Во Францию Карлу пришлось пробиваться с боями, так что от его гордой многотысячной армии к концу похода уже мало что осталось.

  Так его святейшество выиграл очередную партию, сохранив дружбу со всеми государями сопредельных стран и избавившись от опасного противника. Рим зажил прежней жизнью, разве что теперь среди горожан реже стали попадаться французы и швейцарцы, утратившие прежнее доверие римлян.

  Я оставался при Чезаре. Его влияние в городе еще более укрепилось; по его приказанию на улицах ловили преступников, и он лично судил их, а иногда заставлял меня присутствовать при казнях, говоря, что я должен научиться бестрепетно выносить вид крови. Чезаре требовал, чтобы я ежедневно упражнялся со шпагой и кинжалами, и изводил меня поручениями, с каждым днем становившимися все сложнее. Он не приказывал мне открыто убивать людей, потому что для этой работы у него был душитель Микелотто. Мои задания были более утонченными. Однажды я принес французскому епископу, жившему в Риме, книгу от папы, которую Чезаре строго-настрого запретил мне открывать самому. Епископ погладил рукой дорогой переплет, раскрыл книгу, перелистал страницы, любуясь титулами и виньетками, - и через несколько мгновений упал в кресло, схватившись рукой за покрывшийся испариной лоб. Поспешно захлопнув упавшую на пол книгу, я сунул ее в холщовый мешок, который тут же спрятал под плащом. Мне даже не понадобилось притворяться испуганным - я был в настоящем ужасе. У епископа начались судороги, изо рта пошла белая пена. Я сознавал, что должен уходить как можно скорее, но не мог двинуться с места. Не помню, как мне удалось выбраться из дома епископа, и до сих пор теряюсь в догадках, почему никому не пришло в голову задержать меня.

  Вернувшись в Ватикан, я с рыданием бросился в объятия Чезаре. Меня трясло. Он усмехнулся, взял у меня мешок с книгой и швырнул в пламя камина.

  - То, что ты сделал, было опасно, - сказал он. - Тебя могли схватить.

  - Я не думал об этом.

  - Разумеется, в моей власти было освободить тебя.

  - Об этом я подавно не думал.

  - Все, что делается по моему приказанию, не подлежит суду, Андреа. Люди епископа могли задержать тебя, но они обязаны были бы выдать тебя папе по моему требованию.

  - Я не убийца.

  - Неужели? Ты до сих пор так думаешь?

  Я вздрогнул. В самом деле, ведь я же знал, что подарки Чезаре почти всегда бывают смертельными для его врагов... И все же я относил их. Какой-то извращенный интерес заставил меня сегодня смотреть на агонию французского епископа, и его смерть не так уж сильно ужаснула меня в глубине души.

  Чезаре обнял меня и поцеловал в губы.

  - Пройдет время, и ты привыкнешь, - прошептал он. - Я хочу, чтобы ты был готов к жестокости мира и умел встречать ее достойно.

  В тот же вечер он потребовал, чтобы я сопровождал его в подземелья городской тюрьмы для простолюдинов, где содержались убийцы, воры и разбойники, схваченные солдатами префекта в бедных кварталах. Скрыв лицо под черной бархатной полумаской, он велел мне сделать то же самое. Одетый во все черное, Чезаре шел по узким сырым коридорам молчаливой тенью, и я испуганно жался к нему, непривычный к виду и запаху людских страданий. Мы прошли в комнату для допросов, где за столом сидел толстый комендант и при свете сальной свечи что-то записывал в тетради. У дальней стены палач деловито привязывал к дыбе полуобнаженного грязного человека. Пламя очага отбрасывало алые отсветы на странные железные инструменты и масляно посверкивало на поверхности воды в большом чане.

  - Что сегодня, Антонио? - спросил Чезаре тихо, и я едва узнал его голос.

  - Этот мерзавец убил достопочтенного протонотария Сильвио Караччи. Его взяли с поличным возле дома убитого два дня назад.

  - Я не убивал! - выкрикнул человек из угла, и тут же его крик перешел в стон, когда палач грубо дернул его руки вверх. - Когда я зашел в дом Сильвио, он был уже мертв, его голову разрубили топором... О боже...

  Он разрыдался, и Чезаре с отвращением отвернулся.

  - Ты еще сознаешься, - пообещал комендант, захлопнул тетрадь, положил перо и поднялся. - Вашей светлости угодно задавать вопросы?

