Тихо застонав от досады, она прикрыла глаза и покачала головой.

— Простите, Маркус. Не знаю, что на меня нашло. Я очень сожалею. Пожалуйста, простите меня.

Несколько долгих мгновений он молчал, глядя в ее склоненное лицо. Наконец вздохнул.

— Идемте, — произнес он вдруг охрипшим голосом. — Кажется, опять начинается дождь.

 В таверне было малолюдно: лишь несколько посетителей сидели за квадратными деревянными столиками, покрытыми скатертями в голубую клетку. С низкого потолка свисали старинные светильники; на каждом столе, едва рассеивая окружающий полумрак, мерцала толстая свеча в канделябре. В теплом воздухе витал запах жареной рыбы и чипсов.

Желудок Доминик болезненно сжался; в ужасе оттого, что ее может стошнить, она вырвала у Маркуса свою руку и резко отстранилась.

Маркус бросил на нее раздраженный взгляд.

— Что еще...

— Простите, Маркус, я... мне нужно отлучиться.

Не дожидаясь новых вопросов, она поспешила в дальний угол зала, где мерцал значок, обозначающий дамскую комнату.

Почти промчавшись между рядами столиков, она торопливо заперла дверь крошечной уборной и, склонившись над раковиной, рассталась со всем, что съела сегодня на завтрак.

Дрожа и отплевываясь, она старалась не думать о том, что может вообразить себе Маркус, или о том, как будет выглядеть, когда отсюда выйдет. Ноги у нее подкашивались, голова кружилась, на лбу выступал холодный пот.

Несколько минут прошло, прежде чем она нашла в себе силы обтереть лицо влажным полотенцем и пригладить растрепавшиеся волосы.

В затуманенном стекле над крохотной раковиной отражалось белое, как бумага, лицо, помутневшие глаза, искусанные губы. Что ж, тут ничего не поделаешь. К сожалению, Доминик не догадалась взять с собой ни тушь, ни пудреницу, ни губную помаду.

В конце концов, не так уж важно, как она выглядит. Гораздо важнее вести себя так, чтобы он ничего не заподозрил. Ах, если бы вернуть назад случайно вырвавшиеся в машине слова!

С такими мыслями, гордо расправив плечи, Доминик покинула свое убежище. Маркуса она заметила сразу — он сидел за столиком в другом конце слабо освещенного зала. Рядом стояла рыжеволосая официантка с карандашом и блокнотом. Судя по ее широкой улыбке, женщина не особенно торопилась принять заказ у такого видного мужчины.

Доминик села напротив своего спутника, и оба — Маркус и официантка — немедленно уставились на нее так, словно у нее было пятно сажи на носу.

— Вы уже заказали за меня? — поинтересовалась она, старательно разыгрывая безразличие.

Легкое поднятие бровей ясно ответило ей: Маркусу не до заказа — он был встревожен ее внезапным исчезновением.

— Нет, — ответил он. — Выбирайте сами.

Доминик глубоко вздохнула. Рука ее под столом незаметно легла на живот — оставалось только надеяться, что Маркус этого не заметит.

— Имбирный эль, пожалуйста, — попросила она.

Маркус нахмурился:

— Я думал, вы хотите согреться...

— Я передумала. — Взглянув на официантку, она повторила: — Кружку эля.

Кивнув, рыжеволосая девица умчалась. Маркус не отводил от Доминик пристального, задумчивого взгляда, словно увидел в ней что-то новое. Она поспешно отвернулась к окну. Дождь уже лил вовсю, барабаня по толстому оконному переплету; день превратился в унылые сумерки.

— Вас так долго не было, что я уже хотел попросить официантку пойти посмотреть, не случилось ли чего, — сказал он наконец.

Она провела рукой по растрепанным волосам.

— Извините. Мне вдруг стало нехорошо; пришлось подождать, пока это пройдет.

— Вы очень бледны. Доминик, вы уверены, что уже все в порядке? — не отставал он.

В его голосе не было раздражения — только искренняя забота. Доминик сама не знала, почему с заботливым Маркусом ей гораздо труднее иметь дело, чем с рассерженным.

Внезапно глаза ее заволоклись слезами. Уставившись на клетчатую скатерть, она отчаянно пыталась справиться с собой.

— Все будет хорошо, — дрожащим голосом пробормотала она. — Наверно... это из-за стресса. Все эти переживания...

