Грохот не утих и ночью; но лишь только солнце взошло и осветило вышки гор, как громкие крики и бой барабанов раздались из испанского лагеря. Мавры увидели с изумлением, что из горного ущелья валят бесчисленные массы воинов, вооруженных пиками, копьями, рогатинами, а за ними, медленно везомая быками, ползет тяжелая артиллерия.

Королева и епископ Хаэнский придумали проложить дорогу для артиллерии посредством расчистки горного пути. Шесть тысяч человек утром и ночью расчищали дорогу для артиллерии; им платили щедро, и, благодаря золоту, были срыты холмы и завалены пропасти. В 12 дней работа была окончена, и артиллерия подвезена к подножию замков.

Началась канонада. Когда изумленный Магомет-Бэн-Юсуф увидел, что неприступные утесы дрожат, стены неприступных крепостей рушатся и что он бессилен нанести малейший вред неприятелю, гордая и благородная душа его изныла. Он в припадке невыразимой скорби сказал окружающим:

— И к чему теперь храбрость рыцарей? Зачем доблесть их, когда презренные машины издали убивают храбрейших воинов и уничтожают неприступные утесы и крепости?

Целый день Испанцы громили крепости с ближайших возвышенностей. Мавры, пытавшиеся заделывать проломы стен, падали мертвыми от пушечных ядер. Оба замка были разрушены; видя, что оборона невозможна, Магомет-Бэн-Юсуф решился сдаться. Испанцы исправили поврежденные бомбардировкой замки и крепости, поставили в них гарнизон и снабдили его всем необходимым. То был важный для Испанцев успех.

Однажды в Аламу явился Мавр, который продавал шали, жемчуг, драгоценные камни, похищенные при взятии городов. Мавр подошел к дон Гуттиэро, начальнику крепости, и сказал ему таинственно:

— Сеньор, я желал бы остаться с тобою наедине: я владею редкою драгоценностью.

— Я не покупаю их; поди предложи их в городе. Покупщики найдутся.

— Клянусь Христом распятым! — сказал Мавр, — не будь глух. Драгоценность моя без цены, а ты один можешь купить ее.

Дон Гуттиэро, пораженный тоном Мавра, сделал знак, и свита его удалилась. Когда они остались одни и дверь затворилась за вышедшими, Мавр близко подошел к дон Гуттиэро и сказал ему:

— А что дашь ты мне, если я предам тебе Салею?

Салея была крепость, находившаяся неподалеку от Аламы и беспрестанно тревожившая ее жителей.

Дон Гуттиэро посмотрел на Мавра недоверчиво.

— Ты предлагаешь продать мне Салею, но каким образом?

— У меня в гарнизоне есть брат, и если ты согласишься дать мне значительную сумму денег в задаток, он ночною порой впустит тебя и твое войско в крепость.

— За золото ты, Мавр, хочешь продать мне и твой народ, и твою веру! — воскликнул с изумлением дон Гуттиэро.

— Я отказываюсь от моего народа и моей веры; мать моя христианка и взята была в плен. Во мне течет испанская кровь.

— Но кто мне поручится, что ты меня не обманываешь, когда ты сам обманом предлагаешь мне взять крепость твоего отечества? — сказал дон Гуттиэро недоверчиво.

— Да буду я проклят, если успокоюсь прежде чем отомщу за себя! Алькад обобрал и избил меня, и я поклялся, что отомщу ему.

— Хорошо, — сказал дон Гуттиэро, и тотчас послал шпионов осмотреть крепость и войти в сношение с братом Мавра.

В военном совете решено было воспользоваться услугами Мавра. Ночью подошли Испанцы к Салее. Мавра вели они пред собою со связанными за спиной руками, готовые убить его при первом подозрении в измене. Но Мавр не изменил Испанцам: он предал им крепость. Гарнизон, застигнутый ночью врасплох, объятый внезапною паникой, после отчаянной, но неравной борьбы был перерезан, а значительные съестные запасы и множество животных были забраны.

