- Я счастлив, - тихонько проговорил Лодовико, целуя Фабио в висок. Его улыбка была светлой и спокойной. - У меня было чувство, что я умираю от наслаждения в объятиях бога. Вы - мой бог и мой господин, теперь и навеки.

   - Не говорите так. Когда-нибудь вы женитесь и будете с содроганием вспоминать этот день.

   - О, я не женюсь, - быстро сказал Лодовико. - Признаться, я немного побаиваюсь женщин и не люблю, когда они пытаются завлечь меня в свои сети.

   - Но вы должны будете обзавестись наследником.

   - Возможно. - Лодовико в упор посмотрел на художника своими синими глазами. - Не думаю, впрочем, что эта перспектива всерьез стоит передо мной. Стефано готов обеспечить Монте Кастелло наследниками, а матушку внуками уже сейчас, он только и думает о девушках...

   Фабио усмехнулся.

   - По-моему, это не предосудительно в его возрасте.

   - Оглянитесь вокруг, мой дорогой Фабио. О каких наследниках мы говорим? Монте Кастелло - всего лишь один из замков, принадлежащих герцогам Монтефельтро, и мы - младшая ветвь рода. Со смертью моего отца номинальная власть перешла ко мне, но реально я подчиняюсь кузену Гвидо. Я не думаю о нем плохо, но... Если Чезаре Борджиа покусился на Монте Кастелло, то новое нападение на Урбино не заставит себя ждать, несмотря на заключенное перемирие. Гвидо заблуждается, уверовав в свою силу и неприкосновенность. Чезаре нужен только повод... Вот и подумайте: либо я должен буду встать на сторону Гвидо, защищая Урбино, чтобы в случае победы всегда жить в ожидании мести Борджиа, либо умереть, пытаясь в одиночку отстоять собственный замок.

   - Неужели нет иного пути?

   - Сдаться на милость Чезаре и принять его условия? Склонить голову перед человеком, убившим моего отца и брата? Нет, я никогда не пойду на это. Я знаю Гвидо, знаю, что он слаб и может встать на сторону Чезаре, если ему будет грозить прямая опасность... Что ж, я ему не судья, но у меня свой путь.

   - Вы погибнете. - Фабио похолодел от ужаса. - Лодовико, подумайте...

   - Я давно все обдумал. Если Монте Кастелло будет грозить опасность, я отправлю маму и Стефано во Флоренцию, там о них позаботятся. Что же до меня - я предпочту смерть бесчестию. - Он помолчал, потом его лицо просветлело. - Не надо говорить об этом сейчас. Давайте наслаждаться тем, что имеем, а будущее настанет в свой черед. - Он встал и смущенно улыбнулся. - Кажется, мне нужно переодеться.

   Фабио невольно рассмеялся. Лодовико был прекрасен, как ангел, с ангельски чистой душой и искренним сердцем ребенка, его действительно невозможно было не полюбить.

   Поздно вечером, когда Фабио снова рисовал портрет Лодовико в его комнате, герцог сидел не шевелясь, думая о чем-то своем, и художник успел продвинуться в работе довольно далеко, закончив детальный эскиз лица и набросок фигуры сидящего в кресле у окна юноши. Наконец, Фабио объявил, что на сегодня хватит, и Лодовико, словно очнувшись, легко вскочил с места и, подойдя к художнику, с интересом стал рассматривать его работу.

   - Вы просто волшебник! - воскликнул он. - Я как будто смотрю на себя в зеркало! Знаете, я несколько раз пытался рисовать, но у меня ничего не выходит. Моя рука изображает совсем не то, что видят глаза.

   - А мне приходится иной раз рисовать по памяти, - сказал Фабио, - и даже фантазировать, изображая то, чего я никогда не видел.

   - Ну... - Герцог замялся. - Я же видел фреску со святым Марком. Трудно представить себе такое.

   - Вы правы, такое представить невозможно. Я приглашал натурщиков и платил им за то, чтобы они позировали для фрески.

   Лодовико опустил глаза, чуть улыбнулся и нерешительно снял камзол, потом стал возиться с воротом рубашки.

   - Как вы думаете, я мог бы стать для вас натурщиком? - спросил он, стянув рубашку через голову.

   Фабио замер. Тело юноши было поистине совершенным - широкие плечи, сильная шея, мускулистый торс, стройная талия.