Не могла же она объяснить, что ее тело изнемогает под натиском незнакомых гормонов, что настроение у нее меняется час от часу, то взлетая до небес, то опускаясь в глубины отчаяния, что вот уже несколько недель ее мучают приступы тошноты...

Ладонь Доминик скользнула вниз, легла на чуть выступающий холмик живота. В ее чреве растет новая жизнь. Уже три месяца. И эта мысль наполняет ее одновременно немыслимым счастьем и невыносимым ужасом.

— Если вы нездоровы, нам лучше вернуться в замок.

Шмыгнув носом и обеими руками смахнув с глаз слезы, она подняла голову и отважилась взглянуть ему в лицо.

— Нет, Маркус, со мной все в порядке. Честное слово.

Он откинулся на стуле и скрестил руки.

— Я думал, что знаю вас, Доминик. Выходит, я ошибался.

Она гордо вздернула подбородок.

— Мы не виделись четыре года. Разумеется, я изменилась. Стала взрослой.

Губы его скривились в усмешке.

— А несколько минут назад вели себя как ребенок.

Гнев придал Доминик сил: ноздри ее раздулись, бледные щеки вспыхнули румянцем.

— Кажется, я просила вас об этом забыть! Я неудачно выразилась, только и всего.

Он уже открыл рот, словно готов был ответить резкостью, но появление официантки остановило перепалку.

Сделав несколько глотков эля, Доминик сумела овладеть собой. У нее еще осталась гордость, и ни за что она не позволит Маркусу думать, что по-прежнему в него влюблена!

— Вы правы, Доминик, я разведен. Но это не значит, что я подхожу любой женщине. Вам-то уж точно не подхожу.

Слава богу, приступ слезливости остался позади! Гнев помог ей выпрямиться и обжечь его негодующим взглядом. Нет, она не позволит еще одному мужчине причинить ей боль! Хватит с нее Брайса!

— А я и не знала, что в вас столько самомнения. Неужели вы воображаете, что любая женщина спит и видит, как бы затащить вас в постель?

Губы его скривились.

— Понятия не имею. И не собираюсь обсуждать подобные вопросы с вами.

— Зачем же начали?

Глаза его расширились — как видно, Маркус был удивлен таким отпором. И отлично, зло подумала Доминик. Пусть не воображает, что он здесь главный!

— Доминик! — выпалил он. — Десять минут назад в машине вы сказали...

— Я помню, что сказала, — прервала она. — Что газетчики, увидев нас вместе, могут раздуть низкопробную сплетню. Я всего лишь поделилась с вами своей тревогой, а вы... вы не нашли ничего лучше, чем меня оскорбить!

— Потому что вам даже думать о таких вещах не следует! — отрезал он. — А тем более — говорить об этом. Говорить мне... Господи, какой же вы еще ребенок! — пробормотал он.

Нет, подумала Доминик. Ее невинные годы остались позади. Она больше не ребенок — она женщина. И скоро станет матерью. Может быть, сейчас самое подходящее время, чтобы поделиться своей тайной с Маркусом Кентом?

— Скажите мне, Маркус, где, по-вашему, грань между ребенком и взрослым? Если вы о возрасте — так мне уже двадцать один. По всем законам я совершеннолетняя.

— Возраст здесь ни при чем, — досадливо ответил он.

— Вы в моем возрасте, думаю, уже считали себя мужчиной, — усмехнулась она.

— Естественно. Но на деле был неопытным юнцом, ничего не понимающим в жизни. Истинное взросление приходит с опытом и мудростью.

Доминик задумчиво смотрела в его смуглое лицо с резкими чертами. Маркус думает, что перед ним — невинная девушка, не имеющая понятия о жестокой реальности мира. Можно только догадываться, каким будет его потрясение и ужас, когда он узнает правду.

Однако Доминик догадывалась, что сообщение о беременности не заставит Маркуса увидеть в ней взрослую женщину. Скорее, наоборот. Сколько она помнила, Маркус никогда ничего не делал импульсивно, не подумав. Каждое его действие было тщательно рассчитано. Он не позволял страстям туманить себе голову. А она сделала откровенную глупость, пошла на поводу у собственной фантазии. Нет сомнений, услышав о ее ошибке, он сочтет ее безнадежной дурой.