Между тем больной, слепой, убитый несчастиями Мулей влачил жалкие дни в маленьком городке Альмунесаре, из которого брат, провозглашенный королем, перевел его в местечко Солобрени, построенное на высоком холме. Над местечком возвышалась сильно укрепленная крепость, в которой маврские короли хранили свои сокровища. В это местечко, славившееся своими садами, фонтанами и живительным воздухом, удаляли они своих братьев и сыновей, которых считали почему-либо опасными. Туда отправил Эль-Сагала и своего старого слепого брата. Там должен был он поселиться под светлым небом, в благорастворенном климате, под сенью рощ, посреди бьющих фонтанов, но в неволе. Ему ни в чем не приказано было отказывать, но также и не позволено отлучаться. Старый Мулей не вынес нового перемещения; едва привезли его в Солобрени, как он умер. Эль-Сагал приказал тотчас привезти в Гренаду все богатства покойного своего брата и завладел ими помимо его родных детей. Жена Мулея, Сорайна, и ее двое сыновей были заключены в одну из башен Альгамбры, в ту самую башню, где некогда томилась в заключении, по наговору Сорайны, Аиха с своим сыном Боабдилем. Тело Мулея перевезено было в Гренаду, но без королевских почестей, и зарыто двумя невольниками на кладбище. Народ возроптал, громко сожалел о Мулее, вспоминал об его храбрости и враждебно относился к поступкам Эль-Сагала. Внезапная смерть Мулея, присвоение его богатств, заключение в башню его жены и детей, позорные похороны — все это в высшей степени возбудило народный говор и негодование, и к имени Эль-Сагала стали часто прибавлять прозвание братоубийцы. Это настроение скоро перешло в желание узнать подробно об участи Боабдиля. Фердинанд воспользовался поворотом общественного мнения в Гренаде, осыпал Боабдиля деньгами и дал ему возможность вновь окружить себя блестящею свитой и начать борьбу за престол. Несогласия и междоусобица Мавров были верным ручательством за окончательное торжество Испанцев.

В это же самое время появился опят Амет, тот самый отшельник, прозванный Эль-Санто — святой, который предсказал гибель Гренады. Он вышел из пещер диких гор, где до тех пор скрывался, живя в молитве и посте. Он казался еще более страшным, чем прежде. Дух непреклонный и пророческий одолел его тело. Оно иссохло и потемнело; жизнь в нем, казалось, иссякла.

— Берегитесь, о мусульмане! — твердил он, — берегитесь честолюбивых правителей, неспособных защищать вас. Что толкуете о том, к кому пристать — к малютке ли Боабдилю, или к Эль-Сагалу? Пусть они помирятся для спасения Гренады, или вы сами примите решение и изгоните их!

Слова Амета-эль-Санто народ чтил как изречение Корана, и потому самые старые и знатные лица города решили, что надо во что бы то ни стало примирить двух королей. После долгих совещаний решили разделить Гренадское королевство на две части и отдать Эль-Сагалу Гренаду, Малагу, Альмерию, Альмюнассар, а другую половину — Боабдилю-Малютке. Из городов, ему доставшихся, особенною важностию считалась Лоха, находившаяся на границе. Боабдилю поставлено было в условие поселиться и начальствовать Лохой, ибо все знали, что Фердинанд особенно благосклонен к нему, и таким образом он легче других мог остановить испанского короля на самой границе, в случае нового вторжения.

Эль-Сагал согласился тотчас на предложенный дележ королевства, но Боабдиль не был доволен. Он считал все королевство своим достоянием и притом ненавидел Эль-Сагала, как своего вечного врага и как утеснителя отца своего. Однако он не осмелился отвергнуть предложение о дележе, но протестовал против него, заявляя свое законное право. Когда он садился на коня, чтобы ехать в Лоху, пред ним предстал Амет-эль-Санто.

— Будь верным отечеству и религии своей! — сказал он ему строго, — не якшайся с собаками христианами, не верь коварной дружбе короля Кастильского. Он подкапывается под тебя. Выбирай — либо быть тебе рабом, либо королем, а тем и другим вместе быть нельзя. Помни!

