Такая упругая стерня, хорошо удерживающая на себе скошенный хлеб,— давняя мечта любого агронома, любого комбайнера. На такой упругой и высокой стерне и валок просыхает быстрее и зерно от дождей почти не портится, даже если они на неделю зарядят, и подбор вести легче.
— Есть в этом и еще одна польза,— рассказывал Мальцев гостям. — Высокая стерня при безотвальной обработке накапливает больше снега, больше будет и талой воды, дает почве больше органических остатков, что способствует добавлению гумуса...
Счастливым назовет Терентий Семенович этот трудный год.
На одной из встреч с молодежью ему передали из зала записку с вопросом: «Что вас больше всего радует как хлебороба, как ученого, как человека?»
Мальцев посмотрел в зал на молодые лица и, подумав, ответил:
— К старости человек устает и, говорят, делается равнодушным. Выходит, я счастливее многих стариков — не могу равнодушно смотреть на волнующееся пшеничное поле. Не могу не радоваться хорошему урожаю. Вдвойне, втройне рад, когда хороший урожай выращен в крайне тяжелых погодных условиях. Особую радость принес мне 1975 год...
В канун Октябрьских праздников, 6 ноября 1975 года, Указом Президиума Верховного Совета СССР за выдающиеся заслуги в научно-производственной деятельности Мальцев Терентий Семенович был награжден орденом Ленина и второй Золотой медалью «Серп и Молот». По этому же Указу ему, теперь уже дважды Герою Социалистического Труда, устанавливался на родине, в селе Мальцеве, бронзовый бюст. В селе, где он родился и вырос, где прожил всю свою богатую событиями я заботами жизнь.
Через несколько дней, 10 ноября, ему исполнилось восемьдесят лет. На чествовании юбиляр сидел в новом костюме, отяжелевшем от орденов. Редко появлялся он на людях во всей своей славе. Пожалуй, только по самым торжественным событиям. Ну, а так как это юбилейное собрание он не относил к числу особо важных событий, то порывался пойти в привычной своей рубашке защитного цвета, подпоясавшись ремешком, в рубашке любимого покроя, в какой и привыкли видеть его все: в поле, дома, на фотографиях в на трибунах. Но вовремя вмешались распорядители торжества в настояли: «Быть при полном параде».
«Парад» нисколько не сковал его, потому что он тут же забыл о нем. О чем Мальцев думал в эти минуты, глядя в зал, в котором собралось все село?
— Быстрее бы, думал, это торжество кончилось.
Это его слова, сказанные дома съехавшимся на юбилей многочисленным своим потомкам: два сына, три дочери, семь внуков, пять внучек, две правнучки, один правнук.
Да, ему неловко было так долго засиживаться на сцене и слушать о себе высокие похвальные слова. И все же думал он не об этом.
Пройдет несколько дней, разъедутся гости, и Мальцев, взгрустнув в опустевшем доме — лишь дочь Анна осталась с ним,— признается, что вспоминал прошлое. А вспоминая, видел два далеких друг от друга мира. В том, давно минувшем, ушедшем в историю, в том, в котором прошла его молодость, был надел пахотной земли, деревянный сабан, деревянная борона, лукошко, серп и цеп (цеп у них называли молотилом), лошадь была. В другом, сегодняшнем,— многосильные тракторы, в каждый из которых «впряжено» до полутора сотен лошадей, самоходные комбайны. А давно ли конной жатке радовались и вовсе недавно — прицепному комбайну?
Память воскресила лица и фигуры друзей-землепашцев, которые дни и ночи бились на надельных своих полосках. Бились и травили друг другу душу, приговаривая от дедов идущее присловье: «От земли не будешь богат, а только горбат». Ни одного из них нет уже на свете: кто на войне погиб, кто так помер. Да и сверстников-то осталось немного, трое или четверо. Не больше и первых колхозников. Так что в зале сейчас те, кто на смену пришел, их дети и внуки. У них совсем иная жизнь. Слышать-то они слышали, да не видели, в какой борьбе и ломке зарождалась нынешняя жизнь. В ломке вековечного уклада. Многие из ушедших так и не пожили в мире, в спокойствии, ни разу не поспав вволю, не поев сладко, досыта — за всю-то жизнь свою...
Всего этого лиха и на его долю выпало не меньше, однако юбиляр о себе не думал. Себя он причислял к счастливцам: он видит то, что они не увидели, они ушли и поручили ему передать эстафету жизни новому поколению.
