- Что случилось? - спросил я, глядя на ее испуганное лицо.

  - Не делай этого, Джованни, - прошептала она. - Пожалуйста...

  - Хорошо, не буду. Можно мне еще немного поласкать тебя? - Я обвел пальцем кружочек ее соска. - Только здесь.

  - Да, если хочешь.

  Я снова стал поглаживать и сосать ее грудь, пока сладострастное томление не заставило меня потянуться к поясу собственных штанов. Взяв руку Франчески, я положил ее поверх своего паха, позволив ощутить мою страсть через толстую ткань. Она изумленно вскрикнула и, чуть задержавшись, отдернула пальцы.

  - Ты могла бы доставить мне удовольствие одним прикосновением, - выдохнул я, пытаясь вернуть ее маленькую ладошку обратно, но она замотала головой.

  - Нет, не теперь. Нет, нет... - Вскочив, она натянула на плечи платье и попятилась к двери, глядя на меня расширенными от страха глазами.

  - Неплохое представление. - Раздавшийся от дверей кабинета монсеньора тихий голос заставил меня вздрогнуть, как от удара хлыста. Подняв голову, я встретился взглядом с кардиналом Савелли, который смотрел на меня в упор без тени улыбки на лице. Франческа, ахнув, бросилась вон из приемной, оставив меня наедине с монсеньором. Я гадал, как много ему удалось увидеть, и лихорадочно думал, что буду говорить ему.

  - Ты был близок к цели, - насмешливо проговорил кардинал, войдя в комнату и продолжая буравить меня взглядом. - Еще немного - и эта малютка сдалась бы под твоим натиском. Тебе, как обычно, не хватило терпения, мой мальчик. Но почему именно здесь? Тебе хотелось, чтобы я увидел вас вместе?

  - Монсеньор, я не думал, что вы вернетесь так рано.

  - Вот как? - Подойдя ближе, он взял меня за подбородок. Его глаза, черные, как ночные озера, были непроницаемо холодны. - Мое отсутствие, несомненно, сулило тебе большие возможности. Прости, что я вмешался, но, как мне кажется, ты уже ничего не получил бы от этой девочки сегодня. А жаль, я с удовольствием посмотрел бы, как ты берешь ее.

  Я вспыхнул под его пристальным ледяным взглядом.

  - Какое вам дело до Франчески? - прошептал я. - Она вам нравится?

  - Она мне безразлична, как любая другая женщина. Но я не отказался бы посмотреть, как она кончит под тобой.

  Его тон заставил меня содрогнуться.

  - Что я делал не так?

  Он отпустил меня и пожал плечами.

  - Не знаю. Она боится мужчин, и тебя в том числе. Ты мог бы взять ее силой, но она уже никогда бы не принадлежала тебе по доброй воле. Ты можешь завоевать ее терпением, нежностью и игрой. Вопрос лишь в том, так ли ты сам хочешь ее?

  - Я люблю ее.

  Он помолчал, затем проговорил все так же насмешливо:

  - Это только слова. Ты хочешь ее, Джованни? Чего ты ждешь от этой хрупкой малышки? Подумай, может быть, твоя любовь - только изощренный каприз ума?

  - Вы ничего в этом не понимаете, - раздраженно сказал я, борясь с подступающим гневом. - Вы не способны любить кого бы то ни было, вы убийца и бездушный циник, а то, что вы делаете со мной, хуже любого насилия...

  Он засмеялся и вдруг, резко размахнувшись, влепил мне такую пощечину, что я едва не упал.

  - В таком случае, почему ты до сих пор здесь? Убирайся отсюда и ступай к Франческе, чтобы вздыхать о своей любви, пока она тоже не выгонит тебя!

  От боли и обиды на мои глаза навернулись слезы.

  - Убирайся, - повторил кардинал и ударил меня еще раз. Пошатнувшись, я с вызовом посмотрел ему в глаза.

  - Мне уйти совсем? - спросил я. - Значит ли это, что я уволен?

  Он молчал. Я повернулся и медленно побрел к двери, чувствуя себя побитой собакой. Уже почти у порога сильная рука вдруг схватила меня за шиворот и развернула. Я очутился лицом к лицу с кардиналом, и мои ноги невольно подкосились.

  По его губам поползла усмешка. Схватив за плечи, он рванул меня к себе.

