– А мы договорились, он будет ждать меня на углу, – нашелся Георгий, – он боится заезжать в наш двор вечером, говорит: ворота узкие – стукнусь. Ну, пока!

– Пока.

Чувствуя себя пропащим вором, Георгий выскользнул из подъезда и направился украдкой к воротам, в которых вполне могли разъехаться две машины, вышел на улицу, тревожно освещенную фиолетовым мигающим огнем неоновой рекламы под крышей кинотеатра.

Еще ощущая в кончиках пальцев холодок мужниной рубашки, к которой она только что прикасалась, Надежда Михайловна прошла на кухню, вернулась в коридор, потом опять прошла на кухню: что-то вертелось у нее в уме, что-то важное, связанное с Георгием, но она никак не могла поймать это что-то, ухватить его. Ах, да… почему он пошел в одной рубашке? Ночью ведь будет холодно! Тем более в степи!

Надежда Михайловна быстренько сняла фартук, надела туфли, поправила перед зеркалом поясок платья (хорошо, что не стала снимать его, придя с работы), удостоверилась, что Лялька спит и видит сны, схватила с вешалки пиджак Георгия и бросилась за ним вдогонку, успев в самую последнюю секунду сунуть в кармашек платья ключи от квартиры: замок английский – захлопнешь дверь, и тогда сиди кукуй!

На перекрестке у дома не было ни машины, ни мужа.

«Неужели уехал?» И только она это подумала, как ее зоркие глаза выхватили из полутьмы и миганья вечерних уличных огней знакомую фигуру Георгия. Энергично размахивая пакетом, который она собрала ему в «ночное», он шагал уже далеко от перекрестка, чуть ли не на середине квартала, и, судя по целеустремленной походке, знал, куда шагал.

Не отдавая себе отчета, не видя перед собой ничего, кроме удаляющейся фигуры мужа, кроме его мелькающей белой рубашки, Надежда Михайловна побежала за ним следом.

Уже через пять минут ей стало ясно, что ни на какой водовод он не едет, никакая машина его не ждет, что он обманул ее наглым образом и теперь пробирается в известное ему место с ночевкой. И тогда она зло порадовалась, что не окликнула его, не вспугнула, порадовалась, что теперь она его выследит, выведет на чистую воду. Хотя… что это ей даст? Об этом Надежда Михайловна еще не задумывалась, пока она кралась за своим мужем, как за крупной дичью, и все у нее дрожало внутри от охотничьего азарта и горячей, жгучей обиды.

На улицах было еще довольно много прохожих. В какой-то момент Георгий наконец спиной почувствовал, что за ним следят, и обернулся. Но Надежда Михайловна успела спрятаться в черной тени акации. Георгий прибавил шагу, и ей пришлось пуститься за ним бегом, вернее – перебежками, от дерева к дереву, как на войне или в детективном фильме.

– Надюнечка, куда ты так разогналась! – вдруг обхватила ее мягкими руками, остановила пышной грудью старая подружка. – Что с тобой?

А в это время Георгий подошел к светофору, горевшему ярким зеленым огнем…

– Надюнечка, да на тебе лица нет! Что с тобой? – трясла ее за плечи и удерживала перед собой появившаяся, как черт из машины, подружка.

– Папа забыл пиджак и документы, – выпалила Надежда Михайловна. – Видишь? – сунула она в лицо приятельнице мужнин пиджак и тут же, вывернувшись из ее объятий, ринулась к светофору.

Пока она бежала, зеленый свет сменился на ее глазах желтым, желтый – красным, и поток машин прочно отсек от нее Георгия. Он пропал из виду, и стало ясно, что теперь его не догонишь, не найдешь. Делать было нечего, и Надежда Михайловна вернулась домой.

Лялька безмятежно спала в своей кроватке, на кухне капала из плохо закрытого крана вода – кап-кап-кап, как будто долбили по голове ледяным пальцем. Кап-кап-кап… Квартира казалась Надежде Михайловне нежилой, бесприютной, как вокзал. Каждая вещь будто смеялась над ней беззвучно, корчила рожи: «Ну что, дождалась, дура!»

– Сон в руку, сон в руку, – разговаривая сама с собой, шарахалась она по комнатам, – сон в руку!

В кабинете Георгия, судорожно ища «улики», Надежда Михайловна наткнулась на карагачевую палку его отца и тут вспомнила о своем отце, вспомнила, как глупо сказала она сейчас подружке: «Папа забыл пиджак…» Какой пиджак, какой папа… ее отца нет на свете уже десять лет. Почему она вдруг сморозила такую нелепость?!