  - Да, пожалуй.

  Мы подошли ближе к привязанному к дыбе человеку. Я встал за спиной Чезаре, боясь поднять глаза; мне хватало и того, что я слышал: потрескивание дров в очаге, шорох веревки, стягивающей запястья заключенного, покашливание палача, жалобные всхлипы жертвы.

  - Ты давно знал протонотария Караччи? - спросил Чезаре, протянув руку и коснувшись пальцами впалой груди человека.

  - Он мой сосед. Третьего дня я заходил к нему, чтобы взять взаймы пару мешков для зерна...

  - Ты украл у него зерно?

  - Нет, господин... Я же говорю, мне просто понадобилась пара пустых мешков.

  - В городе почти не осталось запасов зерна, - медленно проговорил Чезаре все тем же чужим голосом. - Я начинаю думать, что ты все же украл зерно.

  - Нет! - в ужасе вскричал пленник, и я вцепился в рукав Чезаре.

  - Тогда зачем тебе понадобились мешки? Должно быть, протонотарий раскрыл твои делишки и угрожал тебе, вот ты и прикончил его.

  - Клянусь Богом, я всего лишь хотел пересыпать собственное зерно из прорвавшихся мешков!

  - Кто может подтвердить твои слова?

  - Господин... сжальтесь. Вы можете пойти ко мне домой и найдете в погребе в дальнем углу справа погрызенные мышами мешки с зерном...

  - Хорошо. - Чезаре кивнул коменданту. - Проверьте, правду ли он говорит. Если найдете зерно, конфискуйте его в пользу Церкви.

  Заключенный снова принялся кричать, взывая к жалости моего господина, но с таким же успехом он мог бы умолять о пощаде каменную стену.

  - Если ты сознаешься, у кого украл зерно, и перестанешь упорствовать в отрицании своей причастности к убийству протонотария Караччи, я постараюсь смягчить наказание.

  - Но я невиновен!

  - Начинайте дознание. - Чезаре махнул рукой палачу, и тот вздернул несчастного выше. Душераздирающий вопль заставил меня быстро отвернуться. Мне казалось, я вот-вот потеряю сознание от звука рвущихся мышц, а заключенный все кричал и кричал. Наконец, Чезаре велел палачу остановиться и, подойдя к висящему на дыбе мужчине, схватил его за подбородок и заставил смотреть себе в глаза.

  - Тебе уже достаточно? - спросил он вкрадчиво. - Ты можешь сознаться прямо сейчас, и тебя отведут обратно в камеру. Я похлопочу, чтобы повешение для тебя заменили отсечением руки...

  Человек не отвечал, лишь задыхался от боли и ужаса, и Чезаре, отстранив палача, ослабил ремни.

  - Говори.

  Заключенный слабо пошевелился. Палач, набрав в ковш воды, плеснул ему в лицо, заставив вздрогнуть. Чезаре с улыбкой взял со стола длинную плеть и остановился напротив пленника.

  - Так у кого ты украл зерно?

  - Это мое зерно, господин.

  Размахнувшись, Чезаре ударил плетью по обнаженному торсу человека. Тот вскрикнул, и я увидел вспухающий на коже алый рубец.

  - Я ударю тебя снова, - пообещал кардинал Борджиа, - и буду бить до тех пор, пока ты не скажешь правду.

  Заключенный разрыдался, шепча молитву.

  - Бог не поможет тебе, - сказал Чезаре, занося плеть для нового удара. - Здесь я представляю Бога.

  Послышался свист и звук врезающейся в плоть грубой кожи. Пленник закричал. Теперь по его рассеченному животу стекали капельки крови, похожие на мерцающие рубины. Я видел его боль, его страдания, и, схватив Чезаре за руку, попытался остановить пытку, но мой господин просто отшвырнул меня в сторону, легко, как ребенка, и продолжал истязание, не обращая внимания на крики и рыдания жертвы. Он избивал пленника, почти не делая пауз между ударами плети, и вскоре исполосованное ужасными рубцами тело бессильно повисло на ремнях: несчастный потерял сознание от боли.

  - Приведите его в чувство, - приказал Чезаре палачу и отшвырнул окровавленную плеть. Палач окатил узника водой, и его веки дрогнули, а с полуоткрытых губ слетел судорожный вздох.