Минуло полных две недели, прежде чем появившийся на пороге комнаты посланник призвал их в Зал Совета. В назначенный час все трое собрались возле опаловых дверей, Галиат с извечной маской невозмутимости на лице, сосредоточенный и небывало серьезный Ратмир и мрачный, словно грозовая туча, Озрик.

Едва по коридору прокатился гулкий звон гонга, знаменующий начало Совета, двери плавно распахнулись. В молчании и тишине соратники вошли в зал и остановились у светлого круга в ожидании приговора суда.

Старейшины молчали. Озрик, глядя исподлобья, по лицам гномов пытался угадать, что ждет его и его спутников. Двалин был мрачен, еще более мрачен, чем Озрик, его руки тисками сжимали многострадальные подлокотники, маленькие, близко посаженные глазки сверкали колючими льдинками, окладистая борода подергивалась от едва сдерживаемой злости. Глофур растерян, переводит взгляд с Галиата на Озрика и обратно, теребит кончик уса, спохватывается, засовывает пальцы за пояс. Лица Гифура и Фалина не выражают ничего кроме вежливого внимания, Цхалин же отрешенно смотрит поверх голов, шевеля губами, будто повторяя про себя заготовленную заранее речь. Молчание затянулось. Галиат шагнул было вперед, намереваясь задать вопрос, тревожащий всех уже много дней, но Цхалин жестом остановил его.

Медленно и тяжело гном поднялся с кресла. Окованный сталью посох ударил в каменную плиту, высекая сноп искр. Гулкий звук прокатился по залу, отразился от стен, вырвался сквозь распахнутые двери в коридор и затих.

- Слушайте истцы, слушай подгорный народ, слушай Мать Скала и Отец Огонь. Мы приняли решение, – глубокий и густой бас Цхалина гремел в тишине зала набатным колоколом. – Деяния Трора сына Даина противны закону Подгорного Народа, воле Предков и Слову Договора. Пойдя на поводу похоти и страстей Трор очернил славное имя свое и опозорил память клана, клана кузнецов и воинов. Словом Старейшин Кривого Кряжа объявляю о вечном изгнании рекомого Трора. Да не ступит более нога преступника в пределы народа Тангар! - гулкий удар посоха прокатился по залу. – Всем тангарам, чтущим закон, отныне и до века запрещено оказывать помощь, давать кров и укрытие изгнаннику под страхом суда и наказания!

- Однако же в прошении о воинской помощи решено отказать, ибо Трор сын Даина остается гномом, кровь от крови нашей, плоть от плоти Матери Скалы. Решение сие есть Слово Гор от сего дня и до века пересмотру не подлежит!

Ратмир дернулся было вперед, оспорить слова Цхалина, но Озрик успел ухватить его, сдавив плечо железной хваткой, удерживая от опрометчивых поступков.

- Государь мой благодарит Старейшин за справедливый и скорый суд, – склонился Галиат в церемонном поклоне.

Даин раздраженно дернул щекой, скрипнул зубами и отвернулся, сдерживая гнев.

- За сим, благодарю Подгорный Народ за гостеприимство и прошу позволение откланяться, дабы отбыть с вестью к Государю моему.

- Наш народ всегда рад принять друзей и союзников в своих стенах, – сказал молчавший доселе Фалин. – Вы можете прибывать в нашем государстве столько, сколько считаете нужным.

Отвесив еще один поклон, Галиат повернулся и степенным шагом покинул зал вместе с Озриком и Ратмиром.

- Чего ты не дал мне сказать, – хмуро спросил Ратмир, когда они добрались до своих комнат и в кружках вспенилось доброе гномье пиво. – Я бы выбил из бородачей малый хирд как минимум.

- Охолонь, братишка, – Озрик отхлебнул пива и откинулся спиной на стену. – Мы и так получили многое. Спорить же здесь бесполезно. Суд гномов не торжище городское, где цену сбить можно да выгоду стрясти.

- Да ладно, – ехидно протянул Ратмир, – будто я на судилище никогда не был, тот же торг только товар другой.

- Озрик прав, – Галиат оперся локтями на стол. – Такое решение далось мастеру Цхалину далеко не так просто как думается. Даже при всем его уважении к графу. Двое из пяти были откровенно против нас. Ты сам видел лица Даина и Глофура. Нам повезло, что мастер Цхалин смог убедить Гифура и Фалина в нашей правоте.

