— Тебе так нужны его деньги?

Как презрительно искривились губы Питера!

— Ненавижу их. И его самого. Ради бога, Питер, ведь ты не думаешь, что причина в деньгах! Я же тебе уже все объяснила, Я бы с удовольствием отдала все, что у меня сейчас есть, за нормальную человеческую жизнь. Не важно, какой бы трудной она ни оказалась, раз уж…

— Стало быть, все опять-таки упирается в любимого старого папочку, — скрипнул зубами Питер. — Ну и черт с ним! Когда кончается установленный срок? Ваш брачный договор хранится среди тех личных бумаг Нино, к которым он меня не подпускает на пушечный выстрел.

— Какое сегодня число? Девятое декабря. Значит, срок истекает ровно через девять месяцев, в день, когда Нино исполнится шестьдесят восемь. Это совпадет с пятой годовщиной нашей свадьбы. Девятое сентября будущего года.

— Ровно через девять месяцев… — с какой-то странной интонацией проговорил Питер.

Вначале я и не обратила внимания на особый смысл этой его фразы, но Питер еще раз повторил ее. Я поняла и развеселилась. Но Питер вовсе не был склонен шутить, и стоило мне увидеть выражение его лица, как я сразу посерьезнела.

— Что случилось, Питер? Что с тобой?

— Ничего, — ответил ом.

Но надо было слышать, как он это сказал!

Я поняла сразу — какое уж там «ничего»! Он что-то задумал. Что-то ужасное. В его светловолосой голове от отчаяния и злости явно родился какой-то план. Я даже боялась думать, какой. Мне просто хотелось забыть обо всем этом как можно скорее. Я сказала себе, что мой Питер не может строить такие чудовищные планы, в каком бы гневе он ни был.

И все-таки я догадывалась, что может.

И вообще, можно ли до конца знать другого человека — не исключая и мужчину, который любит тебя. Я подумала, что в это мгновение совсем не знаю мистера Питера Энниса, тридцати лет от роду, выпускника Гарвардского университета тысяча пятьдесят девятого года, личного секретаря всех трех братьев — Нино Импортуна, Джулио и Марко Импортунато, личного поверенного во всех их делах… Я знала его в этот миг не больше, чем любого встречного на улице.

Он напугал меня.

Я все еще боюсь.

Но злоключения, так отравившие сегодняшний день, на этом не кончились. Когда я глядела через стол на Питера, стиснув салфетку, я вдруг увидела у него за спиной моего отца, который как раз входил в ресторан. В тот же миг я заметила рядом с ним какую-то расфуфыренную курицу, но так н не поняла, с ним она пришла или сама по себе. Я боялась только одного: как бы он не заметил нас с Питером. Конечно, он специально не выдал бы меня Нино. Но отец порой бывает чересчур пьян, а Нино — это просто ходячий детектор лжи, радар какой-то — получает информацию просто из воздуха. Я не могла так рисковать.

Я шепнула Питеру:

— Питер, там мой отец… Нет, не оглядывайся, он не должен видеть нас вместе!

Благослови тебя Бог, Питер. Он совершенно небрежно уронил на стол двадцать долларов и незаметно ускользнул вместе со мной в заднюю часть зала, повернувшись к отцу спиной. Мы сделали вид, что идем освежиться, и вышли на улицу через кухню под изумленными взглядами ее персонала.

Это был рискованный трюк, даже чересчур, и на улице я сказала Питеру, что мы больше не будем позволять себе видеться на людях. Он посмотрел в мои испуганные глаза, поцеловал и посадил в такси.

Но мой любимый все еще не успокоился. О нет! Перед тем как захлопнуть дверцу, он тихо, по взволнованно сказал:

— Мне остается только одно, и видит бог, я это сделаю, когда придет время.

Таковы были последние слова, которые я услышала от него сегодня.

Эта фраза до сих пор не выходит у меня из головы. Она — и еще выражение его лица перед тем, как в ресторан вошел папа.

Ровно через девять месяцев, день в день…

Казалось, сегодня был какой-то совершенно особый момент времени, когда у него зародился некий замысел. Надеюсь и молю Бога, чтобы я оказалась неправой. Ведь если я действительно увидела в глазах Питера то, что мне показалось, если его прощальные слова значили именно то, что могли значить, то этот сегодняшний зародыш превратится в монстра.

