- Льстец.

  - Я хотел сказать, если не будете привлекать к себе внимание резкими жестами. - Он засмеялся. Я безуспешно пытался придать своей собственной рубашке приличный вид, и, в конце концов, просто наглухо зашнуровал колет. Получилось не слишком изящно, но почти сносно.

  Мы прошли в кабинет. Пока я подбрасывал в камин дрова, кардинал уселся за стол и начал перебирать письма, принесенные в его отсутствие. Одно он пробежал взглядом несколько раз, потом прикрыл глаза и со вздохом бережно положил пергамент перед собой.

  - Джованни, позови секретаря, который принес эти бумаги.

  Я вышел, чтобы выполнить его приказание, и оставался у дверей, пока монсеньор беседовал с секретарем и принимал посетителей: старого аббата, трех монахов-августинцев, человека в дорожной одежде, похожего на курьера, и ученого в мантии, который принес моему господину какую-то толстую книгу в переплете из черной кожи.

  Когда прием был окончен, стояла глубокая ночь. Кардинал вышел из кабинета, затворив за собой дверь, и направился в спальню. Он даже не посмотрел на меня, но я, верный своему долгу, пошел следом за ним. Весь дворец уже спал, кроме часовых, изредка попадавшихся нам в коридорах.

  У дверей спальни монсеньора мы расстались: он отправился готовиться ко сну, а я - в ту самую маленькую комнату, где когда-то все началось. Впрочем, расставание было недолгим: я не мог дождаться, пока челядь не покинула кардинальскую спальню. Едва погасли свечи в канделябре у его ложа, я тихо открыл дверь, прокрался через комнату и скользнул к нему в постель. Он рассеянно обнял меня и прошептал, касаясь губами моих волос:

  - Джованни, мой мальчик...

  - Сегодня холодная ночь, монсеньор.

  - Да, ты прав.

  - Я могу согреть вас. - Прижимаясь к нему, я начал поглаживать его плечи и грудь, но он оставался почти безучастным, и это меня встревожило. - Что случилось? Ченчо... что с тобой?

  - Прости. Наверное, это всего лишь усталость. - Он вздохнул, глядя во тьму поверх моей головы.

  - Не думаю. - Я провел пальцами по его щеке и с удивлением обнаружил, что она влажная. - Почему ты плачешь? Ты мог бы сказать мне...

  - О, все в порядке. Я получил письмо от моего друга из Константинополя. Он пишет про войну, про императора Бодуэна... Всегда радостно и немного грустно читать письма старых друзей, особенно если долго не видишься с ними.

  - Твой друг старый?

  - Не в прямом смысле. Ему тридцать три года.

  - Он хорош собой?

  Кардинал не ответил и рассмеялся, а потом проговорил:

  - Я не хочу твоей ревности, Джованни, так что позволь мне сохранить это при себе. Просто побудь со мной. Расскажи мне о Франческе.

  Какое-то время я обиженно молчал, а он неторопливо поглаживал меня по голове, как ребенка, и эта спокойная ласка позволила мне обрести уверенность.

  - Франческа хорошая девушка, - начал я. - Я подружился с ней уже давно, но ничего себе не позволял, кроме объятий и поцелуев.

  - Напрасно, - прошептал он. - Ты убедился, что если бы не жалел ее, она досталась бы тебе, а не другому. Ты был нерешителен, когда она готова была отдаться тебе, и слишком настойчив, когда было уже поздно. Теперь она долго не захочет возлечь с мужчиной.

  - Еще бы. Для наслаждений плоти у нее есть подруга.

  - Вот как? Эта белокурая красавица?

  - Да, Эвлалия.

  - Я заметил, как ее влечет к другим девушкам. Она ласкала Франческу почти как мужчина. Единственное, чего ей не хватает - орудия между ног. Мне было интересно, девственна она или нет...

  - Ее изнасиловал собственный брат, - сказал я. - Она говорит об этом так, словно это самое обычное дело.

  - К сожалению, такое случается довольно часто, и не только в бедных семьях. Когда я учился в Болонье, один из моих товарищей хвалился, что совокупляется со своими сестрами и младшим братом при каждом удобном случае.

   Мои глаза изумленно округлились.

   - Ты мало знаешь жизнь, Джованни, - печально усмехнулся кардинал. - Тебе нравится Франческа, но ты не можешь заполучить ее. Ты ненавидишь меня, но снова и снова возвращаешься ко мне... Пожалуй, я мог бы помочь тебе с Франческой.

