Георгий не уследил, когда шеф вернулся на работу, и был очень удивлен его звонку.

– Жора, зайди, пожалуйста, – сказал Калабухов по селектору и положил трубку.

Из трех слов этой фразы два были необычны. Во-первых, никогда прежде он не называл его по селектору Жорой; во-вторых, никогда не говорил «пожалуйста» – это было не его слово.

– Садись, пожалуйста, – Калабухов указал на мягкое кресло у журнального столика в углу кабинета, сам вышел из-за своего большого стола и сел напротив Георгия в другое мягкое кресло. – Я только от Первого. – Шеф сделал значительную паузу.

Теперь было понятно, откуда явилось «пожалуйста» – любимое словечко Первого. Тот употреблял его едва ли не в каждом своем предложении, даже и в том случае, если разносил кого-то матюком на чем свет стоит. Звучало это примерно так: «Вы мне, едри вашу мать, пожалуйста, прекратите! Вы мне, пожалуйста, не морочьте…»

– Да, Жора, ты у меня молодец, – Алексей Петрович погладил Георгия по колену, как будто тот был и в самом деле его сыном, рожденным от красивой медсестрички Анечки в первый послевоенный год.

Чего-чего, а такого поворота событий Георгий не ожидал, и щеки его покрылись пунцовыми пятнами.

– Ты даже не представляешь, как дал ему в масть! Ты просто не представляешь! Дело в том, что, когда затевали этот Новый водовод, Первый был категорически против, но он тогда не был Первым, и его не послушались. Ты понимаешь? А теперь ты вдруг говоришь ему то, что было ему ясно семь лет назад, что он пытался доказать и не доказал. Через семь лет… и не просто говоришь, а с цифрами, с фактами, с выкладками. Замечательно!

– Что же здесь замечательного, воды ведь все равно не будет, – растерянно буркнул Георгий.

– Да разве в этом дело? Дело в том, что теперь я могу спокойно уехать, зная, что он будет тобой доволен. Теперь он тебя никому не даст в обиду, никакому Прушьянцу-Мушьянцу. Вот что самое главное! А с водой рано или поздно образуется. Не в воде дело, вода течет себе да течет, а он тебя в обиду не даст – вот что замечательно! Докладную твою забрал. Сказал, что, как только тебя утвердят, сразу же даст этому делу ход, понял? И еще он сказал, что на днях ты провожал свою старшенькую в пионерлагерь, правда?

Георгий кивнул.

– Он все знает! – показывая вверх большим пальцем, умиленно проговорил шеф. То ли о своем начальнике, то ли о господе Боге. – Всё и обо всех, понял?! А ты уверен в своих выкладках? – вдруг колко взглянув на Георгия, спросил Калабухов.

– Совершенно, как в самом себе.

– Ну вот и славно!

– Подтянуть водоснабжение можно в кратчайшие сроки, но с одним условием, – сказал Георгий.

– Пожалуйста, любые условия; как говорят, карт-бланш!

– Надо срочно снять Гвоздюка и на его место назначить нынешнего главного инженера Водканалтреста, очень толковый парень, недавно приехал из Норильска.

– Пожалуйста, – Калабухов поднял перед лицом обе свои пухлые ладони, как будто сдаваясь на милость победителя.

«Видно, Первый оказал ему хороший прием; видно, впечатлил настолько, что он радуется всему, как мальчишка, – подумал Георгий, – робость и восторг чиновников перед начальством в России всегда были воистину велики. Это было отмечено не однажды, в разные времена…»

– А вы, оказывается, знакомы с моей мамой, – сказал Георгий, чувствуя, что деловая часть разговора исчерпана, и боясь, как бы шеф не передумал насчет Гвоздюка.

– Еще бы! – Полное, одутловатое лицо шефа сделалось значительным, строгим. – Еще бы не знаком! Мы, Жора, с твоим батькой в одной палате лежали, и не один день. Мама у тебя замечательная! Она на пенсии?

– Вообще да, но сейчас работает в газете корректором, дома скучно…

– Да, дома скучно, – горячо подтвердил шеф, – очень!.. – И Георгий почти физически ощутил, как ему плохо дома. – Слушай… – добавил Калабухов, вдруг цепко взглянув в глаза Георгию, и замолчал, оборвав себя на полуслове, почему-то не решившись высказать то, что хотел. Так и повисла между ними пауза, словно мост, закрепленный только на одном берегу. Зазвонил спасительный телефон прямого провода. – У меня всё, – вставая с кресла, сказал шеф.

