Оказавшись в семье у тетки, Борис долгое время видел один и тот же сон: он – в зале с высокими потолками и мраморными колоннами. Стоит среди безликих людей в серых измятых костюмах и платьях из мешковины. Все в страхе ожидают, когда вызовут. И он, Борис, тоже почему-то боится. Выкрикивают: «Сухоцкие!» Родители идут на вызов. Сын семенит за ними, но кто-то в черном преграждает ему дорогу, отшвыривает, рявкнув в зарешеченное окошко: «Осуждены на десять лет!»…

Борис Степанович открыл глаза. Несколько минут спустя к нему вернулось ясное осознание того, где он сейчас. Попытался вспомнить, какой день он здесь? Два последних дня помнит хорошо – приходил Сергей с женой, это были выходные. Тест он делал в среду. Значит, в госпитале он уже пятый день. А как будто – целую вечность. А что было в первый день? Отрывочно замелькало: его везут на носилках, врачи в масках, какой-то тусклый свет вдали… он проглотил слюну, и капля полетела глубоко во мрак, и он полетел следом за нею...

– Ноу! Ноу!

Перед ним возникла фигура в белом, дернула за шнурок – и вспыхнула лампа над головой. Борис Степанович зажмурился от потока яркого света. Медсестра что-то громко говорила по-английски, указывала на лампу и повторяла «ноу», из чего Борис Степанович понял, что свет выключать нельзя. Он выразительно моргнул, дескать, понял – согласен.

– Пить, дай пить, – он прислонил палец к пересохшим губам. – Вода. Вотер.

...

Сумеречная мгла редела. Коридор постепенно наполнялся звуками, в соседней палате уже работал телевизор, зазвенела посуда на тележках. Борис Степанович прислушался, словно к чему-то очень важному. Точно – картошка. Пюре – белоснежное, бархатистое. Сейчас бы к нему и селедочку, астраханскую, с колечками лука. И рюмашку, прозрачную, холодненькую… Кстати, в холодильнике дома остался килограмм яблок – сорт, похожий на ранет. Убедил брата Гришку заказать эти яблоки из Вашингтона, хотя тот упирался, мол, этим «дрянным вашингтонским ранетом» торговать невыгодно – слишком быстро гниют. Эх, не те здесь яблоки: красивые, без червинки, возьмешь в руки – красное, наливное, – поет. А откусишь – трава.

В палату въехала тележка. Санитарка, сверившись со списком, поставила на тумбочку поднос. Картофельное пюре оказалось водянистым и несоленым. Все же возникло ощущение, что начинается обычный день. Вернее, его подобие. Съев пюре, Борис Степанович взял меню на следующий день и стал его изучать.

Вошел седовласый негр-санитар. Поздоровавшись, повелительно помахал рукой:

– Стэнд ап!

Борис Степанович сначала не понял, чего от него хотят. По уже выработанной в Америке привычке уперся в негра своим тяжелым взглядом. Чего, мол, нужно?

– Полит? – неожиданно спросил его негр по-русски.

«Ишь, полиглот», – подумал Борис Степанович.

– Да, болит.

Санитар помог ему сесть. В голове Бориса Степановича зашумело, в глазах запрыгали иванчики. Санитар надел больному тапочки, подкатил поближе капельницу на колесиках. Вдруг наклонился и посмотрел в глаза. Похоже, оба поняли друг друга, потому что далее уже не говорили никаких слов, а перешли на междометия. Негр взял больного под мышки, дал ему собраться с духом: «О-оп!» Несколько секунд Борис Степанович постоял, даже захотел сделать шаг, но – «а-а!..» – тело как-то сразу отяжелело, пол поплыл, голова запрокинулась. Он увидел белый потолок, почувствовал, что валится на спину.

– Вэри гуд! – прогремел чернокожий.

– Бриться, – переведя дух, сказал Борис Степанович и провел ладонью по щеке.

– Приться, – повторил санитар.

Ушел и вскоре вернулся с бритвенным прибором. Усадил больного, набросил ему на грудь полотенце. Из баллончика на щеку выползла белая змейка крема.

– Дай, я сам, – Борис Степанович взял у санитара помазок, размазал крем по лицу.

