— Это жестоко, — сказала Елена Николаевна. — Ошибиться в стихах, которые никогда ей не понадобятся, и не попасть из-за этого в институт? Как ни говорите — жестоко… Вот отца-то нет поблизости, и плохо. Не смогла заставить сдавать экзамены. А прошла бы…

— Обязательно прошла бы, — подтвердил Василий Дмитриевич и теперь подмигнул Гале.

Когда муж поехал работать в район, Елене Николаевне казалось, что он не застрянет там надолго. Но вот уже три года он работал в Марьине, и переводить его не собирались. Время от времени Елена Николаевна ездила к нему, но никогда не уживалась больше недели. Она считала, что мужу не удалась жизнь, а следовательно, и ей, и с ужасом думала о том дне, когда ей с детьми все же придется ехать в район на постоянное жительство.

— Жестоко, — повторила она. — Сделать девушку глубоко несчастной из-за каких-то стихов.

— Ничего, пойдет работать на стройку. В котлован, — сказал артист и засмеялся.

Его попросили что-нибудь спеть. Он долго отнекивался, ссылаясь на простуженное горло, но, спустя немного, согласился. Глядя тусклыми глазами на застенчивую Галину подругу, пел сочным баритоном:

…Хочу к младой груди прижаться,

Хочу я жизнью наслаждаться…

Илью передернуло. Застенчивая рыжеволосая девушка вскользь посмотрела на него сияющими глазами и не поняла, отчего ему не понравилось пение Сергея Шевелева.

Елена Николаевна попросила Василия Дмитриевича помочь ей отодвинуть стол, чтобы он не мешал танцующим. Преподаватель и Илья осторожно понесли стол в следующую комнату.

— Считайте меня единомышленником, — сказал преподаватель. — Но вы очень ершисты, так сказать, еще не обтерты. Не мешает быть несколько хитрее, так иногда нужно. Лбом не каждую стенку прошибешь. Я тоже понимаю, чем вам не нравится Галин молодой человек или этот артист Шевелев, но приходится иногда терпеть. Нельзя же в приличном доме устраивать скандалы.

— Лучше поступиться совестью? — спросил Илья.

— Промолчать иногда — еще не значит пойти против своей совести. Поймите, это мой добрый совет вам.

Они вернулись в комнату. Шевелев закончил петь, и ему аплодировали.

— Браво! Браво! — вполне искренне сказал Василий Дмитриевич. — Вы прекрасно пели.

Шевелев самодовольно улыбнулся, а Илья сказал преподавателю:

— Сегодняшняя вечеринка напомнила мне случай…

Он говорил только преподавателю, но к нему стали прислушиваться.

— …Был тогда я помощником вожатого в пионерском лагере. В последний день воспитатели захотели устроить банкет. Проводили пионеров в город — и опять в лагерь. И нас, помощников вожатых, пригласили. Представьте: длинный ряд столов буквой «Т». В углу, на составленных лишних столах, почти под потолком — оркестр. Все усталые — ведь надо было отвезти ребят в город на поезде да вернуться обратно, И время позднее. Все были в сборе, ждали только начальника лагеря. Ждали уже часа полтора. Вдруг видим, идет. Остановился около столовой у всех на виду и еще с полчаса проговорил с женой. Он говорит, она хохочет, закатывая глаза. Все видят и все понимают: не спешит, дает понять, кто мы и кто он. Понимают: не за людей, за скотину считает тех, кто ниже его чином. И все молчат, пошепчутся между собой и опять молчат. А как появился, важный, надутый, с выпяченным брюшком, наш великолепный лагерный оркестр грянул «Славься». И вот представьте… я вскочил тогда на стол и крикнул: «Кто вы? Люди ли?..» — а потом потоптал тарелки… К сожалению, последнего не было, — сказал он сконфуженному преподавателю, который хотел отойти и не знал, как это сделать. — Вы говорите: «Промолчать — это не значит пойти против своей совести». Я тогда промолчал, как и все мои товарищи. Нам было стыдно самих себя… Вот я вспомнил и ответил вам.

Илья замолк, и наступила неловкая пауза. Елена Николаевна сухо сказала:

— Не уясню никак, почему вам этот случай напомнила наша вечеринка? У нас, кажется, «Славься» никому не играли.

