– Да, мы с Адамом тоже купались в этом озерце. Я и вчера там купалась. Петр меня возле оврагов высадил, и я, прежде чем к вам идти, искупалась…

– Ты бы легла поспать перед дорогой. Петя очень рано заедет, – помолчав, сказала Ксения. – Петя – человек точный.

– Посплю дома. Вон рассвет зеленеет…

– А у тебя медали за войну есть?

– Есть. Приедешь в Москву, я перед тобою похвастаюсь при полном параде.

– Москва большая. Как я тебя найду?

– Я тебе адреса оставлю – и дома, и института, и больницы, в которой мы обычно оперируем, это моя родная больничка. Маму зовут Анна Карповна, я ей про тебя расскажу, и про малышей, и про Адама…

В начале седьмого утра подъехал Петр.

– Маленьких за меня поцелуй, – обнимая Ксению на прощание, сказала Александра.

– Сейчас кушать придут, – светло улыбнулась сквозь слезы Ксения. – Ой, травки забыла!

Александра вошла следом за хозяйкой в дом и набрала в карманы своего потайного пояса сушеной мяты и душицы.

– Так. Адреса я тебе отдала. А улица у тебя, Ксень, какая?

– Улица у нас в поселке одна, но из трех частей: в начале – Подгорная, потом идет – Заводская, все, что вдоль кирпичного забора, а наш кусок – Парижской коммуны. Дом одиннадцать.

– Я жду тебя в Москве. И письмо напишу обязательно! – За порогом Александра крепко обняла Ксению и поцеловала в щеку. – Малышей поцелуй! Пока.

Ксения проводила гостью до калитки, а когда машина тронулась, подняла руку в прощальном жесте…

Ехали до Семеновки быстро, с ветерком.

– Это ты Витю-гада прикокал? – неожиданно спросила Петра Александра.

– А тебе зачем знать?

– Хочу вынести благодарность от лица старшего по званию.

– Служу Советскому Союзу! – взял под козырек Петр и запел, перекрывая шум мотора и встречного ветра:

– Петро, – прервала его Александра, – а чего ты не женишься?

– Сначала батю надо женить. А то что ж, я женюсь, а он один останется – так нельзя.

– Значит, ждешь своей очереди?

– Выходит, жду. А Ксеня тебе родня?

– Да, родня. А ты невесту приглядел?

– Тебе честно? – Петр оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Александру в упор своими светлыми, много чего повидавшими глазами.

– Если говорить, то честно, но можешь и промолчать.

– А чего мне молчать? Ты догадливая. Да, конечно, если бы на ней, то женился хоть завтра, но она не из тех, она будет ждать…

– Ты о Ксении?

– Ну… А как ты насчет гада дотумкала, морская пехота?

– Во-первых, по твоим глазам затравленным, во-вторых, у тебя на кладбище голос как-то задергался, когда тебя Ксения про него спросила, а в-третьих – разведка должников не забывает!

– Не забывает, – усмехнулся Петр. – Смотри, во-он на горизонте чернеется, то пассажирский, московский… Погнали, может, успеем!

– Погнали! – азартно поддержала водителя пассажирка.

В молодости эти размышления не приходили ей в голову, а в зрелые годы, когда Александра Александровна выдавала замуж дочь Екатерину, как-то однажды она призадумалась над тем, что мужчины женятся, а девушки выходят замуж по обоюдной горячей любви и осознанной доброй воле довольно редко. Гораздо чаще в предсвадебном угаре они бывают обложены десятками совпавших обстоятельств, как загнанный волк красными флажками, и деваться им некуда, кроме как бежать в специально оставленный створ, где поджидает их подвыпившая компания с улюлюканьем и бодряческими криками «Горько!». Да, примерно так бывает у многих, но осознание этого приходит, как правило, через годы, хотя иной раз жених или невеста готовы дать деру из-за пиршественного стола, но подобные скандалы случаются очень редко, а обычно не убегают, сидят в застолье, как в летаргическом сне, и на очередной окрик «Горько!» послушно подставляют жестяные губы.

