Сложив пергамент, я застыл, пытаясь совладать с круговертью мыслей, порожденных этим посланием. Я чувствовал себя обманутым и совершенно несчастным. Возлюбленный Ченчо. Даниэле. Успешный и благородный красавец тридцати трех лет, причастный к тайнам монсеньора, называющий его по имени и признающийся в чувствах, на которые у меня - как я знал - не было никаких прав. Кто он? Рыцарь или аббат? Любит ли его кардинал Савелли так, как сам он до сих пор любит кардинала? Вероятно, любит, если сохранил его письмо...

  Неверными шагами я вернулся в спальню монсеньора и положил пергамент на то же место, где подобрал. Наказание за любопытство было слишком жестоким; я узнал то, о чем не следовало знать. Выпрямившись, я бросил взгляд на кардинала. Он еще спал; бледное лицо его даже во сне казалось печальным и усталым. Мог ли я позволить себе тревожить его покой своей ревностью? К тому же Даниэле был сейчас в далеком Константинополе, где смерть так же привычна, как восход и закат солнца, где люди и лошади задыхаются от дыма пожаров, где даже епископы одеваются как рыцари и носят мечи. Война есть война, и она не щадит никого. Шальная ли стрела, или кинжал из-за угла, или меч в поединке, или пика в бою... Даниэле не вернется, я был почти уверен в этом.

  Хуже всего было то, что отношение ко мне монсеньора было не более чем желанием плоти, а к Даниэле он, судя по всему, чувствовал нечто более глубокое, то, на что я никогда не смог бы претендовать. Когда он избивал меня, это заставляло нас обоих испытывать страсть, но в этом не было ничего от настоящей любви. А впрочем, какое значение это должно иметь для меня? Разве я не влюблен во Франческу? И все же, все же...

  Следующие несколько дней пролетели незаметно. По утрам монсеньор Савелли молился в часовне, я сопровождал его, а если выпадало не мое дежурство, я приходил просто потому, что хотел побыть в его присутствии и помолиться вместе с ним. Он благословлял меня; рука, ласкавшая меня в темноте спальни, ложилась на мою голову в жесте любви и прощения, и я был счастлив. После завтрака я отправлялся к Франческе, которая жила теперь вместе с Эвлалией, и настойчиво, но нежно пытался расположить ее к себе. По совету монсеньора я подарил ей маленькое жемчужное ожерелье, и она, кажется, была рада подарку. В тот день, когда Эвлалия ушла, я почти два часа целовал Франческу и ласкал ее грудь, и она позволяла мне все, кроме самого главного. Скользнув рукой ей под юбку, я нашел пальцами ее влажное лоно и тихонько поглаживал его, не осмеливаясь проникнуть дальше. Она вздрагивала, напрягая ноги; я отступил, когда она сказала, что не хочет, чтобы я продолжал, но по ее лицу было видно, что она готова сдаться.

  Я был возбужден и раздосадован, дойдя до предела и не получив желаемого. Отправившись к монсеньору, я долго ждал в приемной, болтая о пустяках с дежурившим у дверей кабинета Фабио. Выйдя к обеду, кардинал заметил меня; мы обменялись быстрыми взглядами.

  - Ваша лошадь оседлана, как вы приказывали, монсеньор, - сказал я. - Если вы пожелаете выехать, я готов сопровождать вас.

  Он кивнул.

  - Хорошо. Я еду в город. Фабио, ты свободен.

  После обеда он спустился во двор в кожаных штанах, толстой куртке и высоких сапогах - рыцарь, а не церковник, - и, взяв у меня поводья, легко вскочил в седло. Я последовал за ним. Мы мчались по улицам, пока не миновали район вилл и дворцов, где жила знать, и не очутились в кварталах бедноты. Узкие улочки здесь были темны и грязны, лошади ступали шагом, пробираясь мимо канав с нечистотами. Свернув в какой-то сумрачный дворик с палисадником, кардинал спешился и велел мне следовать за собой. Мы вошли в переулок, по обеим сторонам которого смыкались глухие стены, и тут он наконец повернулся ко мне.