Артист наморщил лоб и тоже пытался отгадать, для чего рассказана лагерная история. А застенчивая девушка смотрела на Илью и вообще не понимала, чем ему не нравится вечеринка. Потом она опять украдкой взглянула на артиста, повернувшегося к ней спиной, и подумала: хорошо, что ее пригласили. Такая компания ей нравилась.

Кобяков танцевал с Галей и вел себя так, будто все остальное его не касается. Илью удивляла перемена в нем. Здесь он был уважительным молодым человеком, и только.

Галя танцевала, склонив голову ему на грудь, с мечтательной улыбкой на губах. Елена Николаевна поводила на них ласковым взглядом.

Илья, как слепой, натыкаясь на стулья, прошел к вешалке, сорвал плащ и бросился к двери.

В коридоре он запнулся за пустое ведро, отскочившее с ужасным грохотом. Из комнаты по-прежнему доносилась музыка.

— Черт с ними! — выругался Илья, нахлобучил на глаза кепку и через две ступеньки побежал с лестницы, придерживаясь рукой за гладкие перила. На улице он глубоко вдохнул свежий воздух и еще раз сказал: — Да, черт с ними! Не на них земля держится.

Гале захотелось проводить Виталия. Гости опять сели за стол, а они тайком оделись и выбежали на улицу. У старой липы Виталий набрал горсть сухих листьев и высыпал ей на голову. Она сделала вид, что убегает от него, спряталась за дерево. В три прыжка Виталий настиг ее, внезапно запрокинул голову и стал целовать в трепещущие горячие губы. Потом она сама приблизила губы к его губам, крепко обняла за шею.

— Ты лучше всех на свете, — убежденно прошептала она.

Они пошли в парк, к Волге. Было удивительно тихо и ясно, и шелест листвы под ногами казался неестественно звучным. Светлая полоса лунного света, как луч прожектора, легла на воду. Серебрились кусты акаций, плотной стеной обступившие берег.

Галя заглянула Виталию в глаза: о чем он думает?

— Ты знаешь, мне твоего бывшего друга даже жалко, — сказал Виталий. — Он ни с кем не может ужиться.

— Не знаю, что случилось с ним, — сказала Галя. — Он всегда был очень веселым, смешным…

— Он и сейчас смешной. Ко всему подходит с меркой, какую ему дали в школе. А жизнь — нечто иное. Были когда-то и мы рысаками…

— О себе ты никогда не рассказываешь, — капризно проговорила Галя. — Кто ты и что ты, я не знаю. И в то же время мне кажется, что я тебя знала всю жизнь.

— Разве так интересно тебе, откуда я родом, кто мои родители? — спросил Виталий. — Я есть, и этого вполне достаточно.

— Вот опять ты увиливаешь в сторону.

— Слушай, — решительно сказал он, останавливаясь и обнимая, ее. — Мать — врач, отца не помню: когда я был маленький, его взяли, и о нем мы больше не слышали. Он работал заведующим районо. Сейчас он реабилитирован, но нам от этого не легче.

Галя затихла, прислушиваясь к его резкому голосу, потом зябко поежилась.

— Подумать только, какое страшное было время. Просто не верится.

— Ну вот, не надо было тебе говорить. Все прошло, все по-другому. Считают, что мы счастливее своих отцов. — Он взглянул в ее серые, с влажным блеском глаза и добавил: — Никогда не видел тебя такой хорошенькой. Ты сегодня особенная.

— Тебе так кажется, — польщенная, сказала Галя.

Ей вдруг захотелось вечером поехать туда, где она впервые встретила Виталия. Мимо белых стен древнего монастыря они прошли на площадь и разыскали такси. Через пятнадцать минут шофер с немалым удивлением высадил их на пустынном шоссе, развернулся и уехал, что-то ворча про себя. Сбоку за кустами проглядывали огни строительства. Внизу, где прямой лентой тянулась бетонная дорога, поблескивая фарами, ползли самосвалы.

— Галинка, — шептал Виталий на ухо. Галя чувствовала его горячее дыхание, слышала волнующий голос, и огромное ликующее счастье наполняло ее.

Он оберегал ее от веток кустарника, через который они продирались, чтоб выйти на бугор, откуда вся стройка была как на ладони. И когда кустарник кончился, она облегченно вздохнула. Виталий привлек ее к себе, потерся щекой о волосы и опять стал неистово целовать в губы, шею, бормоча бессвязные, обжигающие слова.