- О, дьявол...

  - Постарайся расслабиться, - прошептал он. Я последовал его совету, стало легче. Боль осталась, но теперь она была не такой резкой и доставляла лишь легкое неудобство. Кардинал ритмично задвигался, прижимая меня к постели мягкими толчками, и его правая рука с упоительным мастерством начала ласкать мой член. Я словно обезумел; его движения заставляли меня стонать от сладостной муки, он был во мне, став на время частью меня, и я метался под ним, торопя момент высшего сладострастия. Еще немного - и все было кончено. Сквозь застилающий глаза туман наслаждения я смотрел на запрокинувшееся вверх лицо Ченчо, ощущая в себе теплые струи его семени и сжимая в мучительных судорогах извергающий их орган.

  Тяжело дыша, он выскользнул из меня и лег рядом. Его тело вздрагивало, глаза были закрыты.

  - Я уже староват для всего этого, - выдохнул он и чуть заметно улыбнулся. - Но ты заставляешь меня чувствовать себя молодым.

  Я с нежностью поцеловал его в висок.

  - Я тоже устал, - как бы оправдываясь, проговорил я и обнял его. Уже проваливаясь в неодолимый сон, по ровному дыханию Ченчо я догадался, что он тоже уснул.

  Наутро кардинал разбудил меня, тряся за плечо. Открыв глаза, я увидел над собой его лицо, освещенное косыми лучами холодного предзимнего солнца, падающими в окно. Судя по всему, было уже довольно позднее утро.

  - Пора вставать, - сказал монсеньор почти с сожалением. - Сейчас кто-нибудь обязательно начнет беспокоиться по поводу моего отсутствия и зайдет спросить у тебя, не проснулся ли твой господин.

  - Я не должен был спать так долго, - с легкой досадой проговорил я.

  - Верно. Я не стану сейчас наказывать тебя за этот промах, но мы обязательно поговорим о нем позже. - Его глаза насмешливо сверкнули. - А теперь, я думаю, у тебя и без того полно дел. Скажи Риккардо, чтобы он с еще двумя гвардейцами сопровождал меня и епископа Барди в папский дворец.

  Я быстро оделся, забрал свое оружие и отправился в свою комнату. Мои отношения с кардиналом Савелли, всего несколько дней назад казавшиеся чудовищными, стали важной и, пожалуй, лучшей частью моей нынешней жизни. Меня охватывала дрожь всякий раз, когда я думал, что скажут во дворце, если узнают об этом, и все же я не мог бы отказаться от этого за все сокровища мира. Мысль, что я целый день не увижу монсеньора, приводила меня в бессильное отчаяние. Кроме того, я хотел бы посмотреть, что станет с епископом Барди... и в то же время не мог не признать, что мой господин прав, не позволив мне сопровождать его.

  Нащупав в кармане маленький флакончик с противоядием, я вспомнил, что следовало поторопиться и отыскать Франческу и двух других девушек, пока не стало слишком поздно. Я доверял словам кардинала, что ничего страшного произойти не должно, но не мог успокоиться, потому что полной уверенности у него не было. Я почти бегом направился на кухню, рассчитывая не только раздобыть на завтрак кусок свежеиспеченного хлеба с мясом, но и отыскать там Донату, Эвлалию или Франческу, а если повезет, то и всех троих. Обычно прислуга собиралась по утрам в кухне; туда же заходил управляющий, давая распоряжения на день. Нынешнее утро не было исключением: повариха, помешивая в большом котле деревянной ложкой кипящую похлебку, перебрасывалась шутками с шорником и старым мебельщиком, а за столом сидели еще человек пять, среди которых я, к своей радости, заметил Донату.

  Подойдя ближе, я уселся рядом с ней и улыбнулся, сжимая в кулаке заветный флакончик.

  - Доброе утро, Джованни, - сказала она, весело блеснув зелеными глазами. - У тебя усталый вид.

  Она хихикнула.

  - Должно быть, наш хозяин продержал тебя у дверей гостиной всю ночь? - Она разломила пирог и впилась в него крепкими белыми зубками. - Ты не мог бы налить мне молока?

