ему в голову:

- С Эрстинэлем что-то случилось?

Вместо ответа Мартинэль шагнул в комнату, заставляя Эша попятиться, а потом захлопнул дверь, повернув ключ в замке.

- Со мной случилось, - тихо сказал эльф, взглянув прямо в глаза человека, а потом… встал перед ним на колени, покаянно опустив голову. – Прости меня, Эш, если сможешь. Прости за глупость мою и слепоту. За то, что наговорил тебе, а потом позволил уйти. Если бы я мог взять свои слова назад, если бы мог изменить то, что натворил, я бы отдал всю свою жизнь без остатка.

Эштон смотрел на коленопреклоненного эльфа, слышал его и не мог поверить своим глазам и ушам. Чтобы высокородный не просто просил прощения, а делал это вот так… Эштон о подобном даже не слышал.

- Я… простил, - прошептал он, глядя на светлую макушку, - еще там простил, когда стоял в круге и не знал, выйду ли из него живым. Понял, что тащить на тот свет свои обиды - глупо, вот и простил.

- Спасибо, Эш, - эльф облегченно выдохнул, поднимая взгляд на человека. - Я люблю тебя и прошу принять…

Мартинэль достал из-за пазухи небольшой бархатный футляр и раскрыл его, заставив Эштона попятиться, отрицательно мотая головой. В футляре лежали парные венчальные браслеты эльфийской работы. Изящные золотые веточки клена переплетались между собой, образуя сложный узор, говоривший любому посвященному о том, к какому клану относятся супруги и какое место в клане занимает их род. На листьях клена, кое-где, словно капельки росы, поблескивали небольшие бриллианты.

- Я не могу это принять, - Эштон сжал пальцы в кулаки, не заметив, что неосознанно скомкал свою мантию.

- Почему? Считаешь, что я недостоин быть твоим супругом? – в голосе эльфа было столько горечи, что Эш сглотнул, чувствуя, как в горле образовался ком, а к глазам подступают невольные слезы.

- Это я недостоин, - выдохнул он, отворачиваясь. – Ты отказался от любви тогда, посчитав ее ложью, а я не верю в твою сейчас. Зачем тебе постаревший человек? Из жалости? Или хочешь искупить вину? В любом случае не надо. Я не приму твое предложение. Да и любви той уже нет.

- Лжешь, - Март поднялся на ноги, но футляр не закрыл, а подошел вплотную к Эштону, почти соприкасаясь с ним всем телом, – Эри мне все рассказал. Ты все еще любишь меня, - эльф прошептал последние слова на ухо человеку, и тот вздрогнул всем телом, качнувшись назад, но Мартинэль удержал его на месте, подхватив под локоть. - Любишь ведь, - эльф не спрашивал - утверждал, но от этого становилось только тяжелее, потому что принять его предложение было невозможно.

- Может и люблю, но судьбу свою с твоей не свяжу. Сам же потом благодарить будешь. Ну зачем я тебе? Старый и безобразный… - Мартинэль хотел что-то сказать, но Эштон накрыл пальцами его губы и отрицательно покачал головой. - Не надо ничего объяснять. Это лишнее. В тебе сейчас говорит не разум, а чувство жалости и желание искупить свою вину. Не хочу, чтобы меня жалели. Жалости достойны те, кто зря прожил свою жизнь, а я ни о чем не жалею, и если бы мне предложили прожить жизнь еще раз, то я не изменил бы в ней ни одного дня, ни одного своего решения.