*Ничего. Для себя самого – ничего. Мне все равно, как Вы решите эту проблему, но с господина Романова должны быть сняты все обвинения. Да… Да не молчите же, это же в ваших интересах, убедить остальных…

Ромка перевел дух, сел на место и взглянул на свои руки: пальцы покраснели от того, как крепко он сжимал край стола. Шоколадный принц о чем-то шептался со своим юристом. Терещенко слева от Смолина заерзал, снова потянулся за карандашом. Атмосфера сгущалась, переводчика начало знобить.

 - Господа, так что… решим-то в итоге? – Андрей Саныч переводил взгляд со швейцарских гостей на Ромку и обратно. Смолин откашлялся – и белая лисица тут же встрепенулась, оглядела присутствующих и приложила руку к уху в характерном жесте: надо позвонить. Как только за Штойером захлопнулась дверь, Романов поднялся с места, прошагал к окну и распахнул пластиковую створку настежь. В помещение тут же ворвался поток ледяного воздуха.

 - Роман, Вы все точно перевели нашему гостю? Что случилось-то? – директор явно чувствовал себя не в своей тарелке.

 - Слово в слово, Андрей Александрович. У него просто какое-то дело срочное, что-то с клубом, который он недавно купил. Кажется… - Ромка залился краской: все-таки обманывать он не привык, а тут еще и начальству приходилось лгать прямо в глаза. Смолин отвел взгляд и спрятал лицо в ладонях.

 - Балаган, бл*ть, - откликнулся с подоконника Романов. Остальные тактично промолчали. Лишь Терещенко наклонился к самому Ромкиному уху и прошептал:

 - Ром, вы ведь спорили о чем-то, разве нет?

Смолин покачал головой, не отнимая рук от лица:

 - Не сошлись во взглядах на немецкую фонетику: швейцарцы ведь разговаривают немного иначе, чем меня учили в универе. Поэтому мы с трудом друг друга понимаем.

Ромка осторожно скосил глаза налево: кажется, Терещенко немного успокоился. Можно выдохнуть и дождаться возвращения Штойера.

Шоколадный принц залетел в зал только через полчаса, когда все уже успели порядком заскучать, а Саша доломал все карандаши на столе. Стиви выпалил лишь одну фразу, но ее хватило, чтобы Ромкино сердце дернулось и забилось быстрее. Кровь ударила в голову. Он поднялся с места и срывающимся голосом перевел:

 - Деньги нашлись. Это в банке что-то напутали с цифрами.

 - Бл*ть, я х*ею с этого зоопарка.

 - Петр Алексеевич, держи себя в руках, интеллигентный же человек.

 - Петр Алексеевич, я с самого начала была уверена в том, что Вы здесь абсолютно не причем…

 - Какое страшное недоразумение…

***

— Куда мне отсюда идти?

— А куда ты хочешь попасть?

— А мне все равно, только бы попасть куда-нибудь.

— Тогда все равно куда идти. Куда-нибудь ты обязательно попадешь.

Льюис Кэрролл «Алиса в Стране Чудес»

Ромка догнал Штефана у самой двери, поймал за руку и пробормотал что-то вроде «спасибо». Тот в ответ лишь состроил подобие улыбки, погладил Смолина по щеке, наклонился к самому уху так, что Ромке стало не по себе, и что-то зашептал. Переводчик то бледнел, то покрывался алым румянцем, то прикусывал губу. Когда швейцарец наконец отстранился и направился к огромной стеклянной двери, Смолин зажал ладонью рот и сполз по стене на пол.

 - Нет, все в порядке, просто немного устал, - прошептал Ромка подоспевшей охране. – Сейчас встану и пойду. Отсюда подальше…

У Смолина ужасно дрожали руки. Пока он пытался попасть пальцем по нужной кнопке лифта, пока рылся в своем кармане, разыскивая ключот офиса, пока перебирал бумаги на столе в поисках чистого листа, пока выводил неровным почерком «Прошу уволить меня по собственному желанию». Так просто: дата и подпись с длинным хвостом нечаянной закорючки. Так сложно: назвать причину. Как написать? «Петр Алексеевич, Ваш лучший друг подставил Вас из-за того, что приревновал меня. Тот человек, с которым Вы провели полжизни вместе, пошел на преступление. И причина этому - я». Нет, это окончательно разобьет хрупкие отношения между ними. Или: «Петр Алексеевич, я едва не стоил Вам свободы и работы». Нет, это равносильно признанию. Или: «Петр Алексеевич, я Вас люблю». Невозможно, слишком тяжело – поэтому заявление получилось куцым: всего лишь шесть скупых слов и три точки в конце. Ромка прикусил колпачок ручки, вытер вспотевшие ладони о брюки и свернул листок вчетверо.

Никто не заметил, как Смолин проскользнул в кабинет чудовища и оставил на клавиатуре раскрытого ноутбука белоснежную бумажную «птичку». Ромка тронул еще теплую мышку – монитор подмигнул ему обоями с какой-то полуголой девушкой. На душе стало еще пасмурнее – и он в сердцах захлопнул крышку ноутбука: нужно было хоть как-то выместить злость. Нет, не на чудовище и даже не на Терещенко. Только на себя. Какого черта его понесло в «Тритон»? Какого черта он не остался в тихом омуте родной кафедры? Ромка пытался убедить себя, что все еще можно вернуть назад, что жизнь постепенно вольется в прежнее спокойное русло. Он брел домой по заснеженным улицам – пешком, куртка нараспашку  - и глотал слезы, душил в себе отчаяние. Уходя, он даже не обернулся на стеклянную высотку «Тритона». Все осталось в прошлом – в завтра багаж старых эмоций и воспоминаний тащить не имело никакого смысла. Смолин шел, еле передвигая ноги, и ловил губами снежинки, каждый раз загадывая желание – так дети в июне пытаются ухватить ладошками хлопья тополиного пуха, веря, что их мечта обязательно сбудется.

Вечером позвонила Светочка. Ромка бросил трубку – первый раз в жизни. Потом трезвонил Терещенко – Ромка бросил трубку. Телефон настойчиво верещал до поздней ночи, пока Смолин не догадался его отключить. Он постоял с проводом в руках, повертел его и швырнул на пол, отчетливо произнес:

 - Заебали.

Каждое утро он стал находить на пороге своей квартиры розы. Косился подозрительно, аккуратно перешагивал и уезжал в универ. К концу дня букеты загадочным образом исчезали.

Пока в середине февраля он не наткнулся на охапку ромашек. Присел на корточки, балансируя на высоком пороге, втянул носом запах лета. И отчего он вдруг решил, что их положил сюда другой человек, совсем не тот, который носил колючие, тяжело пахнущие розы?

Ромка осторожно тронул пальцем нежные белые лепестки – настоящие. Зимой. За окном – метель, за окном танцует свой последний вальс Снежная королева. А на замызганном половичке у Ромкиной двери – букет живых ромашек. Смолин поднял цветы и, не снимая обуви и не закрывая двери, отнес их в комнату, положил на тахту. Зарылся в цветы носом, долго и неторопливо гладил лепестки. На работу в этот день Ромка опоздал.

***