Выйдя от шефа, Георгий подумал, почему так странно устроено на свете, что сплошь и рядом все прекрасные свойства человеческой натуры даются с довеском-противовесом: ум с жестокостью, талант с ленью, доброта с глупостью, сила с равнодушием, честность с кургузой педантичностью и так далее во всевозможных, самых причудливых вариантах? Почему в человеке все так намешано? Хорошо это или плохо? Наверное, и хорошо, и плохо, и глупо, и умно, – словом, так, что лучше и не придумаешь. Наверное, права мама, частенько говорившая ему в институтские годы, когда он избрал стезю педагога: «Главное, никому не навязывай свои правила, свои представления о жизни, будь терпимей к людям и постарайся понять чужую душу – хотя бы чуточку, на большее не надейся. Это все красивые слова насчет того, что люди должны чувствовать чужую боль, как свою, – этого никогда не будет. Чуточку понять чужую боль, хоть чуточку бескорыстно облегчить чужую жизнь – тоже очень много, сынок. Не принимай поспешных решений, всегда считай до десяти, прежде чем высказать что-нибудь в запальчивости, и постарайся взглянуть на мир глазами того человека, которого ты осуждаешь или хочешь обратить в свою веру». Примерно так говорила ему мама. Тогда, за шелухою слов, все эти простые и правильные мысли не пробились к его сердцу, осели где-то на подступах, а теперь, – наверное, потому, что у него появилась Катя, – они становились все понятнее ему с каждым днем, все ближе.

«Что ж она не звонит, – подумал Георгий, входя в свой кабинет, – что ж не звонит…» И в ту же секунду зазвонил прямой городской телефон и в трубке раздался певучий Катин голос:

– Здравствуйте, как поживаете?

– Спасибо. Отлично. Я только о тебе думал – стопроцентная телепатия!

– Очень приятно…

– Ты где?

– На набережной.

– Слушай, я вечером буду.

– Хорошо.

– Часов в девять.

– Хорошо.

– Ну, есть. – Послушав несколько секунд Катино дыхание, Георгий положил трубку. Уже в который раз вот так, ни с того ни с сего, он назначал ей свидание. Не собирался и в мыслях не было, а стоило услышать ее голос, и все полетело вверх тормашками!

«Что сказать Наде, что придумать? О-о, скажу-ка я ей, что еду с ночной инспекционной поездкой на Новый водовод, а вернусь утром. Утром… и прямо на службу – отлично!»

– На Новом водоводе нужно установить трехсменную работу. Завтра мне докладывать шефу, – вдохновенно врал Георгий жене за ужином, – на носу сессия, а воз и ныне там, только трехсменка может спасти дело, а они не то что ночью, днем не хотят и не умеют работать!

– Ну и что, будет вода? – спросила Надежда Михайловна. – Лялька, не вертись в стуле, ешь как следует!

– Не-е, воды не будет, – жуя котлету, весело отвечал Георгий.

– Чему же ты радуешься? – Надежда Михайловна взглянула на него недоуменно широко открытыми выцветшими глазами. – Лялька, я кому сказала, не вертись в стуле!

– Не знаю, – продолжая жевать, глупо улыбнулся жене Георгий: не говорить же ей в самом деле, что он радуется предстоящему свиданию с Катей…

– Так я пойду потихоньку, – сказал он в половине девятого вечера, нежно взглянув в полуоткрытую дверь детской на уснувшую Ляльку.

– Но тебе ведь надо собрать поесть, – забеспокоилась Надежда Михайловна.

– Да, действительно, я как-то об этом не подумал, – смущенно пробормотал Георгий.

– А ты никогда не думаешь, – собирая ему в дорогу цветной полиэтиленовый пакет, добродушно ворчала Надежда Михайловна. – Котлеты в фольге, помидоры, огурцы, соль, хлеб. Выпить дать?

– Зачем? С кем мне пить – с шофером?

– Ну-ну, тебе видней.

Переборов стыд, он взял из рук жены пакет с провизией, не глядя ей в глаза, виновато улыбнулся:

– Я пойду.

– Так твой Искандер еще не подъехал, куда же ты? – тронув за плечо, остановила его Надежда Михайловна.