- Братья, - наконец сказал Калнишевский. - Нет той силы у нас, чтобы дать бой. Послушайте, дети, мою седую голову... Если поляжете здесь, пусть даже с отвагой, где же дети возьмутся, кто за этой землей будет ухаживать... Не чужестранцу же здесь хозяйничать.

   Помолчал кошевой, а тогда прибавил смиренно:

   - Моисей со своим людом сорок лет из неволи шел, а вам, может, и больше придется. Что эти бродяги из Сечи сделают - предпочитаю даже не говорить. А куда идти - пусть вам сердце подскажет...

   На следующий день старшина выехала к Текели. Кошевого ожидали уже Соловки, военного писаря Ивана Глобу - Туруханск, а судью военного Павла Глобу - Тобольск.

   В Сечь мошкарой повалили пришлые - вывозили боеприпасы, клейноды, флаги, архивы запорожской военной канцелярии, засыпали пушкарню. Немало набилось в церковь, и не молитву читали, а спешно друг перед другом паковали в свои походные мешки серебро и золото из церковной утвари.

   Удалось казачеству спасти только икону святой Сечевой Покровы.

   - Идите, куда сердце подскажет, - советовал побратимам кошевой.

   Пошли в первую очередь к Текели.

   - Пустите, генерал, рыбу нам заготовить, потому что все добро ваши вычистили.

   Рыбы генералу было не жаль.

   Десятками днем, а тысячами ночью тронулись казаки из Сечи в земли турецкие.

   Конечно, на всех никак не хватало чаек, двинулись пешком, перекрестившись и поклонившись своему краю. "В 1775-ом году из Запорожья вышли в турецкие земли около 5 000 казаков", - писали современники.

   Достаточно большие ватаги направились на Днестровский лиман, в город Акерман. Здешний паша с пониманием отнесся к человеческой беде, помог едой и чем мог, дал разрешение стать кошем. Запорожцы, привыкшие к походам, сразу разбились на курени, а еще выбрали сорок душ достойного казачества в депутацию к султану.

   Султан не отказал, гарантировал им веру, военный уклад, помог одеждой и выделил под Сечь остров Святого Юрия в устье Дуная, да еще степь около южного его притока. Войско получило привычные клейноды - булаву, бунчук и хоругвь, которую рукоположил Константинопольский Патриарх.

   Стекался люд из Украины в новую Сечь, брели под знойным южным солнцем дальними степными дорогами казаки и их семьи - икону святой Сечевой Покровы пешком туда принесли.

   А на их земле у пришлого люда были свои хлопоты, дрязги и разборки, пока награбленное как-то разделили. Генерал-прокурор князь Вяземский отрезал себе двести тысяч десятин, князь Потемкин - сто пятьдесят тысяч, а каждому русскому дворянину выделялись, по меньшей мере, полторы тысячи десятин, чтобы он только перевез сюда хотя бы три русские крестьянские семьи. Всего же так разделили четыре с половиной миллиона десятин украинской земли.

   Другие же хлопоты были несколько мельче: немало церковного имущества осело у князя Потемкина, и уже даже когда казацкий люд беженцами двинулся в Турцию, от князя Григория "прибывшие Славянской провинциальной канцелярии майор Григорий Борзенко и комиссар Иван Деряев выбили в той церкви из мест все образа в серебряных ризах и взяли их с собой. Вместе с тем они взяли еще серебряные врата, чаши и прочие вещи в опустевшей запорожской ризнице оставшиеся". Так описывает хозяйничанье П.Короленко, который обращает внимание на подробности. Разрушены казацкие кладбища, князю Вяземскому на строительство поместья для фундамента пошли каменные могильные кресты и надгробия. П.Короленко вспоминает также управляющего поместьем князя А.Вяземского, которому тогда принадлежало село Покровское, Ивана Розельнланцера, который "побил самые большие той церкви колокола и медь и продал в Польшу жидам по 11 рублей за пуд"...