Это сейчас, в третьем тысячелетии от Рождества Христова, девушки берут «бойфрендов», или, как называет их Александра Александровна, «учебно-тренировочных мужей», и живут себе эти парочки, как они выражаются, «гражданским браком», хотя на самом деле гражданский брак отличается от церковного тем, что пары не венчаны, но зарегистрированы в загсе, а если на Западе, то в мэрии, а «бойфрендство» всего лишь сожительство. Раньше так и говорили – «они сошлись», а теперь выходит – «они тренируются на должность супругов». Раньше молодая женщина без законного мужа считалась как бы обделенной вниманием, а сейчас всего лишь «свободной». Хотя, как думала Александра Александровна, эта свобода, кроме полной безответственности для мужчин, ничего в себе не несет и нести не может, что, в первую очередь, пагубно для самих мужчин, поскольку ослабляет их жизнестойкость и ведет к деградации. Как специалист, Александра Александровна была в курсе статистики по деторождению и дальнейшей жизни малышей, а поэтому знала, что каждый третий ребенок в Западной Европе, США и России растет без отца при живом и здравствующем папашке, который в лучшем случае находится на положении «папашки приходящего», – вот самый печальный плод «бойфрендства». Конечно, доедающим свое счастливое детство «мальчикам-друзьям» можно по этому поводу не беспокоиться, но тем, кто помышляет стать настоящим мужчиной и имеет амбиции к полноценному продолжению своего рода, есть над чем подумать.

А тогда, летом 1947 года, после того как Горюнов-младший подвез ее к платформе станции Семеновка и тут же укатил разгружать так вкусно пахнущий подсолнечный жмых, пассажирский поезд, к которому они так спешили, пролетел мимо станции, даже не притормозив, только обдав Александру мазутно-смоляным ветром из-под гулко клацающих, сверкающих на солнце колес. Она смотрела вслед уходящему на Москву поезду, как навсегда ускользающей надежде, и ее обманутая душа медленно наполнялась тупой болью. Только теперь она окончательно поняла и умом и сердцем: надеяться больше не на что, Адама ей не вернуть. С каждой минутой уменьшающийся на глазах поезд становился все крохотнее, пока не превратился в точку, а затем и та исчезла из виду, растворилась в равнодушном к людским потерям желтоватом и зыбком солнечном мареве жаркого дня над степью.

Точка на горизонте исчезла. А Александра все всматривалась и всматривалась изо всех сил, пока ей не почудилось лицо Адама, вернее, что-то очень похожее на его лицо, потому что очертания она увидела смутные, как сквозь слезы.

– Доча, ты че плачешь – за поезд? Та бог с ним! Разберемся.

Оказалось, что перед ней стоял тот самый опухший почечник в железнодорожной фуражке, серой рубашке с погончиками, в темно-синих шевиотовых брюках и сандалиях на босу ногу, тот самый, что по приезде в Семеновку подсказал ей, как добраться до поселка на попутной машине.

Александра провела ладонями по лицу: действительно, все в слезах, значит, она плакала и не чувствовала, что плачет.

– Дяденька Дяцук, извините. – Александра крепко вытерла слезы тыльными сторонами ладоней. – Здравствуйте!

– Здравствуй, доча. – Серое одутловатое лицо осветила улыбка, узкие светлые глаза потемнели на какую-то секунду и даже стали как будто больше. – А ты помнишь мою фамилию. Молодец!

– Я помню всех, кто мне сделал хорошее, – просто и искренне отвечала Александра.

– А ты оказалась права: ко мне на другой день жена бабку-знахарку из Алексеевки привозила, так она мне все точь-в-точь казала, шо ты: медвежьи ушки, корень солодки, землянику. А до Москвы добраться я тебе подмогну. К вечеру товарняк литерный будет, а у нас в Семеновке его паровозна бригада меняется на нашу, и дуют до Москвы по зеленому коридору, к утру на месте будете. А в нашей семеновской смене машинист мой брательник, а его помощник мой сынок Витька. Они в тендере[13] тебя сховают и довезут честь честью. Состав такий вонючий, шо его на станциях не задерживают. Серу они возят откуда-то из-за Каспия, с Туркмении. Раньше по другой ветке возили, а теперя по нашей, ремонт там чи шо… – Семеновка стояла на краю русской степи, рядом с Украиной, и это не могло не сказываться на говоре ее обитателей, причем смешанном довольно причудливо, например, в речи Дяцюка русский язык заметно брал верх над украинским, а у кого-то было наоборот.