Судорожно вздохнув и отерев щеки, девушка окинула бессмысленным взглядом комнату, которую делила с Мортой. Как ведунья и сказала, она ни разу не упрекнула ее ни в чем. А смысл в упреках, если человек уже самостоятельно вверг свою душу в огонь стыда и самоуничижения? Морта понимала, что ее «упреки», все равно что дождичек утопающему.

Нет, упрекать — никогда. Она могла, упоминать знакомые имена вскользь. Говорить как будто отстраненно о нем или его невесте. Слегка задевать, но не бить наотмашь.

И теперь… Сет и Тая — муж и жена? Уже или почти?

Когда Айрис появится и увидит его после столько лет, насколько сокрушающе отреагирует на встречу ее память? Ее не интересовала реакция толпы, лишь своя собственная.

Разрыдается? Упадет? Будет проклинать или оправдываться? Эта мешанина из гнева, жалости и любви внутри нее, как кости в стакане — кто знает, какая выпадет.

И все же она войдет туда, одинокая, проклятая скорее людьми, чем богами, рабыня слепой, еще не мертвой, но уже и не живой колдуньи. Рабыня, которой некогда ее никчемную любовь швырнули в лицо. И что поможет ей устоять под его взглядом? Под взглядом его семьи? Его жены? Под взглядом их общего, обретенного счастья, которое продолжится вечно и которое никто не нарушит. Счастья, которому она будет тут же противопоставлена, как черное белому. И тогда, глядя на них, она задумается о том, что понятие справедливость придумали все же люди, но никак не боги. Те, кто вершит нашими судьбами, с этим словом не знакомы. Справедливость — наивная мечта, которую этот мир в глаза не видел. О которой не слышал даже.

Так может… стоит их познакомить?

Взгляд заплаканных темных глаз ушел в сторону, на груду из пергаментов. И стоило преступной мысли закрасться в ее душу, как с женских губ соскользнул вздох облегчения и надежды.

Первое, что увидел Брес, распахнув глаза — безграничный простор своего дома, от которого он теперь был так неизмеримо далеко и в то же время, казалось, мог коснуться его рукой. Звездное небо.

Мир замер на мгновение, словно возмущенный его визитом, вмешательством в инородную реальность. Время застыло на целую секунду, которую Эохайд потратил на созерцание вечных небес.

Впереди — горы, позади — море, вокруг — каменистые поля и ни души.

Втянув холодный воздух, перенасыщенный озоном и кислородом, полной грудью, Брес расправил плечи, опустил голову вниз и нашел взглядом плебея, стоявшего на коленях перед защитным кругом из кровавых символов.

Что ж, плебей оказался не таким дураком, как было принято у Бреса судить о всех людях.

Нищий человек, поправший все голоса разума, совести и страха, вытер испачканные кровью руки о рубище, а потом поднялся. И несмотря на то, что лицо его было скрыто тенью капюшона, Брес с разочарованием понял, что перед ним стоит женщина.

От женщин он устал почти так же, как от своего отражения. Потому что видел их с такой же частотой, и были они на один манер холеные, роскошные, гибкие, назойливые и готовые на все. И если от своего отражения он еще мог спастись, то от них — нет. Не от Инанны, не от этой попрошайки.

Запустив руку в свои густые волосы, мужчина замер в ожидании, пытаясь предугадать первые слова, которые она ему преподнесет. Исходя из всех предыдущих встреч со смертными, она еще долго будет приходить в себя, ну а потом, если не забудет зачем, собственно, пришла, потребует у него… к примеру, денег! Золота столько, сколько она весит. Нет — в два раза больше. Дальше? Если уж ты бог, изволь, будь добр, сделать ее прекрасной подобно Селене. Нет? Тогда отомсти за нее мужу-изменнику и пусть его шлюха окосеет. А ей подыщи свеженького, молодого любовника… хотя нет, зачем же его искать…

— Представься. — Раздался тихий голос из-под капюшона. Голос человека продрогшего на ветру и, вдобавок, обиженного на весь свет.

Она не торопилась поднимать на него свой взгляд. Что ж, счет два-ноль в пользу плебея: она не просто дурой не была, ее можно было назвать даже весьма… предусмотрительной.

