Подошли к дому и Максим отвлекся от этого небесного явления. Здание оказалось старое и полуразрушенное. Они долго шли по его пустым коридорам, шурша под ногами битым кирпичом. Судя по шуму все они дружно шли в ногу.

Потом стали спускаться в подвал. И тут он подумал, что, наверное, он сильно пьян и идет на автопилоте, иначе как объяснить, как он находит дорогу в этой кромешной темноте.

Наконец вышли в большую комнату, или, точнее, в огромный зал, потолок которого терялся в вышине. То же и со стенами — их тоже видно не было. Но он кожей чувствовал ограниченную замкнутость этого пространства. То и дело гуськом сновали молчаливые толпы людей. Все было заставлено белыми ширмами чуть выше роста человека, огородившими в этом зале отдельные кабинеты и закутки.

Он направился в ближайший закуток к сидящей за столом девушке в строгой униформе темно-серого цвета. Кожа у нее была черная, но черты лица — европейские. Только волосы черные и кучерявые.

Подсел.

— Ду ю спик инглиш? — небрежно выговорил он.

— Но, — и еще что-то добавила по своему.

Переварить это он не смог и спросил просто так:

— А по-русски ты говоришь?

— Русский? — чисто, без акцента, переспросила она. — Ноу. Русский я больше не кушаю.

Внезапно обозлясь, он стукнул кулаком по столу.

— Да как, черт возьми, с тобой изъясняться?

— Вы же видите, — сказала наставительным тоном рядом стоявшая строгая женщина. — Она уже объелась и есть русский больше не будет.

"Дурдом какой-то", — подумал он, стараясь разобраться в этом хаосе беспорядочно наставленных ширм.

Он откинул одну из ширм и сразу же уперся в женские голые тела. Вопреки всему девчонки не закричали и не завизжали.

— Здравствуйте, — очень вежливо сказала самая ближняя девушка и очень очаровательно ему улыбнулась. — Заходите пожалуйста.

— Да нет, что вы, — пробормотал он глупо. — Как-нибудь в другой раз.

В узком проходе между серыми ширмами Максим столкнулся со здоровым мужиком в потной и засаленной фуфайке, над левым карманом которого грязными когда-то белыми нитками было коряво вышито — Люцифер. Вокруг него столпился грустно-покорный народ.

— Палехин, — сказал он радостно, как старому знакомому. — Ты с нами идешь.

— А ты это точно знаешь? — не удивляясь, что его окликнули по фамилии, спросил Максим.

— На все сто, — сказал тот и противно подмигнул.

Они выстроились цепочкой друг за другом и пошли за мужиком.

Навстречу появилась другая цепочка, впереди которой шел забавный толстый мужичонка в белой простыне. Над головой у него, закрепленный на проволочке, покачивался картонный нимб желтого цвета.

Максим шел последним и сам неожиданно для себя пристроился к этой группе.

Прошли мимо длинных рядов умывальников и вышли в другой огромный зал, весь заставленный ровными рядами кроватей, аккуратно застеленными ярко белыми, хорошо наглаженными простынями. Справа на стульчике сидела толстая добродушная нянечка в белом халате.

А где-то высоко в небе огромные расплывчатые головы врачей тихо переговаривались между собой — Пульс? — Нет пульса.

— Ну что, — ласковым тихим голосом сказал толстячек няне. — Принимай, Матреновна, пополнение. — После чего он повернулся и важно удалился.

Нянечка оглядела их добрыми предобрыми глазами, близоруко щурясь.

— Родненькие, — ласково сказала она, — разбирайте свободные кроватки, одевайте пижамки и укладывайтесь поудобнее.

Максим кое-как нашел свободную кровать в этом бесконечном ряду теряющихся вдали одинаково резко белых коек. С отвращением переоделся в тщательно отутюженную и еще теплую полосатую пижаму. Лег хмуро, укрывшись прохладным свежехрустнувшим покрывалом.

Огляделся по сторонам. Слева, чему-то глупо улыбаясь, расположился этакий божий одуванчик, пролежавший на этой койке уже не одну сотню лет. Справа нетерпеливо ерзал и крутился совсем молодой еще паренек, у которого под пижамой проглядывала тельняшка.