   37

   Она не могла в этот раз скрыть волнения и торжества в голосе, даже зубы стиснула, так сдерживала радостную улыбку, и напрасно; императрица диктовала тайный приказ:

   "Главного польского бунтовщика Костюшко с его секретарем Немцевичем и адъютантом Фишером отправить в Санкт-Петербург. А как сей секрет есть великой важности и для того везется под чужим именем, то с самого места имеете сказать всем, что это есть раненый в Варшаве господин генерал-майор и кавалер Милошевич, на имя которого и подорожная прилагается. Наистрожайше предписываю иметь над ним непременное бдение... чтобы Костюшко отдельно от других везен был и чтоб... не спускано день и ночь был под глазами стерегущего офицера, и никто бы из обывателей видеться и переговариваться не имел случая".

   Добыта еще одна прекрасная виктория, сделан еще один шаг в творении величественного мифа ее империи и истинно Екатерины Великой. Мятежная Польша поставлена на колени, ее народный предводитель Тадеуш Костюшко в плену. Как же, такая знаменитость... Прославленный бригадный генерал Америки, который построил всемирно известный теперь, неприступный Вест-Пойнт, а с недавних пор объявленный французским Конвентом почетным гражданином Франции - в настоящее время самый обычный ее пленник, станет узником Петропавловской крепости.

   В несчастливой схватке под Мацеевичами Тадеушу Костюшко пришлось не до шуток. Бой, который начался с россиянами на рассвете, к середине дня шел с переменным успехом, и многократное преимущество артиллерии русского генерала Ферзена делало все более редкими ряды польской конницы и косиньеров.

   Костюшко, прижимаясь к гриве коня, стремительно мчал полем битвы; он мчал на другой фланг, каким-то подсознательным чувством обходя взрывы ядер, которые кромсали осеннюю землю и с болезненным стоном черными столбами поднимали ее в небо. Он избежал огня пушечного, но пуля из мушкета свалила коня - и он вместе с всадником клубком покатился полем. К Тадеушу, увидев такое, поспешила русская конница.

   Пересиливая боль, Костюшко вложил ствол пистолета в рот и нажал крючок.

   Осечка...

   Между тем подскочили русские конники, один выстрелил в него, второй ударил для верности пикой, а третий с оттяжкой рубанул палашом.

   · - Хорошие сапоги у этого пшепердельника, - снимал первым обувь из Костюшко, который лежал без сознания. Второй, вывернув карманы, золотым часам радовался. А еще другой спешно снимал перстни, а увидев надпись на них, лишь подсвистнул удивлённо.

   На перстнях было вычеканено: "Отчизна - защитникам своим".

   Вместо медалей Костюшко награждал своих побратимов такими перстнями.

   .

   Императрица знала, как тяжело было гасить пламя восстания, может, иногда и пересаливали при этом. Перестреляли мирных людей Кобрыня и Малориты, улицами Варшавы носили насаженных на штыки младенцев, а убитых поляков в варшавском предместье для устрашения Суворов запретил хоронить - а что делать: на войне как на войне.

   Русский генерал фон Клуген о тех событиях напишет: "Наши солдаты стреляли в толпы, не разбирая никого - и пронзительный крик женщин, вопли детей наводили ужас на душу. Справедливо говорят, что пролитая человеческая кровь возбуждает до опьянения... "Нет никому пардона", - кричали наши солдаты и умерщвляли всех, не различая ни лет, ни пола...".

   Императрица должна достойно оценить вклад Суворова, указ уже приготовлен о даровании ему Кобринской волости с 13279 душами лишь "мужеска полу" крепостных.

   Это третье разделение Польши, думалось ей, должно быть до скончания века последним, а трон слишком гордых польских королей займет свое место в нужнике вместо стульчика.

   Она даже довершила то, что начали ее предшественники и не смогли довести до конца. Уничтожив Запорожскую Сечь, стерев из карты Европы Польшу, императрица взялась заодно на место поставить таких самых непокорных литвинов из Белой Руси. Царь Алексей Михайлович, пройдясь тем краем, из двух миллионов девятисот тысяч оставил живыми литвинов миллион триста пятьдесят, а еще сколько погнал с собой, потому что давно уже московские стрелки продавали на астраханских рынках литвинов в персидское рабство по три рубля за душу. Петр 1, отступая, взорвал полоцкую Софию, так как не может никто иметь древнее храмов, которые в столицах империи. Именно она завершила их дело, фаворитам раздаст тысяч двести литвинских душ, а разным русским помещикам еще до полумиллиона крепостных наберется.