Какая нездоровая мысль. У меня голова идет кругом. Надо же, я уже выпила больше полбутылки. Тем не менее чувствую себя прекрасно! Напилась от души, чего я никогда себе не позволяла, потому что можно приучиться к этому. Ну и черт с ним со всем! Лучше уж я закончу и поползу к себе в постельку.

Первый месяц Январь 1967

Беременность началась.

Плод представляет собой многоклеточный эмбрион размером с горошину. Клетки в ядре образуют нечто, приобретающее на конце форму узелочка: это голова.

Второй месяц Февраль 1967

До второй половины второго месяца человеческий плод почти не отличается от плода собаки. Но после восьми недель он становится безусловно похожим на человека.

Третий месяц Март 1967

Глаза еще сильно сближены друг с другом. Крохотные щелочки — это уши и ноздри, щелочка побольше— рот. Голова растет в размерах. На верхних конечностях можно различить предплечья, запястья и пальцы. Различимы также половые органы.

Четвертый месяц

Апрель 1967

Нижняя часть тела развивается с заметной скоростью, так что непропорциональность между головой и туловищем исчезает. Начинается рост волос. Мать начинает ощущать движения плода.

Пятый месяц

Май 1967

В половине срока беременности нижняя часть плода увеличивается. Особенно растут ноги. Мать совершенно отчетливо ощущает ребенка в утробе. Там происходит непрерывное активное движение.

Ремонтируя свой кабинет, Эллери Квин распорядился облицевать его сплавным лесом — эта идея тогда весьма воодушевляла его. Шероховатая поверхность дерева выглядела так, будто ее многие годы полировали волны. Кроме того, на нее был специально нанесен налет морской соли. Когда Эллери смотрел на облицовку стен, ему казалось, что у пего под ногами ходит палуба, а на лицо падают брызги. Если под потолком еще установить вентилятор помощнее, можно было бы без труда представить себе, что ты на палубе яхты, идущей Зундом.

Это однако серьезно изменило атмосферу в кабинете. Вместо строгого делового кабинета у Эллери получился почти что аттракцион. Эллери всегда считал, что для писателя необходима обстановка фундаментальной запущенности и неприкаянности. Ведь огонь творчества всегда ярче пылал в самых темных и пыльных мансардах. Зачем же тогда он расстался со столь милыми сердцу грязными обоями и шкафами, в которых теснились старые фолианты? Он снова тупо уставился на четыре с половиной предложения, которые напечатал на листе. В комнату заглянул отец и устало спросил:

— Все еще работаешь?

Но быстро ретировался, увидев страдальческий взгляд сына.

Тем не менее пять минут спустя Старик появился снова, уже слегка освежившись холодным коктейлем зеленого цвета, стакан с которым держал в руках. Эллери между тем уже боролся со сном.

Инспектор Квин уселся на диван и сделал изрядный глоток из своего стакана.

— Зачем ты себя так мучаешь? — осведомился он. — Брось, мальчик мой. Все равно топчешься на месте.

— Что-что? — встряхнулся Эллери, открывая глаза.

— Хватит сегодня работать.

Эллери огляделся.

— Я не могу. У меня жесткий цейтнот. Не успеваю.

— Ничего, нагонишь.

Эллери скептически усмехнулся.

— Папа, если ты ничего не имеешь против, я все-таки попытаюсь поработать.

Инспектор поуютнее расположился на диване, поднял стакан и стал рассматривать жидкость на свет.

— Может, тебе смешать тоже?

— Что?

— Я спрашиваю, — повторил инспектор терпеливо, — не хочешь ли ты тоже бокал «Типперери». Специальное изобретение доктора Праути.

— И что же входит в его состав? — осведомился Эллери, поправляя вставленный в машинку лист. — Я уже как-то пробовал одну специальную смесь доктора Праути. Они почему-то все отдают его лабораторией судебной медицины. Ладно, если уж ты заделался таким страстным барменом, налей мне «Джонни» со льдом.