— Слушай, новенький, — не выдержав, позвал он хриплым шепотом.

— Это вы мне? — повернулся к нему Максим, зевая.

— К тебе, конечно, к кому же еще? — удивился сосед. — Давай, как толстая уснет, сбегаем к девчонкам, а? Там, внизу, к соседям партия новеньких поступила.

— А может, темноты дождемся? — рассудительно предложил Максим.

Сосед посмотрел на него с плохо скрываемым сожалением.

— Салага, — протянул он. — Это же верх, темнота. Здесь никогда не темнеет.

С этими словами паренек отвернулся и надолго затих.

Максима тоже разморило, глаза сами собой стали слипаться, и он уснул. Разбудили его осторожные толчки в плечо.

— Что? Где? — метнулся Максим. — Который час?

— Тише ты, — прошипел парень, прижимая его к кровати, — разбудишь местных обормотов — достанут своими проповедями. Давай аккуратненько за мной, пока смена караула.

И он, пригибаясь и прячась за кроватями, зачем-то устремился за пареньком.

И вот уже они понуро бредут по коридору из светлых ширм, конвоируемые тремя девушками в легких воздушных покрывалах.

— Что же вы так? — сочувственно произнесла одна из них. — Своих вам что ли мало? Простаиваем же ведь.

— Да скучно с вами, девчонки, — горячась, словно на суде, оправдывался парень.

— Чем же они вас берут? — стыдливо покраснев, спросила вторая.

— Да я вам уже сто раз объяснял… — начал было паренек, но тут коридор кончился и они вошли в просторный светлый зал. девушки вывели пленников на середину и молча и неслышно удалились. Только кто-то из них украдкой вздохнул.

На одиночной лавочке сидели толстячок и нянечка. В сторонке прогуливался серьезный дядечка в белой простыне, на которой где-то сбоку, черными неровными буквами было вышито — Апостол Петр.

— Простим их, батюшка, — увещевала нянечка толстячка. — Ну с кем не бывает. Ну пошалили.

Апостол Петр остановился, достал из складок простыни две папки, раскрыл верхнюю.

— Так, так, так… — протянул он, вчитываясь в одному ему видимые строчки. — Что же ты, морячок? Уже 127 ходок. И это только в этом библейском году.

— Так получилось, — вяло пробормотал тот и потупился раскаянно, осторожно шоркая правой тапочкою по гладкому полу.

— Сколько тебя можно предупреждать?

— Да ладно, Петрович, — устало махнул толстячек с лавки. — Чего строжишься-то? Себя хоть вспомни.

Петр хотел было возразить. Но потом передумал, насупился и молча открыл вторую папку. Глаза его полезли на лоб. Минуты две он не мог вымолвить ни слова, набирая ртом воздух. Потом, наконец, передал папку толстячку и решительно подошел к Максиму.

— Что же это вы, Палехин? — сурово спросил он. — На халяву хотели прокатиться?

Максим ничего не понимал.

Тут заполошились и на скамейке. И он услышал в свой адрес такие слова…

Теперь он шел один, конвоируемый здоровенным молчаливым дядькой. Дошли до шлагбаума.

— О, неужто диверсанта поймали, — радостно закричал с той стороны смугло-загорелый субъект с серьгой в правом ухе. Но тут из-за будки вышли две сурово-неприступные девушки в строгой униформе и холодно кивнули ему — следуйте за нами.

И опять они шли вдоль ширм — только теперь уже темных.

В своих конвоирах он с трудом узнал своих недавних знакомых, только тогда они были более чем легко одеты, глаза их сумасшедше сверкали и они… А как они смеялись!.. Да что теперь вспоминать.

— Привет, девчонки, — прошептал он.

Они промолчали.

— Не узнаете что ли?

— Узнаем, — чуть слышно и как бы нехотя ответила одна из них.

— Так может это… — замялся он, — в сторону отойдем.

Девушки неожиданно засмеялись.

— Все, голубок, отстрелялся, — недобро сказала одна, а вторая серьезно добавила:

— Со своими здесь нельзя.

— Почему это? — удивился он.

Но тут из-за поворота выскочили двое по пояс раздетых мужиков, тащивших тяжелый бидон с надписью — "масло" и девушки замолчали.