- И что теперь? – буркнул Ратмир

- Теперь собираемся в дорогу, – Озрик поднялся со скамьи. – До Калорна путь неблизкий, а времени совсем мало осталось. Пора уже заканчивать с этим.

***

… Отец стоял возле портика и, повернувшись к свету, читал письмо принесенное гонцом. Читал долго, старательно шевеля губами, водя пальцем по строчкам и смешно морща лоб. Грамоту отец знал, но не слишком хорошо. Хотя чего можно требовать с деревенского парня сумевшего выслужится из обычного рекрута до десятника гвардии, умеет и ладно. Наконец, покончив с чтением, отец свернул свиток, протягивая его гонцу.

- Передай капитану, я в деле. Завтра с утра двинусь в путь. Многие из наших откликнулись?

- Да почитай все кто жив и относительно цел, – гонец спрятал грамоту за пазуху, – даже старый Гуг едет, хоть из него уже песок сыпется. Двоих не застал на месте, а Бертран помер аккурат перед моим приездом. Остальные все.

- Упокой Великий его душу, – склонил голову отец, – есть то будешь? Чай не кончилась дорога-то еще

- Благодарствую, но нет, – гонец вскочил в седло, прибрав узду, – время не терпит.

- Добро, воин. Легкой дороги.

Дробный топот возвестил об отъезде посланника. Скрипнули половицы под тяжелыми шагами, и Лангедок отпрянул от окна, возвращаясь к прерванной работе.

Отец вошел в комнату серьезный и сосредоточенный.

- Опять куда-то собрался, – ворчала мать, раскатывающая на столе тесто для пирогов, – не мальчик уж, седина в пол головы, а все неймется. Когда ж, Великий Дух вразуми, тя в покое оставят. На выслуге уж давно, а все дергают!

- Молчи, Исильда, – тихо сказал отец. Мать махнула рукой, продолжая бурчать себе под нос. – Бывших гвардейцев не бывает. Лангедок!

Мальчик вскочил, и сердце его учащенно забилось в предчувствии чего-то важного. Стараясь унять постыдную дрожь, он стиснул в враз вспотевших ладонях наполовину уже отчищенную бляху ремня.

- Собирайся. Со мной поедешь.

- Совсем из ума выжил, старый! – вскинулась мать. – Куда мальчишку тянешь?! Не пущу!

- Мальчишке уже пятнадцать стукнуло, – усмехнулся отец. – Женить пора, а ты все его за юбку спрятать норовишь.

- Не пущу! Чай не в Итиль на ярмарку собрался! Вижу же, что опять на брань зовут! Убьют мальчика иль покалечат, ироды! Не пущу!

- Все, закончили спор! – возвысил голос отец. – То не девка, мужчина растет, Воин! Лангедок! Бегом собираться, поснедай и сразу спать. Выедем чуть свет. Проспишь, ждать не стану. Дома останешься.

Лангедок яростно замотал головой, отвергая саму мысль о том, что он сможет проспать, и бросился вон из комнаты, задержавшись только что бы обнять расстроенную мать.

- Я вернусь, мама, – шепнул он, уткнувшись в её мягкое и теплое плечо.

В эту ночь Лангедок долго ворочался в кровати. Сна не было ни в одном глазу. Задремав далеко за полночь, он проснулся, едва звезды начали покидать небосклон. Поняв, что уснуть больше не получится, парень встал, натянул портки из плотного сукна, мягкие сапоги, надел чистую рубаху. Сверху накинул камзол из толстой кожи, с успехом заменявший поддоспешник и перепоясался широким ремнем с тяжелой литой бляхой, которую вчера так усердно оттирал. Стараясь не шуметь, Лангедок ухватил свой дорожный мешок, сложенный загодя, еще вечером, спустился по едва скрипнувшим ступенькам вниз, и вышел из дома во двор. Было темно и тихо. Восточный край небосклона успел только слегка просветлеть, отливая зеленью в преддверии близкого рассвета. Холодный утренний ветерок бодрил, забираясь под воротник, принося с собой запахи близких полей, травы и свежести утренней росы уже павшей на землю.

Лангедок передернул плечами, с удовольствием потянулся и, оставив мешок на портике, пошел в конюшню, готовить лошадей к дальней дороге. За делом время пролетело незаметно. Лангедок заканчивал седлать буланую кобылку, затягивая подпругу, когда скрипнув воротиной, в конюшню зашел отец,

- То-то тебя в доме не слыхать, – усмехнулся он. – А ты тут с лошадками возишься. Не спал что ли всю ночь?