– Пошли домой, – с благодарной радостью согласилась Александра.

– И я с вами, – сказал Петр.

Пока они шли по пыльной дороге от кладбища, Александра и Петр вспоминали фронт. Они еще не понимали тогда, что эта тема останется для каждого из них одной из основополагающих и сокровенных на всю жизнь. Ксения слушала их с интересом, но вклиниться в разговор не пыталась.

Боковым зрением Александра присматривалась к Петру: парень рослый, мосластый, ручищи загребущие, а в серых глазах тот вечный холодок, который навсегда остается в глазах у тех, кто близко видел смерть, а говоря без обиняков, у тех, кто убивал людей. Своих или врагов – не имеет значения. У тех, кто убивал, что-то сдвигается в душе и остается сдвинутым навсегда – это Александра хорошо знала. Слава богу, ей не пришлось убить ни одного немца. Спасать спасала, а жизни никого не лишила.

– А ты иди босиком, – посоветовала Александре Ксения, – как я. Дорога ровная, пыль теплая.

Александра разулась, связала туфли шнурками и перебросила их через левое плечо.

– Боже, как хорошо! Какая ты умница, Ксень!

Теплая дорожная пыль продавливалась между пальцами. Шагать босиком было так приятно, что Александра на какой-то миг ощутила себя маленькой девочкой, бегущей босиком по тропинке вдоль Амура, в том месте, где впадает в него Зея и идет полоса воды более темная, чем все зеркало реки, а посреди Амура-батюшки плывут в маленьких лодках почти игрушечные издали китайцы. Рябая, темная полоса воды двух слившихся рек так и встала у нее перед глазами. Тогда они с мамой еще жили в Благовещенске-на-Амуре, и в городском саду духовой оркестр часто играл вальс «Амурские волны». В Благовещенске они с мамой долго не задержались, а вот картинка тех мест осталась в памяти на всю жизнь.

– Ну пока, морская пехота! – попрощался Петр у Ксенииного дома. – Когда обратно?

– Утром.

– Так я тебя захвачу.

– Во сколько?

– Часиков около семи. Загружусь и подъеду.

– Очень хороший человек, – сказала Ксения вслед Петру. – Мне всегда помогает, да и не только мне, всем. Открытая душа.

– Да-да, – безучастно сказала Александра, думая о звериной тоске в глазах Петра, о том, что в батальонной разведке каждый день висит на волоске, на удаче, на силе, на ловкости, а за четыре года ой-ё-ёй в скольких переделках пришлось побывать, и все, как правило, со смертельным исходом для той или другой стороны. И теперь Петру с этим жить. Война, конечно, разъединяет людей на врагов и своих, на тех, кого нужно убивать, и тех, кого нужно защищать. Но разъединяет не полностью и не навсегда.

– Давай-ка сначала мух выгоним, потом полы вымоем, хорошо? – предложила Ксения, когда они вернулись домой.

– Давай, – с готовностью согласилась Александра.

В четыре руки, размахивая вафельными полотенцами, они быстро выгнали из обеих комнаток всех мух и закрыли окна.

– А теперь я полы вымою, – сказала Ксения, – и будет у нас с тобой чистота и порядок!

– Чего это ты одна? И я, давай и мне тряпку, – потребовала Александра.

Ах, как ловко, как дружно, как чисто вымыли они полы во всем домике!

– Скоро стемнеет, откроем окошки, сделаем сквознячок. Мухи на ночь не налетят, а комаров нет, июль, пересохли от жары у них крылышки. Сушь. Но, как говорят старушки, грех жаловаться: и ранняя, и поздняя весна прошли с большими дождями, урожай должен быть, – радостно сказала Ксения и добавила с горькой иронией: – Там, где посеяли, конечно.

– А я бы пошла с тобой в разведку, ты настоящая, Ксень.

– Спасибо, – смутилась молодая хозяйка, – не преувеличивай, я самая обыкновенная.

– Не думаю, – сказала после долгой паузы Александра. – Поживем – увидим, хотя я не могу в тебе ошибаться по многим причинам…

Ксения не спросила, что это за причины, о некоторых из них она сама догадывалась.