  Я поднялся и подошел к полке, где кухарка выставила крынку свежего молока. Капнуть на донышко глиняной чашки из флакона оказалось так просто, что никто даже не заметил, что я немного замешкался. Поставив перед Донатой чашку, я как можно беззаботнее сказал:

  - Монсеньор вынужден принимать гостей. А моя задача - охранять его.

  - Стоя в коридоре, верно? Что ни говори, кардинал Савелли - старый сухарь. Не понимаю, зачем лишать себя всех удовольствий... Вот Николо... то есть, я хочу сказать, епископ Барди - тот настоящий мужчина!

  Я вопросительно посмотрел на нее.

  - Только не пытайся меня убедить, что ты совсем ничего не слышал и ни о чем не догадываешься! - Она придвинулась ко мне вплотную и доверительно понизила голос. - Ах, епископ умеет не только молиться, знаешь ли... Мы пили вино, потом он рассказывал стихи, а потом... в общем, мне не стыдно сознаться, что он одарил меня совершенно особенным вниманием. А наш хозяин все это время просто сидел в кресле и смотрел на нас, хотя Эвлалия делала все, чтобы хоть немного расшевелить его.

  Я представил, что именно могла делать Эвлалия для монсеньора, и вспыхнул.

  - Я думаю, что он слишком стар, - заметила Доната, обхватив обеими руками кружку с молоком. - Или, скорее, просто не может забыть о боге, который за ним наблюдает. В любом случае, он достоин лишь жалости и презрения, как мужчина... Фу, какое гадкое нынче молоко! - Она состроила гримаску, потом отпила еще глоток и быстро доела кусок пирога.

  - Убери-ка этот кувшин молока в погреб, пока оно окончательно не скисло, - сказала Доната поварихе. Та открыла крынку, понюхала молоко, пожала плечами и вернулась к своему котлу.

  - Ладно, может быть, мне показалось, - примирительно сказала Доната. - Пожалуй, я его допью.

  - Ты не знаешь, где могут быть Франческа и Эвлалия? - осторожно спросил я.

  - Не имею понятия. Сегодня я их еще не видела, а что с ними было вчера - я думаю, тебе лучше знать. Бедный Джованни! Я ведь знаю, как тебе нравится Франческа, а она очень приглянулась епископу Барди. У тебя с ней уже что-то было?

  - Вряд ли это тебя касается, - сдерживая ярость, проговорил я. Красавица Доната была не прочь разболтать всему свету о том, что ее "одарил особенным вниманием" богатый венецианский епископ, а заодно посплетничать по поводу других девушек, не столь честолюбивых.

  - Всего хорошего, Доната. Я действительно не выспался, поэтому не могу быть приятным собеседником.

  - Пока, Джованни. Если захочешь поговорить позже, найди меня.

  Ее двусмысленная улыбка заставила меня ретироваться еще поспешнее, чем я поначалу собирался. Ноги сами понесли меня в восточный флигель, к комнате Франчески. Маленький цветочек, нарисованный углем возле двери, безошибочно указал мне ее среди прочих. Остановившись, я осторожно постучал.

  Послышались легкие шаги. Открыла Эвлалия; мы удивленно посмотрели друг на друга, и я заговорил первым:

  - Эвлалия? Что ты здесь делаешь? Разве это не комната Франчески?

  - У меня есть право спросить тебя о том же.

  Ее огромные синие глаза изучали мое лицо с легким любопытством.

  - Прости. Я...

  Эвлалия мягко улыбнулась, отчего на ее нежных щеках появились очаровательные ямочки.

  - Ох, Джованни... Мне не хотелось бы, чтобы ты беспокоил бедную девочку. Франческе нездоровится, она попросила меня побыть с ней.

  Мое сердце подскочило.

  - Что с ней? Она больна?!

  - Ничего серьезного.

  - Я не верю! Пусти меня к ней! - Я протиснулся мимо Эвлалии в комнату и заметил лежащую в постели Франческу. Ее густые темные кудри, обрамлявшие бледное личико, были перепутаны, глаза горели лихорадочным блеском. Невозможно было смотреть на это дитя без сострадания, и в моей душе не осталось никаких чувств, кроме бесконечной любви и жалости к ней.

  - Франческа...

  Она посмотрела на меня, словно не узнавая, отвернулась, и по ее щеке скатилась тихая слезинка.

  - Уходи, Джованни.

  - Франческа, моя милая... Почему ты не хочешь поговорить со мной?