   - Во Флоренции вы были бы самым лучшим из тех, кто зарабатывает себе на жизнь этой работой, - восхищенно проговорил Фабио, любуясь гармонией плавных линий и завораживающей уверенной грацией полуобнаженной фигуры Лодовико. В нем опять всколыхнулось желание, но он совладал с собой. - Могу поклясться, у меня никогда не было такого красивого натурщика. Вы позволите мне написать с вас Ахиллеса?

   - В любое время, дорогой мой. - Герцог наклонился к нему и легко поцеловал в губы. - Разве могу я отказать вам хоть в чем-то?

   В смятении Фабио отступил назад, натолкнулся на край стола и тут же был подхвачен сильными руками Лодовико.

   - Вы избегаете меня? - спросил герцог с тревогой. Его близость лишала Фабио способности рассуждать.

   - Нет, нет. Я лишь боюсь, что могу сделать что-то такое, что будет вам неприятно...

   Герцог озадаченно посмотрел на него и опустил руки.

   - Хорошо. - Он отвернулся от Фабио, прошелся по комнате и, взяв рубашку, надел ее. - Простите меня. Наверное, вам лучше знать, чем именно вы можете вызвать мое недовольство.

   Фабио стало неловко; Лодовико, судя по всему, был огорчен и даже рассержен.

   - Пожалуй, теперь вам лучше отправиться спать, - сказал герцог, не глядя на художника. - Уже поздно, вы устали. - Фабио показалось, что его голос дрогнул. - Уходите.

   - Лодовико...

   - Уходите! - крикнул юноша, повернувшись к нему спиной.

   Фабио направился к выходу, все еще надеясь, что Лодовико передумает, но герцог не окликнул его, даже когда он закрывал за собой дверь. Устало прислонившись к стене, художник почувствовал бессильный гнев на самого себя. Герцог был слишком юн и неопытен, чтобы знать, насколько мужчина может потерять голову от желания, а разница в возрасте и положении не могла позволить Фабио переступить определенные границы. Униженный и отчаявшийся, он побрел к себе, не в силах представить, что будет делать, если Лодовико отвернется от него. Прежняя жизнь исчезла; ему не нужны были деньги, слава, достаток и уют семейного очага. Мир перевернулся, все в нем потеряло смысл и ценность. Безумная любовь к Лодовико де Монтефельтро поглотила все его мысли.

   Он знал, что многие художники неравнодушны к красоте мальчиков. Когда-то в юности он сам испытал на себе ухаживания взрослого мужчины, поступив в подмастерья к одному флорентийскому живописцу: его учитель порой заставлял его позировать обнаженным, а однажды попросил лечь с ним в постель, чтобы согреться холодной ночью. Фабио наотрез отказался, за что и был изгнан из мастерской на следующий день. Второй мастер, к которому он пошел учиться, оказался менее любвеобильным; его потребности в ласке вполне удовлетворяла жена и проститутки, к которым он время от времени ходил. О том, как мужчины могут доставлять друг другу удовольствие, Фабио знал очень поверхностно и презирал содомитов, считая их чем-то вроде животных.

   А теперь, на старости лет, он сам был влюблен в мужчину, как шестнадцатилетняя девчонка! Внезапно ему открылся целый мир чувств - неведомых, пугающих и головокружительных. В его душе царил хаос. Еще цепляясь за привязанность к Терезе, он тщетно убеждал себя, что не испытывает к Лодовико ничего, кроме искреннего восхищения и преклонения перед его умом и красотой. Связь между ними крепла с каждым днем, с каждой минутой, с каждым ударом сердца. Он не мог представить себе, что рано или поздно им придется расстаться.

   В своей комнате он снял башмаки и, не раздеваясь, бросился на постель, еще хранившую запах Лодовико, смешавшийся с его собственным. Прижавшись пылающей щекой к прохладному покрывалу, он в отчаянии и тоске до хруста стиснул кулаки, надеясь болью тела заглушить боль души. Что он делал не так? Неосознанно он пытался избегать физического контакта с герцогом, опасаясь, что, утратив над собой контроль, может зайти слишком далеко, а Лодовико из-за своей неопытности не мог этого понять и играл с художником, как кот с мышью. Если бы Фабио дал волю своим желаниям, герцог, возможно, с негодованием прогнал бы его от себя, а то и вообще из Монте Кастелло. Фабио считал себя не вправе заниматься с Лодовико плотской любовью и корил себя за то, что случилось между ними днем в этой самой комнате.