Санитар брил его, а Борис Степанович осторожно отклонился на спинку кресла, поднял повыше голову, развернул плечи... Эх, давно ли, кажется, еще вчера, он заходил в парикмахерскую, к известному киевскому цирюльнику Карлу Ивановичу, как его величали клиенты. Хотя Ивановичем он, конечно же, не был: Карл Иванович – из тех пленных немцев, оставшихся после войны жить в Киеве. Настоящий мастер, он умел, что говорится, создать атмосферу: «Вас из дос? Будем стричься? и приться?». И лезвие скользило по лицу с приятным трехканьем. А потом фыркала резиновая груша…

– О`кей, – заключил негр.

Больной провел пальцами по щекам, под носом.

– Здесь оставил, – он указал на подбородок.

Санитар обиженно засопел. Сбрил непокорные волоски и поднес к лицу Бориса Степановича зеркальце.

Снова начал злиться, увидев на лице «клиента» недовольство. Вернее, не недовольство… В глазах Бориса Степановича застыла мука. Он не мог поверить, что этот бледный старик с обвислой кожей лица, с ввалившимися глазами и пучком волос, что это жалкое существо… С немой мольбой он поднял глаза. Чернокожий все понял. Он укоризненно покачал головой. Вдруг задрал вверх свой халат. Вдоль его черного живота тянулся грубый выпуклый шрам.

– Кенцер, – он распрямил в кулаке два пальца.

– Рак? Две операции? – тихо спросил Борис Степанович.

Негр утвердительно кивнул. Казалось, хочет что-то еще сказать, но, не находя нужных слов, сжал кулак, согнул руку в локте и энергичным движением поднес ее к нижней части живота. Замер в бесстыжей позе «ликующего Приапа».

– Стоит? – полушепотом спросил Борис Степанович.

– Стоит, – полушепотом ответил негр, занося в свою копилку полиглота новое словцо.

10

Вечером кто-то позвонил в дверь.

– Олюсик дома? Я к ней, по делу.

Соседка Ирка в голубом халатике и тапочках на босу ногу перешагнула порог. С волосами, выкрашенными в серебристый цвет, без макияжа, Ирка была похожа на оживший манекен. Сергей удалился на кухню. Вскоре оттуда потянуло сигаретным дымом.

– Чего это он, как чумной? – спросила Ирка.

– Его отец чуть не погиб по вине врача.

– В Америке хороший врач – это, прежде всего, хороший бизнесмен: лечить – не вылечит, а до трусов разденет, – сострила Ирка. Затем интригующе спросила. – Хочешь увидеть кое-что? Пошли.

В спальню прошлепали их тапочки. Несколько мгновений там царила тишина. Вдруг Ирка затараторила:

– Видишь? Скажи, класс! Ты глянь, какие бретельки, а вот – подушечки для формы. Я вообще-то норковую шубу хотела купить. Но норковые все продали. Думаю, раз шубы нет, то загляну в отдел нижнего белья. Увидела этот набор – чуть в обморок не упала!.. Сергей засопел. «И принесло же эту балаболку! А Оля – тоже хороша. Разглядывает очередную тряпку. Мало у нее своих? На уме – одни лишь тряпки. Одеяло – чтобы на лебяжьем пуху, пододеяльник – атласный. И больше ничего ей не нужно. И вообще, кто она? Безликая пустышка. Боится жизни. Только знает, что прятаться за чужие спины. А когда потребовалось хоть немного понимания, хоть немного мужества… Пигалица! И какого черта я на ней женился!» Сергей вдруг сам поразился этой своей вспышке ненависти к жене. Впрочем, знал, что обвиняет ее зря...

Набросив на плечи пальто, вышел из дому. Ветер стих. Мягкий снег падал на капоты машин, на почтовые ящики, на ветки сосенок у подъезда. Сергей наклонил ветку к лицу. Крепкий, любимый с детства запах хвои. Кашлянув, медленно пошел вдоль улицы. На снегу оставались следы его ботинок.

………….................................................................................................

– Ты обиделся?

– Нет.

Передача «Новостей» заканчивалась прогнозом погоды. Неизменно оптимистичный синоптик уверял, что к Нью-Йорку приближается теплый циклон.

– Врет, – буркнул Сергей.

– Не обижайся, – тихо попросила Оля.

– Я не обижаюсь. Давай спать.

Она выключила телевизор. Пододвинулась поближе к мужу. Прикоснулась к его плечу. Уловила запах тела – его запах…

– Отстань.