Рука Эвлалии, гладившая грудь Франчески, скользнула ниже и замерла, потом двинулась еще дальше вниз. Франческа вскрикнула, но не от испуга и не от боли, а от наслаждения. Ее бедра раскрылись, и я увидел, как пальцы Эвлалии ласкают и раздвигают влажные складочки плоти между ними. Франческа стонала, закрыв глаза и запрокинув голову.

  - Тебе хорошо? - прошептала Эвлалия, и ее палец слегка нажал на маленький алый бугорок, похожий на бутончик.

  - Да, о да!.. Продолжай, прошу тебя...

  Эвлалию не пришлось долго упрашивать: она быстро двигала пальцами, заставляя Франческу изгибаться, дрожать и стонать от удовольствия, а потом, склонив лицо к низу ее живота, приникла к заветному источнику ртом. Долее выдержать я не мог; вскочив с места, я ринулся к дверям, и вслед мне неслись сдавленные стоны Франчески:

  - О, Эвлалия!.. Еще... еще... еще немного... да... Да-а!

  Ее крик был мучительно долгим, и за ним последовал восхищенный шепот Эвлалии:

  - Боже, как ты прелестна... Я кончила, просто глядя на тебя...

  Выбежав из комнаты, я вытащил из штанов свой напрягшийся пульсирующий жезл и, стиснув зубы, почти в то же мгновение излился, не в силах больше думать ни о чем. Не чувствуя собственного тела, я бессильно привалился к стене, вздрагивая и тяжело дыша. Что я мог поделать? Стыд и горечь обиды поднимались в моей душе глухой стеной, затмевавшей радость от спасения Франчески. Ей было так хорошо с Эвлалией... Разве мог я надеяться, что она предпочтет меня своей ласковой подружке? Наверное, мне следовало вернуться и остаться возле нее, несмотря на протесты Эвлалии, но я не решался. Проклиная себя за собственную слабость, я поплелся в казарму и рухнул на свою кровать, обхватив голову руками. Мне было действительно плохо, как будто кардинал Савелли напоил ядом не венецианца, а меня самого. Двое гвардейцев, игравших здесь же в кости, участливо поинтересовались, не болен ли я, на что я ответил, что просто хочу немного вздремнуть после ночной стражи. Они вернулись к игре и вскоре перестали обращать на меня внимание.

  Долгое время я лежал неподвижно, борясь с отчаянием и презренной жалостью к себе, а потом сам не заметил, как заснул. Проснулся я от громкого разговора: Марко, один из охранников кардинала, сопровождавших утром монсеньора в папский дворец, по всей видимости, успел вернуться и теперь возбужденно рассказывал о событиях дня. Послушать его собрались почти все гвардейцы, кто не был на дежурстве.

  - Только представьте, - возвещал Марко, оглядывая слушателей, - папа только встал и поднял руку, чтобы низложить и предать анафеме нового Константинопольского патриарха, и тут епископ Барди как захрипит! Схватился за грудь, вот так вот, будто вдохнуть не может, да как рухнет ничком! Тут уж все бросились к нему, а он только ногами сучит, побагровел весь, да все рвет на себе одежду. Я как раз недалеко стоял... Монсеньор Савелли подошел к нему, подержал за руку, а потом сказал, чтобы срочно бежали за лекарем.

  - Тут лекарь не поможет, - авторитетно покачал головой усатый здоровяк Лоренцо. - Я еще мальцом был, когда мой дед помер от такого же удара. Это разлитие желчи, вот что сказал тогда наш деревенский знахарь. Поди, и епископу тому конец пришел.

  - Верно говоришь, - согласился Марко. - Когда отыскали лекаря, тот даже отказался пускать ему кровь, да к тому времени было уж и не надо. Вот тут переполоху-то было! Еще один епископ, француз, который с ним приехал из Константинополя, сказал, что Барди вроде бы отличался хорошим здоровьем. Кто-то стал говорить, что Барди отравили, представляете? Все тут же стали смотреть на нашего монсеньора Савелли, но он только руками развел.

  - Слыханное ли дело! - возмутился Лоренцо, взмахнув кулаком. - Что же, если бог задумал прибрать этого проклятого епископа именно сегодня, так виноват ли в том наш господин? Да монсеньор Савелли мухи не обидит...

  - И я о том же, - кивнул Марко. - Монсеньор тут же потребовал, чтобы лекарь как следует осмотрел труп епископа и поискал признаки отравления. Ну, знаете, что тут началось! Этот книжный червяк обследовал покойника так, словно собирался его разобрать по костям: проверил ногти, ладони, кожу на шее и на груди, оттянул веки, заглянул в рот, потыкал палочкой в уши, обнюхал его и обстучал со всех сторон.