Он вышел на трибуну с ответным своим словом.
— Я низко кланяюсь всем нашим колхозникам, — и Мальцев поклонился дважды в зал, — кланяюсь моим друзьям-хлебопашцам, с кем вместе делили трудности и радости первых успехов. Очень и очень жаль мне, что большинства из них уже нет на белом свете. Молодые не помнят, забыли их. Но давно ли и они были молодыми и вот так же собирались на сходки? А однажды собрались вот здесь рядом, в старой школе, и порешили объединиться в колхоз — было это в январе тридцатого года. И я не могу не помянуть с благодарностью тех первых колхозников, доверивших мне главный источник жизни — землю. Но, доверив ее мне, они и сами крепко заботились о ней. Да и мог ли я без их участия, без их доверия, без их поддержки что-либо сделать? Это они давали мне «добро» на смелые эксперименты, а иногда и на риск шли. Это они одобряли мои действия и обороняли меня от всяких бед. А я всю свою жизнь старался как можно лучше оправдать это доверие — стремился вырастить лишний центнер хлеба на каждом гектаре колхозной нивы...
И напомнил нынешним колхозникам — пусть гордятся:
— Это у нас, на наших полях размножались новые сорта пшениц, которыми в войну засевалась вся зауральская нива, — и с каждого ее гектара страна получала не один лишний центнер хлеба. Это на наших полях разрабатывались те агроприемы и те сроки весеннего сева — и с каким большим трудом приходилось их отстаивать! — которые теперь приняты во всех хозяйствах Западной Сибири и Северного Казахстана. Они тоже принесли стране не один лишний центнер хлеба. Это на полях нашего колхоза, вот уже четверть века не переворачиваемых отвальным плугом, зародилась безотвальная обработка почвы, которая служит благороднейшей цели — повышению плодородия возделываемых человеком земель. Именно безотвальная обработка почвы, применяемая сегодня на двух десятках миллионов гектаров, помогает сдерживать ветровую эрозию в степных районах, улучшает условия для накопления гумуса в почве, обеспечивает прибавку двух-трех центнеров зерна на каждом гектаре. Вот и посчитайте — это несколько дополнительных миллионов тонн хлеба. Есть тут и наш немалый вклад! Сегодня мне вспоминается вся наша жизнь. И счастлив я, что могу сказать: не было в этой жизни ни одного дня, ни одного мгновения, когда бы мы не были верны Родине, нашей русской матери-земле!
У всех, кто его слушал, было одно доброе чувство, от которого как-то иначе билось сердце, и люди были близки к пониманию истинного счастья: не в погоне за личными благами оно, а в чем-то совсем другом,
Некоторым казалось, что Терентии Семенович Мальцев, удовлетворившись сделанным, подводил итоги. Мало кто знал, что он, осмысливая сделанное, явно к чему-то готовился.
Перед ним лежал чистый лист бумаги, на котором с левой стороны он написал: «225,5 млн. га» (все пахотное поле страны), а с правой — «20 млн. га» (обрабатываемых без оборота пласта) и тут же «40,6 млн. га» (это терзаемая эрозией пашня).
Итак, за четверть века отвальный плуг вытеснен менее чем с 10 процентов пашни. Не вытеснен даже на тех землях, где он способствует ветру и воде разрушать пашню: выдувать пахотный слой, смывать его в овраги и реки. А смывается немало — 1,5 миллиарда тонн почвы, содержащей 75 миллионов тонн гумуса и свыше 30 миллионов тонн азота, фосфора и калия. Каждый год!
Выходит, зря дымят-коптят, отравляя окружающую среду, многие и многие химические заводы, производящие минеральные удобрения,— работают они на восполнение смываемых веществ.
Но где, на каких заводах восполнить потерю 75 миллионов тонн гумуса? До сих пор при всех чудесах науки и техники никто еще не создал и горсти земли, на которой выращивается хлеб. Поэтому можно сказать: с потерей гумуса исподволь истощается, чахнет сама жизнь. Однако человека, похоже, это не очень тревожит, он будто не знает и не догадывается, что единственным источником его существования на Земле служит именно вот эта тоненькая корочка, именуемая почвой. Редко где толщина ее достигает 50—60 сантиметров, чаще колеблется в пределах 15—20. сантиметров, а местами и того меньше. То, что надо беречь как жизнь свою («как зеницу ока»,— завещал В. И. Ленин), мы, люди, порой растрачиваем по незнанию, легкомыслию, халатности.