Боабдиль задумался. Он принимал и отвергал поочередно различные способы и планы действий. Его бесхарактерность и слабость были таковы, что он не мог ни на чем остановиться, а действовал всегда под впечатлением минуты. Наконец он написал Фердинанду, что город Лоха и многие другие принадлежат ему окончательно и что он, следуя договору, заключенному между ними, признает себя вассалом кастильской короны. Он умолял Фердинанда не вторгаться в его владения и обещал за это свободно пропустить чрез свои земли его войско к Малаге или иному городу, состоявшему под управлением Эль-Сагала, своего дяди. Фердинанд не обратил никакого внимания на эти заявления и просьбы. Боабдиль в глазах его был не больше как орудие для возбуждения внутренних несогласий и междоусобицы. Он отвечал ему, что, помирившись с дядей он потерял всякое право на его благосклонность и начал немедля готовиться к походу.

Борьба Испанцев с Маврами привлекла в Кордову множество чужеземных рыцарей, приехавших со свитой, в богатом вооружении, с роскошно убранными боевыми конями, из Франции, Англии и Италии. Пока не начались военные действия, рыцари чужеземные раскинули свои палатки в Кордове, и палатки эти походили на роскошно разукрашенные павильоны. Они были сделаны из шелковых тканей, обшитых золотою и серебряною бахромой; внутри множество золотой и серебряной посуды, работы редкой, изумляло посетителей. Рыцари, покрытые блестящими латами, с перьями на блестящих шлемах, с шарфами через плечо, подарками дам сердца, разъезжали ночью при свете факелов по улицам города, на удивление жителей. Днем устраивались часто турниры, где они блистали искусством владеть оружием и прельщали дам шутками, умом и веселостию; испанская важность и чинность не могли соперничать с изяществом, щеголеватостью и остроумием заезжих иностранцев. Испанцы смотрели свысока на этих веселых, по-видимому, легкомысленных рыцарей, но скоро должны были, уверясь в их храбрости и доблести, переменить свое первоначальное о них мнение. Различие характеров, поведения и самой храбрости удивляло чинных и преисполненных чувства собственного достоинства Испанцев. Английские рыцари, приехавшие со своею свитой, отличались высоким ростом и сильным сложением, много ели, много пили, в противоположность Испанцам, которые были крайне воздержны. Между собою они часто ссорились и в их лагере нередко завязывалась драка. О себе они думали много и воображали, что лучше их и их предводителей нет никого на свете. Гордости были они непомерной, но были не щекотливы, не обидчивы. В сражение ходили хладнокровно, не спеша, становились на самых опасных пунктах, но держались твердо, стреляли отлично и рубили секирами с силой изумительною, словом — солдаты были они превосходные. Испанцы не особенно любили их, но уважали, хотя не входили с ними в близкие отношения. Не таковы были французские рыцари и их свита. Веселые, щеголи, блестящие как в турнире, так и на поле сражения, где, очертя голову, с неудержимою отвагой бросались вперед и мяли врага, они привлекали сердца дам и забавляли всех своими неожиданными и остроумными выходками. К вопросам об оскорблении чести они были очень чувствительны и вызывали на поединок за малейшее слово, которое перетолковать было возможно. Их отвага на поле битвы не могла ни с чем сравняться и разве только с их изысканною вежливостию, неистощимою веселостью и изящною щеголеватостию в залах замков, в собраниях, где председательствовали дамы двора, принцессы и королевы. Что же касается рыцарей испанских, то летописцы отзываются о них в следующих выражениях: «Спокойные, торжественные и твердые, окованные железом, верхом на больших сильных конях, их можно было уподобить крепким башням. На парадах они не казались особенно красивыми, но в сражении, не выказывая ни пламенного нетерпения, ни тщеславной похвальбы, ни спешной запальчивости, ни даже отчаянной отваги, они соблюдали строжайшую дисциплину, исполняли приказания с точностию; воинственная их осанка, непреоборимая стойкость внушали врагам уважение и страх».