Не ладились дела на полях Зауралья. Культура земледелия если и повышалась, то слабо и на росте урожая не сказывалась. Много, ой как много трудностей нагромоздила война, и одолевать их придется долго.

Осень снова не порадовала курганцев. План хлебозаготовок не выполнили, мало осталось хлеба на внутриколхозные нужды и на трудодни. Лишь несколько хозяйств могли похвалиться хорошим урожаем. Но это не радовало, а иногда и огорчения приносили эти хозяйства: они кололи глаза, мешали ссылаться на погоду и другие объективные причины. Правда, иногда и выручали: было кого в пример поставить, чем похвалиться. К ним же обращались, и когда надо было с новым почином выступить.

Ну, на самом деле, кто откликнется на обращение: «Даешь стопудовый урожай!»? Лучше, если это сделает колхоз «Заветы Ленина»,— такие урожаи для него не мечта, по сто пудов он получал и в прежние годы и сейчас способен получить.

Пригласили на разговор председателя колхоза и парторга. Полевода не позвали. Он приехал без приглашения.

Мальцев уже знал, зачем зовут их в Курган. Знал, что колхоз должен будет не только подхватить инициативу, но и, по замыслу областных руководителей, призвать всех к раннему севу, а значит, и сам посеять рано. Вот в чем беда.

— Может ли колхоз поддержать инициативу относительно ста пудов?

Этот вопрос относился к Мальцеву.

— Да, мы умеем выращивать и по сто пудов, но при одном условии: если нам будет позволено сеять, когда считаем нужным,— ответил он.

— Нет,— резко оборвал его областной руководитель. — Вы будете сеять в те сроки, которые мы установим для всех.

— Тогда мы отличимся на севе, но, боюсь, от такого усердия вовсе без урожая осенью останемся...

— А что председатель колхоза скажет? — прервали Мальцева.

Председателем был Иван Никонович Коротовских. Тот самый Иван Коротовских, который председательствовал в тридцатом году. Правда, председательствовал всего несколько месяцев. После того был парторгом в соседнем колхозе, служил в милиции, войну прошел, вернулся израненным. Мальцевские колхозники снова избрали его председателем.

Пройдут годы, Терентий Семенович, вспоминая, скажет:

— Много в нашем колхозе перебывало разных председателей, а добрую память по себе оставили лишь двое — Иван Никонович Коротовских да Иван Гаврилович Авдюшев. Умные были головы, не брали «под козырек», когда против совести поступать понуждали.

Не взял председатель «под козырек» и на этот раз. Ответил:

— Обращение мы поддержим, а вот за ранний сев не нам выступать — не поверит никто, знают все, что мы с первой колхозной весны сеем поздно.

«Спасибо тебе. Иван Никонович, что не испугался, не уступил»,— думал Мальцев, готовый обнять его за смелые эти слова.

А люди действительно знали, что колхоз «Заветы Ленина» никогда не сеет рано. И многие уже прилаживались к «мальцевским» срокам. Правда, в некоторых хозяйствах поздно сеяли только потому, что не успевали отсеяться рано, а значит, и землю не готовили заранее: ни сорняки как следует не уничтожали, ни влагу в почве не задерживали — бросали зерна в высохшую пашню, обрекая посевы на погибель. И после этого на Мальцева кивали: мол, сеяли, как он советует.

Были и добросовестные последователи. Эти приезжали в Мальцеве, ходили по полям, приставали с вопросами. Чаще других стал появляться в селе недавно демобилизованный фронтовик Григорий Михайлович Ефремов, назначенный директором Понькинской МТС. Пройдут годы, и человек этот станет известным на всю страну руководителем крупнейшего в Зауралье совхоза «Красная звезда». За выдающиеся успехи ему будет присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда. А когда уйдет из жизни — сердце не выдержит нагрузки и забот,— его именем жители Шадринска назовут одну из улиц, по которой ведет дорога в «Красную звезду».

А тогда Григорий Михайлович был молод, только что снял офицерские погоны. МТС, которую он принял, ничем от других не отличалась. Да и колхозы, которые она обслуживала, тоже не выделялись урожаями: все вместе сдавали зерна меньше, чем «Заветы Ленина».

