Мне коллеги

не интересны,

до чего они

легковесны!

Тот-болтун,

а этот — повеса…

Веса им не хватает,

веса!

Тебе критик пропел

панегирик —

а на много ль потянешь

гирек?

Похудел

иль идешь на поправку?

Не стихи предъяви,

а справку.

Что, в кусты?

Испугались, черти?

А во мне шесть пудов —

проверьте!

Не пустой, как вы,

не дешевый,

из поэтов —

самый тяжелый.

И, коллегам своим назло,

тяжело пишу,

тяжело!

Говоря схематично,

надо мыслить системно,

хохотать методично,

а сердиться — проблемно.

А кому неприятны

все мои аргументы —

лопухам адекватны,

слабакам конгруентны!

Кто привык ковыряться

средь стихийных эмоций —

тех на цепь корреляций

посадить мне придется.

Вас в гробу — кто сердиты —

вижу я визуально…

Кто мои прозелиты —

проходи интегрально!

Что Новый год? Сугубая формальность.

Не в том вы разыскали новизну.

Разглядывая данную реальность,

я более надеюсь на весну.

Поскольку для прогресса поколений

рутинны и декабрь и январь,

однажды в мае к нам прорвется гений

и трах! — под корень весь наш календарь.

Нужны анализ, логика и проза!

Эмоциям, по сути, места нет.

А вы мне тут опять про дед-Мороза,

опять про елку… Тоже мне, предмет.

Попробуй, сунься с нею к Фарадею,

к Эйнштейну деревцо приволоки…

«Ты принеси здоровую идею —

вот будет праздник!» — скажут старики.

Отшумели сады, отгуляли,

вот и осень закончилась вся.

Анатолий Андреевич Лялин,

ты зачем в ноябре родился?

В ноябре маловато веселья,

непогода висит, как война.

Послепраздничное похмелье.

День милиции. Тишина.

В голове — похоронные темы,

под снегами не видно земли.

Отцвели уж давно хризантемы,

хризантемы давно отцвели.

В небесах, в холодеющей раме,

туч разодранное тряпье.

И все думаю я о программе,[6]

и не хочется делать ее.

Да и вправду — какая там дата,

да и стоит ли лезть на рожон

в честь того, что зачем-то, когда-то

дымный город был здесь заложен?

В этом городе, сером и сиром,

словно провинциальный музей,

люди прячутся по квартирам,

и от этого мало друзей.

Выйдешь в улицы — ветер и вьюга

захлестать угрожают, избить…

Но, когда день рожденья у друга,

я стараюсь об этом забыть.

Я не слышу печального свиста.

А что сам я печален — свист!

Я в тебе уважаю артиста,

и тебя поздравляю, артист.

Мне приятен твой облик и норов,

ты артист по натуре, судьбе.

И уверенных кассовых сборов

я желаю тебе. И себе…

Как я завидую всем тем,

кто о любви и дружбе пишет,

но где мне взять подобных тем,

которых слух, увы, не слышит,

которых глаз, увы, не зрит

через линзу, ни без линзы,

струна лирическая спит,

не подавая признак жизни.

Пою лишь о былых деньках

времен до кооператива,

лишь о былых пою деньгах,

и нет печальнее мотива.

И вместе с тем душа горда:

на тот мотив мои финансы

порою так поют романсы,

что Томе Радченко — куда!

Повесьте хоть на бом-брам-стеньге,

распните мордою в зенит,

но крик предсмертный: «Деньги, деньги!» —

над океаном прозвенит!

Мне нет приятнее момента

и ситуации ясней,

когда привидится монета

с гербом и цифрами на ней,

когда весомо, зримо, грубо

монетным выбито двором:

«ОДИН». Всего один… Но — РУБЛЬ!

И проба шепчет: серебром!

Всем златом-серебром державы

и всей индустрией ея

он обеспечен — боже правый!

И, значит, обеспечен я.

И мысль играет веселей,

и ширится мечта поэта:

о дайте, дайте сто рублей,

желаю знать — какого цвета?!

О деньги, деньги, в вашей воле

меня презреньем наказать,

я вас люблю, чего же боле,

что я еще могу сказать?

Люблю я миг заветный тот:

по ведомости пляшет ручка…

Люблю слова: «расчет», «получка»

и не люблю: «налог», «начет».

Жизнь, не скупись и авансируй,

свои мне кассы распахни,

со мною вместе провальсируй

еще оставшиеся дни.

Осыпь, осыпь меня богатством,

обрушь купюры с потолка,

а на прощание, с лукавством,

швырни два медных пятака,

по пятаку на каждый глаз —

последний гонорар поэта.

Жизнь отзвенела, улеглась,

как закатилась в щель монета.

Прикосновенье смерти грубой…

Я вечным сном отныне сплю…

Лишь холодеющие губы

чуть слышно выдохнут: «Люблю…»

Люблю пятак, люблю полтинник,

люблю банкнотные листы,

мой друг сердечный, именинник,

но разве их не любишь ты?

Мой друг, соратник, современник!

И ты богатства не узнал…

Прими поэму вместо денег —

как самый крупный номинал!

Анатолий Андреевич Лялин,

ты сегодня у нас знаменит,

но, возможно, слегка опечален:

юбилей не всегда веселит.

Люди живы не хлебом единым,

надо правде в глаза посмотреть:

пятьдесят — это все ж середина,

а не четверть, мой друг, и не треть.

Что ж, средь прочих чудес и явлений

на эстраде известно как факт:

жизнь — программа из двух отделений,

посередке меж ними — антракт.

Перекур, передышка, и дальше —

под восторги, а может, и свист,

вдохновенно работать, без фальши,