— Мое имя Эохайд Брес, но ты должна это знать, ведь именно ты пригласила меня сюда. — Ответил он елейно, замечая как фигура вздрогнула. Словно борясь с желанием взглянуть. — Вероятно, ты знаешь, что платой за любую твою просьбу будет твоя свобода, которую я заберу сразу же после того, как мойры перережут…

— Монету. — Фигура вытянула руку в требовательном жесте.

Брес замолчал, сраженный наглостью и льдом женского тона. До этого самого момента ему казалось, что женщины вообще не умеют так разговаривать. Тем более с ним.

— Монету? — Повторил он размеренно. — За одну единственную монету ты готова продать свою свободу? Проси больше, хотя бы две.

Он усмехнулся собственной шутке, но женская ладонь дернулась в жесте нетерпения.

— Мне нужна твоя монета. Та, с которой ты никогда не расстаешься. Это мое требование. Давай ее сюда.

Брес подозрительно прищурился. Какого дьявола она знает о его монете?

При иных обстоятельствах он ответил бы отрицательно. Необходимость расставания с серебряной вещицей, пусть даже та не представляла особой ценности, причиняла беспокойство. Незнакомое доселе чувство пульсацией отдавалась в пальцах, которые сжимали ту самую монету. Попрошайка потребовала ее не случайно, конечно нет. Это ловушка. Но знание этого не избавляет его от участи оставшегося в дураках.

— Зачем тебе моя монета? — Попытался отмежеваться Брес, делая свой голос неприкрыто соблазняющим. В пекло его гордость, он предложит ей что угодно, но не отдаст этот долбаный серебряник. — Я могу дать тебе сотню, тысячу и не серебряных, а золотых. И почему ты отказываешься смотреть на меня? Взгляни, возможно, тебе не нужны будут деньги…

Не взглянула, очевидно, изначально дав себе установку, смотреть лишь под ноги, памятуя обо всех несчастных, которых сгубило любопытство.

— Я знаю, что мне нужно. Ты отказываешься заключать сделку? — Отрывисто и даже несколько раздраженно спросила женщина.

Отказывается ли он? Да если бы это было возможно, его бы уже здесь не было. Но как только Брес переступил границу миров, он уже на все согласился.

— Моя монета в обмен на твою душу. — Проговорил Эохайд, едва удерживая себя от рычания. В этот самый момент он понял, что эта деньга была необъяснимо дороже ему сотни людских душ.

Серебряный кругляш за долю секунды преодолел расстояние между их ладонями. Женщина поймала идола с удивительной ловкостью для того, кто за все время беседы даже не взглянул на своего собеседника.

А вдруг случится чудо, и мойры оборвут ее нить уже через секунду? Но нет, с каких пор он стал рассчитывать на чудеса?

Настороженно прищурившись, мужчина следил за тем, как человек подносит самую дорогую для него вещь к своим губам, омывая серебро долгим, горчим выдохом. А когда женщина начала шептать что-то хорошо заученное и страшно убедительное, все в груди волнительно сжалось. Брес смотрел на ее манипуляции как немощный ребенок, у которого взрослый отбирает любимую игрушку. И ненавидел ее за то, что она заставляет его чувствовать себя настолько жалким.

И сколько ему придется ждать момента воссоединения? Казалось, эта монета ничего для него не значит, но теперь, стоило ей исчезнуть из его рук, как Бресу кажется, что у него забрали небывалое по силе оружие. И он хотел вернуть его себе как можно скорее. Так когда? Год? Десять лет? Двадцать? Судя по голосу, женщина еще молода, а значит до момента ее смерти могут пройти и все пятьдесят.

Вот он, тот самый момент, когда Брес понял, что время — важная часть и его жизни тоже.

Нищенка же, не отвлекаясь на его терзания, достала длинную прядь обрезанных волос, обвязав ими монету. Брес напрягся сильнее, когда ее рука пренебрежительно кинула серебро в чашу, где на донышке чернела уже почти свернувшаяся кровь.

— Мое. — Произнесла она отчетливо, указывая на чашу, в которой блестела монета. — Мое. — Она указала не себя, намекая на душу. После чего гордо распрямила плечи и указала на Бреса. — Мое.