И уже тогда, еще не став друзьями, они стали единомышленниками. Движимые высоким чувством долга, они были одинаково озабочены не благополучными отчетами, а результатом деятельности и жизни своей на земле.

— Что делать, Терентий Семенович? — был первый его вопрос при встрече.

— А работать, что ж еще.

— Так впустую же мы работаем! Горючее палим, технику изнашиваем, людей занимаем, денежки тратим, а урожая-то нет?

— Чтобы урожай был, надо не только силу затратить, но и ума приложить немало.

На дворе была весна, и Мальцев повел его в поле. Ходил с ним, показывал, убеждал:

— Ранней весной не сеялки в поле выводи, а бороны, чтобы влагу задержать и надежно закрыть ее. Каждое поле, сколько оно потребует, столько раз и проборони, в один, в два, в три, а если нужно, то и в четыре следа. Тебя подгонять будут, а ты наберись терпения, выжди. Дождись прорастания сорняков, уничтожь их предпосевной обработкой, еще раз заборони, а уж потом и сей, вот тогда и будут колхозы с хлебом.

— Но боронить-то на тракторах нам запрещается? В министерстве, когда меня на должность утверждали и напутствовали, посоветовали в музей древностей бороны сдать, как отслужившие свой век.

— А своя голова на что?

Мальцев хорошо знал, почему в министерстве дают такие советы. Это Вильямс несправедливо обругал борону зубастым орудием, которое, мол, только разрушает структуру почвы. Это он, «главный агроном страны», как называли Вильямса, вынес бороне неумолимый приговор: вредное орудие, в музей его. А в результате и борона и боронование всюду оказались под запретом. Под запретом то, без чего Мальцев не мыслил борьбы с сорняками, без чего не сохранить влагу в почве, не вырастить хорошего урожая.

И Ефремов стал бороновать поля вопреки всем запретам. От Мальцева он не только опыт перенимал, но и обретал силу духа.

Ефремов знал, что он не одинок, что наставник в случае чего не оставит его в беде и любой удар примет на себя.

Колхоз «Заветы Ленина» взялся вырастить стопудовый урожай. И призвал земледельцев Зауралья отсеяться в лучшие агротехнические сроки. Но имел в виду свои сроки. Однако на всех совещаниях и в местной печати разговор теперь шел только о раннем севе.

Весна наступила ранняя и теплая. Каждый день в газете и по радио с восторгом рассказывалось о ходе сева, начатого намного раньше прежних лет. Похвальбу эту Мальцев выслушивал как насмешку над здравым смыслом. Публиковались сводки, в которых колхоз «Заветы Ленина» занимал последнее место,— в графе был жирный прочерк: не посеяно ни одного гектара. То же и в первые дни мая. А погода установилась ясная, солнечная.

— Чего вы ждете? — с недоумением спросили Мальцева приехавшие из Кургана уполномоченные,

Один — из управления сельского хозяйства, второй — из областной газеты.

— Мы не ждем,— возразил Мальцев. — Мы землю готовим к севу.

И правда, на полях вовсю шла работа. Ну, точь-в-точь как в тридцатом: и погода такая же и разговоры те же.

— Но вы только бороните, а всюду давно уже сеют.

— И мы начнем скоро. Вот только дождемся, когда сорняки взойдут, а до тех пор бросать зерно в землю нет смысла.

— Да они взойдут дней через десять!

— Верно. Не раньше.

— И вы до середины мая не будете сеять?

— А что же тут страшного? Это и есть лучшее в наших климатических условиях время сева.

Уполномоченные позлословили, покрутились в селе и уехали, ничего не добившись. Однако через несколько дней стало ясно, зачем они приезжали.

В областной газете 11 мая появилась гневная статья. И какая! «Не в ладах с агротехникой».

«Артель «Заветы Ленина»,— говорилось в ней,— обладает мощной посевной техникой: четыре гусеничных трактора, сто голов рабочего тягла и около четырехсот трудоспособных колхозников. С такой силой можно было бы уже засеять большие площади. Однако ни хорошая, солнечная погода, установившаяся с 1 мая, ни пересыхание широких массивов почвы не заставили правление и его председателя покончить с вредной раскачкой».