На душе у нее было так тяжело, так плохо, что казалось, еще немного – она разбежится и хлопнется головой о стенку! Или выбросится с балкона. Пожалуй, это лучше – пусть все видят… Сжимая в руках карагачевую палку, Надежда Михайловна вышла на широкую лоджию. Прямо к дому подступали высокие черные кроны деревьев соседнего парка. В его глубине, на танцплощадке или, как стали говорить сейчас, в дискотеке играла радиола – что-то бессмысленное и немелодичное, какую-то тупую дрыгалку, как сказал бы Георгий. Где он сейчас? Подлец… «Мой муж – подлец, негодяй, сволочь! Отдайте мне его!» – примерно такие чувства обуревали сейчас Надежду Михайловну, буквально душили ее, затмевали рассудок, и, чтобы найти хоть какой-то выход, чтобы хоть как-то отплатить за унижение, она широко, со злобной силой размахнулась и швырнула карагачевую палку отца Георгия в парк. Прошелестев в листьях, палка застряла высоко над землей, среди ветвей белолистного тополя, точно такого же, как тот, что рос во дворе бывшего госпиталя и под которым, по мнению отца Георгия, похоронили его ампутированную ногу.

Призрачный свет раннего утра с каждой минутой все плотнее заполнял комнатушку, вытесняя сонную темноту и прохладу ночи. Сережа заворочался в своей кроватке, перевернулся на другой бочок, пригрозил кому-то чуть слышно, но вполне членораздельно: «Не трожь, а то как дам в лоб!» Посопел, поплямкал губами и затих.

– Ишь ты, развоевался, – негромко засмеялась Катя, – драчун ужасный!

– Для мальчишки это нормально.

– Я еще хлебну с ним веселого до слез, чует мое сердце.

– Ничего, перерастет, я тоже в детстве был отпетый, а сейчас почти образцовый. – Георгий усмехнулся, нежно пригорнул к себе Катю. – Ты знаешь, мне ничего не хочется, только бы спрятаться с тобой где-нибудь и лежать тихо-тихо, не шевелясь, чтобы никто нас не мог найти и никому не было до нас дела – неделю, месяц, год, два…

– Спрятаться бы хорошо, – целуя его в предплечье, согласилась Катя, – а еще лучше на необитаемом острове!

– Когда я шел к тебе вчера вечером, у меня было такое ощущение, что кто-то крадется за мной по пятам, следит.

– Может, твоя жена?

– Ну что ты, это не в ее характере.

– А кто же?

– Мало ли. Кто-то следил – я спиной чувствовал. Знаешь, такое ощущение, как будто тебе за шиворот льют холодную воду – понемногу, но достаточно противно. Следят за тобой, как за вором, и вот-вот сцапают.

– Это я воровка, – глухо сказала Катя, – нам не нужно больше встречаться.

– Не говори ерунды.

– Это не ерунда.

– Нет, ерунда. Нам хорошо с тобой, и мы ни у кого ничего не воруем! – сказал Георгий запальчиво, сердито и тут же радостно вскрикнул: – Слушай, есть такой необитаемый остров! Правда, не остров, а полуостров, но необитаем он практически совершенно. А какие там пляжи, какие деревья, какие на них лианы – настоящие субтропики! А какой я знаю там родник – божественный! Эх, выбраться бы туда на недельку… Это на юге нашей области, километров сто пятьдесят, не больше.

– Разве это возможно… – вздохнула Катя. – Поспи еще часик, тебе же на работу.

– На работу, – согласился Георгий, обнимая Катю, – но я совсем не хочу спать. Лучше уйду пораньше, чтобы не мозолить глаза Сереже.

– А чем ты ему мешаешь? Он тебя и не видит.

– Нет, нет, пожалуй, пойду. Я давно хотел обойти центр ранним утром. Мне это нужно.

– Ну, если нужно… Подожди, вскипячу чаю.

– Нет, нет, я не буду. Ты лежи, не беспокойся.

– Я так не умею, – сказала Катя огорченно, – как же я тебя отпущу голодного?

– Ты как моя мама, она первым делом кормит – утром, вечером, в любое время, когда к ней ни приду.

– А ты часто ходишь? – Накинув халатик, Катя присела на корточки, чтобы включить стоявшую на полу электроплитку.