Южные сумерки коротки, и скоро настала ночь. На высоком, иссиня-черным небе блестки звезд лучились ярко, торжественно. Заливая округу зыбким полусветом, струился над головами Александры и Ксении Млечный Путь. Как будто сам Творец швырнул горсть звездной пыли, и она пролегла в небесах широкой млечной полосой, действительно похожей на путь из вечности в вечность.

Они сидели на деревянных ступеньках перед раскрытой настежь дверью домика и молчали. Им было легко молчать друг с другом, что говорило о многом красноречивее слов. В ближних и дальних домишках поселка кое-где желтели крапинки света, но большинство жителей, кажется, ложились вместе с курами да и вставали на заре. На жмыховом заводе время от времени что-то лязгало, бухало, раздавались женские голоса, хотя немногие мужчины и вернулись с фронта на родной завод. Голоса у них были не такие звонкие, как у женщин, так что если они и возникали, эти мужские голоса, то не перелетали за высокий забор из белого силикатного кирпича, а оседали на заводской территории.

Прогревшиеся за день воздух, земля и постройки на ней остывали медленно, но дышать было не тяжело, потому что воздух был сухой и чистый. Хорошо, что они вымыли полы, раскрыли настежь окна и двери, и теперь за их спинами тянул приятный, легкий сквознячок, пахло высыхающими половицами.

– Славно, что вымыли, – сказала Александра, – хорошо пахнет мокрыми досками.

– А высохнет, я еще раз из ведра полы окачу. Я летом так всегда делаю – единственное спасенье от нашей жары.

– Разве у вас, Ксень, жара? Вот в Москве сейчас пекло так пекло! Асфальт плавится, гужевой транспорт в центр не пускают, потому что лошади оставляют следы копыт.

– Наверное, хорошо в Москве, – вздохнула Ксения. – Я дальше Семеновки нигде не была, только учила по географии. Вру! Еще в Смоленске, мы же из Смоленска сюда притопали.

– Еще побываешь везде, ты ведь совсем маленькая.

– Я – маленькая? Да ты что, Саш?

– Тебе сейчас сколько?

– Скоро восемнадцать!

– А мне, старой дуре, скоро двадцать восемь. Поняла?!

– Когда это – скоро? – неуверенно спросила Ксения.

– Двенадцатого февраля. А тебе восемнадцать?

– В октябре. А до твоего февраля еще ой-ёй-ёй сколько! Ты очень молодо выглядишь. Ну, правда, Саша, клянусь!

– Договорились, – усмехнулась Александра, – я буду молодая, а ты добрая…

– Ты замуж не выходила, Саш?

– Я замужем за Домбровским Адамом Сигизмундовичем.

– А я за Половинкиным Алексеем Петровичем.

Помолчали. На этот раз и нелегко, и недолго.

– Ксень, а откуда ты про «расхищение социалистической собственности» и про приговор знаешь?

– Я одна, что ли?! Это у нас каждый знает. Через неделю после их ареста в областной газете большая статья была насчет Семечкина и «его прихвостней» – значит, Алеши и дяди Вани Воробья. Там все подробно описывалось, как «враги народа расхищали». А на другой день наша районная газетка все перепечатала. И этот Витя-гад в статье фигурировал, что он «дал сигнал», «раскрыл глаза». Ненадолго, слава богу, раскрыл, ведь через месяц его поезд пополам переехал. И как он, хромой, в той Семеновке оказался среди ночи и за полкилометра от станции? Покарал его Господь, так моя бабушка говорит. А я думаю, вряд ли Господу до такой мрази есть дело, думаю, наши своими силами обошлись.

Замолчали, теперь легко и надолго.

– Небо до чего красивое! В Москве его и не видно, – сказала Александра. – И звезды такие ясные, лучистые. Само собой чудится: «И звезда с звездою говорит».

– У нас всегда так, я привыкла. А на фронте страшно?

– Средне. Когда из боя в бой, то не успеваешь испугаться.

– А как понимать: «Есть упоение в бою»?

– Так и понимать. У тебя на качелях дух захватывало?

– Если сильно раскачать – захватывало.

– Вот и там дух захватывает и пробирает до костей от ужаса и восторга. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». Есть. Что правда, то правда. Человек так устроен, что может пойти на танк с гранатой – это я своими глазами видела. Пойти, и победить, и остаться целым и невредимым.