  Я схватил его в объятия и притиснул к стене, жадно ища его губы своими. Он не сопротивлялся; я сунул руку ему в штаны и стал неистово ласкать его, тогда он сам помог мне, повернувшись ко мне спиной и сдернув штаны до колен. Я тут же овладел им, торопливо и грубо, не дав ему опомниться. Стащив с его плеч куртку и рубашку, я упивался живым теплом его кожи, пахнущей ладаном и воском. Его тело сотрясалось под мощными толчками, несколько раз он вскрикнул, и я впился зубами в его плечо. Его крики перешли в приглушенные стоны. Он опирался о стену, а я терзал его член и яростно всаживал в него свой собственный, пока не почувствовал, что сдаюсь. Наслаждение было внезапным и полным; содрогаясь, я кончил, навалившись на Ченчо всем своим весом, словно вдавливая его в стену. Мои пальцы судорожно сжимали его плоть, и через мгновение он тоже излился. Я лежал на нем, тяжело дыша; повернувшись ко мне вполоборота, он удовлетворенно поцеловал меня в рот.

  - Сколько усилий, сколько времени, - задыхаясь, прошептал он. - Джованни, ты настоящий жеребец... Едва я увидел тебя у дверей кабинета, то сразу понял, чего ты хочешь. Осторожнее, ты почти раздавил меня. Малютка Франческа снова тебя прогнала?

  - Она сводит меня с ума. - Я слегка ослабил натиск, он повернулся, и мы оказались лицом к лицу. - У меня такое ощущение, что она надо мной смеется. В то время как ей самой ничего не стоит сдерживаться, я почти умираю от желания - и всегда ухожу ни с чем.

  - Откуда ей знать, что мужчины устроены иначе, чем женщины, - усмехнулся кардинал. - Она не понимает, что играет с огнем. Дразнить мужчину опасно. Если бы на твоем месте был другой, она давно стала бы жертвой насилия.

  Я рассказал ему, как Франческа приняла мой подарок и как после этого позволяла мне ласкать ее.

  - Еще один шаг - и она твоя, - заключил он. - Ты почти добился цели, дорогой мой Джованни.

  В его голосе мне послышалась легкая печаль. Была ли то ревность? Или только сожаление о потере безраздельного обладания?

  - Я бы хотел увидеть, как ты сделаешь с ней это, - сказал он. - Пригласи ее в комнату, где ночуешь иногда сам, рядом с моей спальней.

  - Вы будете подглядывать в замочную скважину, монсеньор? - насмешливо поинтересовался я.

  - А ты предложишь мне улечься с вами в постель?

  - Ну, если представится такая возможность...

  Он засмеялся, запрокинув голову.

  - Я ценю твой юмор, Джованни, и не отказался бы от столь соблазнительного предложения.

  - Вам нравится Франческа?

  - Не до такой степени. Меня больше интересуешь ты. Впрочем, я мог бы попытаться...

  Я усмехнулся. Приведя в порядок одежду, мы вернулись во дворец. Уже опускались ранние предзимние сумерки, и снова начался дождь. У крыльца ждали посетители и монахи, пришедшие получить благословение кардинала Савелли, но они не узнали его в одежде зажиточного горожанина. Какая-то женщина с ребенком на руках окликнула его, полагая, что он паломник, решивший попасть во дворец без очереди, но он не оглянулся. Стоявший рядом с женщиной человек, одетый как крестьянин, выругался и бесцеремонно схватил монсеньора за руку. Я среагировал мгновенно: меч тут же вылетел из ножен и уперся в грудь наглеца.

  - Ого, да у нас охрана имеется! - протянул крестьянин, отступая. Его жена испуганно взвизгнула, когда я, нажимая на меч, заставил его вернуться на место. Он все еще ворчал, когда я легко взбежал по ступенькам вслед за уже вошедшим во дворец монсеньором.

  - Ты неплохо смотрелся с мечом против безоружного деревенщины, Джованни, - не оборачиваясь, бросил кардинал, шагая по коридору.

  - У меня не было намерения убить или ранить этого человека, но его поведение было угрожающим.

  - Я не заметил. Впрочем, надо отдать тебе должное; если мне действительно будет угрожать опасность, ты не будешь долго раздумывать.

  - Монсеньор...

  Он усмехнулся и прервал меня небрежным взмахом руки.

  - Тебе следовало бы уже знать, что те люди, которые по-настоящему мне угрожают, долго не живут, хотя твой меч тут вовсе ни при чем. Я надеюсь, что со временем ты поймешь, как отличать агнцев от волчищ.

  Переодевшись, он вышел из гардеробной вполне похожим на духовное лицо: алая шляпа и мантия, массивный золотой крест на цепи, украшенный драгоценностями - знаки кардинальского достоинства - не оставляли сомнений в принадлежности Ченчо Савелли к высшей иерархии святой Церкви.