  - Глупец, - жарко выдохнул он мне в ухо и больно укусил за мочку. - Что это может изменить? Слушай свое тело, а не лицемерные рассуждения разума. К чему они, если ты знаешь, что дело обстоит не совсем так, как ты пытаешься себе внушить?

  Я прижался лицом к его пылающей небритой щеке, плача от ярости и желания. Его руки обвили мою талию.

  - Ты дьявол, Ченчо, - прошептал я, дрожа.

  - Я знаю, - отозвался он, и наши губы встретились.

  Я целовал его со слепой и отчаянной страстью, вымещая боль разбитых надежд, тоску ожидания и бессильное осознание того, что без него моя жизнь действительно потеряла смысл. Он не делал ничего, чтобы помочь мне, лишь прилег на кушетку и слегка приподнял таз, когда я стал стягивать с него штаны. Под сутаной на нем была только батистовая рубашка, и я, слишком сильно дернув ворот, разорвал ее. Засмеявшись, он толкнул меня в грудь.

  - Это была хорошая рубашка, - заметил он, приподнявшись на локте. - У тебя нет не только терпения, но и чувства меры.

  Я склонился к нему, и он, распахнув мой камзол, обеими руками разорвал мою собственную рубашку сверху донизу. Сбросив остатки одежды, я лег на него сверху и стал целовать, одной рукой лаская его грудь, а другой спускаясь ниже, туда, где его твердая мужская плоть касалась моей.

  - Мне так не хватало тебя, - прошептал я, и он улыбнулся. - Мне рассказали, что Барди умер. Как ты и рассчитывал, никто не заподозрил тебя.

  - Могло ли быть иначе? Все выглядело вполне естественно.

  - Насколько естественной может быть внезапная смерть... Почему ты задержался там еще на целый день?

  - Надо было изобразить скорбь по достойному епископу. - Его рука нашла мой член и легонько сдавила его. - Признаюсь, это было трудно и утомительно. Заупокойная служба оказалась на удивление длинной...

  - Отдохни, - проговорил я, целуя его. - Я все сделаю сам...

  Оседлав его бедра, я уперся коленями в ложе и устроился так, что его напряженный орган оказался между моими ягодицами. Некоторое время он просто терся об меня сзади, а потом я, приподнявшись, осторожно направил его в себя одной рукой. И была боль, и удовольствие, и медленный танец его бедер, и его пальцы, поддерживающие и сжимающие меня, словно насаживая на горячий упругий стержень. Я стонал, ритмично лаская себя самого и помогая Ченчо, поднимаясь и опускаясь в такт его движениям. Мы любили друг друга с необычной, долгой нежностью; его рука рассеянно шарила по моей груди, иногда сжимая пальцами соски, и я вскрикивал - больше от наслаждения, чем от боли, хотя и боль была ощутимой. Я сдерживался, как можно дольше оттягивая момент высшего экстаза, получая все больше удовольствия от неторопливых ласк и завораживающего ритма, наблюдая за лицом Ченчо, казавшимся в неверном мерцающем свете свечей совсем молодым. Он стонал подо мной, и я стонал, уже почти не в силах терпеть подступающий восторг. Задыхаясь, я содрогнулся всем телом и брызнул на его живот и грудь молочно-белыми струйками семени. Его движения стали быстрыми и судорожными, я ощущал в себе его нетерпеливые толчки, а потом он тихо вскрикнул, прикусив губы, и излился. Когда он выскользнул из меня, я склонился над ним и стал гладить и целовать его лицо, шепча бессвязные слова любви и благодарности.

  Мое сердце разрывалось от восторга и муки. Он был тысячу раз прав, говоря, что тело имеет собственный выбор, не подчиняясь выбору рассудка. Рассудком я любил Франческу, но тело мое принадлежало Ченчо.

  Пора было возвращаться. Я слышал голоса, доносившиеся из большой приемной: посетители ждали монсеньора Савелли. Даже в такой поздний час там наверняка сидели секретари, какие-нибудь аббаты, послы или папские чиновники, которые, проведав о том, что кардинал вернулся, спешили решить с ним свои дела, не терпящие отлагательства.

  Взяв остатки рубашки, он тщательно вытер меня и себя, и мы принялись молча одеваться. Сутану ему пришлось надеть прямо на голое тело. Вопросительно посмотрев на меня, он спрятал руки в просторные рукава.

  - Монсеньор, вы выглядите почти безупречно.