  - Гадость какая! - поморщился молодой Фабио. На него зашикали.

  - Ну, и что он сказал? - нетерпеливо спросил Лоренцо, подавшись вперед.

  - А ничего. Сказал, что епископа просто-напросто хватил удар. Монсеньор Савелли сказал, что тело нужно отправить в Венецию, и его унесли. Правда, потом кардиналы долго еще не могли приступить к обсуждению своих дел.

  - Могу представить, - прогудел рассудительный великан Антонио. - Тут уж не до низложения какого-то там константинопольского патриарха...

  - Между прочим, папа и сам, кажется, так решил. Монсеньор Савелли поговорил с ним немного, и папа сказал, что, поразмыслив, убедился, что не так уж важно, кто будет патриархом, главное, чтобы он был верным человеком и хорошо служил апостольскому трону.

  Гвардейцы согласно закивали.

  - А потому святейший отец решил, что благословит нового патриарха, раз уж его посадили на престол в Империи за морем. - Марко назидательно поднял палец. - Что значат наши мирские дела перед величием смерти!

  - Сомневаюсь, что в смерти епископа было какое-то величие, - заметил Лоренцо, поглаживая усы. - Он не показался мне ни героем, ни святым. Вчера, к примеру, он так пялился на красотку Донату, что я думал, он завалит ее прямо за обеденным столом... - Послышался одобрительный смех. - Что скажешь, малыш Джованни, ведь ты дежурил ночью при монсеньоре, а он развлекал своего гостя. Чем кончился ужин?

  Я ухмыльнулся и пожал плечами, стараясь не выдать своих истинных чувств:

  - Ну, епископ изрядно нагрузился вином. - Новость была встречена насмешливыми возгласами. - Потом монсеньор Савелли отвел его в комнаты наверху, и их сопровождали девушки. Пожалуй, это все, что мне известно.

  - Неужели? Что же ты, совсем ничего не слышал? Сколько там было девушек?

  - Я не думал, что в мои обязанности входит...

  - Черт возьми! - рассмеялся Фабио. - Джованни, в следующий раз уступи мне такую стражу, раз ты не умеешь подслушивать и подглядывать! На что тебе тогда уши и глаза? Ах, уж я бы постарался рассмотреть все как следует, да еще и сам помог, если б у его светлости епископа Барди не хватило силенок справиться...

  - Пошел к черту, Фабио! - засмеялся Лоренцо. - Джованни скромный мальчуган. А что делал епископ Барди с девушками, не так уж трудно вообразить, а?

  Со всех сторон полетели непристойные шутки и предположения насчет способов общения высокопоставленных священнослужителей с женщинами, и вскоре стены казармы сотрясались от громоподобного хохота.

  - И как только у монсеньора Савелли хватило терпения принимать у себя такого кобеля? - возмутился Антонио, вытирая рукавом выступившие от смеха слезы. - Уверен, сейчас он просто-таки отдыхает от его общества.

  - Он остался в Латеранском дворце, у папы Иннокентия, - сказал Марко. - Нас с Лукой он отослал, а Риккардо будет при нем, пока он не посчитает нужным вернуться. Нынче ночью будет служба в соборе, так что наверняка вернется он только завтра. А может быть, и послезавтра.

  Меня охватило безотчетное беспокойство. Кардинал Савелли был именно тем очагом уверенности и рассудительности, который мог бы сейчас согреть мою мятущуюся душу. Мне предстояло провести еще день в одиночестве, томясь отчаянием и сомнениями, и с бессильной ревностью думать о Франческе, стонущей от наслаждения в объятиях Эвлалии...

  Я поужинал в компании гвардейцев, немного понаблюдал за игрой в кости и направился в дворцовую часовню, где служки и двое монахов меняли догоревшие лампады и свечи. Вечерню уже отслужили, в теплом воздухе пахло цветами, воском и ладаном. Это были запахи Ченчо: воск, ладан - и кровь. Опустившись на колени перед алтарем, я стал тихо молиться, прося у Бога прощения за грехи всех последних дней. Я никогда не считал себя ангелом, но был уверен, что веду правильную жизнь в глазах Всевышнего. Теперь же, стоя у деревянного распятия, я не смел поднять глаза на темное строгое лицо Христа: вчера я отдавался мужчине, я кончал в его объятиях, я был свидетелем и молчаливым соучастником убийства, любовником вероломного отравителя, лжецом и малодушным ревнивцем, отказавшимся от борьбы за единственную девушку, которая была мне дорога.