   - Ты скажешь мне, как ее завоевать? Я не стану просить у тебя денег, и...

   - Здесь не нужны деньги, Джованни. Твое оружие - юность и красота, перед ним падет любая крепость. Нужны только стойкость, нежность и терпение, которых тебе не хватает. Когда ты оказываешься наедине с девушкой, научись сдерживать себя. Говори с ней, ласкай, но не заходи дальше дозволенных границ. Если искушение плоти одолеет тебя слишком сильно, простись с ней и приходи ко мне. Ты добьешься успеха, она сама предложит тебе себя, но для этого понадобится время. Что она значит для тебя?

   - Я готов жениться на ней, - без колебаний сказал я.

   - Жениться? - переспросил он с легким удивлением. - Надеюсь, ты хорошо обдумаешь этот шаг, потому что он станет для тебя жертвой большей, чем ты предполагаешь.

   - Почему?

   - Тебе придется посвятить ей свою жизнь.

  Я промолчал, гадая, не испытывает ли он меня этими словами, но он по-прежнему задумчиво перебирал мои волосы, глядя в ночь.

  - Ченчо...

  - Спи, мой мальчик. Я уже сказал тебе, как ты можешь получить то, чего добиваешься.

  Он вздохнул и закрыл глаза. Вскоре его пальцы замерли на моей голове, потом его рука соскользнула, и я тихонько поцеловал доверчиво раскрытую ладонь.

  Наутро я проснулся раньше монсеньора. Было еще совсем темно, я впотьмах нашарил свою одежду и пошел к двери своей комнаты, но заметил на полу у кресла, на котором была сложена одежда кардинала, белеющий сложенный пергамент. Почти машинально я поднял его и сунул за пазуху. У себя в комнате я зажег свечу и с любопытством развернул листок, исписанный неровным крупным почерком.

  "Дорогой Ченчо! - прочел я. - Наступила осень, и вот уже полгода, как мы не виделись. Я обещал писать чаще, но война оставляет слишком мало времени на сантименты. Твой план удался полностью, патриархом стал монсеньор Томмазо, благодаря небольшой услуге, которую он нам оказал. Его лояльность гарантирована, только бы его святейшество Лотарио не заупрямился и утвердил его избрание. Я состою в отряде графа Анри д"Эно, он хороший стратег и разбирается в военном деле гораздо лучше своего мрачного старшего брата, императора Бодуэна. Тот все еще хромает, но врагов чересчур много, и покоя ему не будет еще долго. Константинополь разорен и сожжен, повсюду бесчинствуют головорезы, называющие себя воинами Христа. Ты этого хотел, правда? За золото Византии заплачено дорогой ценой, и порой я задаю себе вопрос, стоит ли оно того. Венецианцы получили свои привилегии, рыцари - императора и богатства, а ты подготовил почву для будущего захвата всего христианского мира. Тебе все еще мало власти. Интересно, долго ли ты еще намерен делить ее с Лотарио? Или намерен угостить его святейшество отравленным вином, как его предшественника? Я хотел бы вернуться в Палермо, в те дни, когда ты был сицилийским епископом и исповедником короля, а я - глупым мальчишкой, смотревшим на тебя как на апостола. Ты апостол сатаны, Ченчо, твоя мантия залита кровью. С тех пор утекло много воды, но я не могу забыть. Я не хотел помнить. Новая страсть затмила на время память о твоих глазах, о твоем голосе, и все же совсем выбросить тебя из своей души я не в силах. Тот юный англичанин, что был со мной в Неаполе... Ты помнишь его? Ты посмеивался надо мной тогда, а его называл деревенским Аполлоном. Я взял его впервые в Палермо, прямо в той постели, где так же обладал тобой... Надеюсь, это заставит тебя хоть немного ревновать. Я не стану обещать, что вернусь, Ченчо. Возможно, меня убьют уже завтра, а может быть, я проживу тут до старости, разделяя золото и власть с врагами моей страны - французами. Кто знает? Завтра мы выступаем из Константинополя, чтобы преследовать бывшего правителя, вероломного негодяя и лицемерного труса, сбежавшего накануне с остатками своего войска. Знаешь, я никогда так много не убивал, как здесь. Я научился делать это быстро и безжалостно, как и ты, мой дорогой Ченчо. Теперь мы стоим друг друга. Вспомни обо мне, о нашей последней ночи в Неаполе... Ты думаешь, все еще может повториться? Прощай. Даниэле".