Мастер Боар тихо скрипнул зубами:

— Да.

— Тогда идите, готовьтесь. У вас всего пара часов до начала представления!

Взмахом руки барон Пяст отпустил арестанта.

На первом этаже, в огромном полупустом холле — кроме лестниц, стоек для оружия и верстака, ничего не было — кузнец сбил с эльфа цепи. Гулкое многоголосое эхо звенело и грохотало, отражаясь и усиливаясь, под каменными сводами. У мастера Боара и без того голова шла кругом, а от грохота и вовсе заложило уши.

Пришёл в себя он немного позже, на заднем дворе замка, в тени донжона. Арестанты содержались в подземельях расположенной рядом ратуши. У этих двух зданий имелось что-то вроде общего двора, образованного пристройками, расположенными на задах. Сюда и вывели артистов.

Ниэль, уже не чаявшая увидеть мужа живым, сыновья, переживавшие об отце, напуганная дочь — все обступили его. Но восторги ещё не успели утихнуть, когда приветственный крик привлёк их внимание.

Артисты обернулись — в противоположном углу двора стояла их повозка, конфискованная при аресте со всем содержимым. Возле неё ждали Янсор и Раэна.

Толкаясь, с криками, смехом и слезами, они бросились навстречу друг другу. На шее метателя ножей висели все женщины труппы. Матушка Ханирель рыдала так, словно он был её родным сыном. Таша просто визжала, болтая ногами, маленькая Нюша прыгала на одном месте, двумя ручонками вцепившись в штанину актёра. Раэну мужчины тоже зацеловали и затормошили. Даррен — так тот вообще прилип к сестре, а мастер Неар впервые просто разводил руками и мотал головой — менестрель от волнения не мог связать двух слов.

Из окна за бурной сценой наблюдали два человека — барон Пяст и герцог Рой.

— Вы хорошо продумали свой план, милорд? — поинтересовался герцог.

— Да. Можете не сомневаться.

— Но что, если они не согласятся? Это же Перворожденные!

— В первую очередь они — артисты. И, кажется, тоже понимают, что такое долг.

В подземелье было сыро и холодно. Так сыро и холодно, как бывает только осенью. Узнику не полагалось не то, чтобы рогожи или одеяла, но даже охапки соломы. Только голый холодный камень стен и цепи.

Мешок с его головы сняли, но кляп не вытащили. Не освободили также руки и ноги, и пленник потратил несколько минут на то, чтобы попытаться ослабить стягивающие запястья путы. Выходило плохо — его вязали настоящие мастера своего дела. Кроме того, веревку стянули так, что пальцы уже начали терять чувствительность. Лёжа ухом на холодных камнях, он услышал, как выводили других узников. Слышались легкие быстрые шаги, позвякивание цепей, голоса стражи: «Живо! Живо! Или хотите еще посидеть?» Кто эти люди? Почему их срочно освобождают? Неужели боятся, что кто-то из них догадается о странном соседе? Но это же глупо — освобожденные люди пойдут болтать на всех углах. Начнутся разговоры. И о нём узнают…Так что надо просто немного подождать.

Прошло еще полчаса, и опять послышались шаги. К его камере приблизились люди — трое или четверо. Заскрежетал в замке ключ, и узник приподнял голову, разглядывая посетителей. Человека, вошедшего первым, не узнать было невозможно.

— Наконец-то, — промолвил барон Пяст Старгородский, — сам знаменитый Белоручка! Хоррен или как там тебя звать на самом деле! Давненько мы не встречались…

Он сделал знак, и один из его спутников вытащил у пленника изо рта кляп.

— Была охота, — процедил тот, с трудом ворочая распухшим языком.

— Вот именно! По доброй воле ты ко мне редко заходишь, чаще всего заскакиваешь, когда хозяина нет дома. Нет, чтобы, поняв, что ошибся, спокойно подождать возвращения — так и норовишь удрать, да еще и прихватить чего-нибудь вдобавок!

Разбойник фыркнул, показывая, что не желает поддерживать этот разговор. Горло саднило, хотелось пить, а разговаривать сил не было.

— Ты так упрямо сопротивляешься всем попыткам встретиться, что пришлось прибегнуть к крайним мерам! — продолжал барон.

— Я, помнится, несколько раз предлагал вам встречу, — не выдержал Хоррен.

— Да, в чаще леса, в полночь, в одиночку и без оружия, — припомнил барон, извлекая из-за пояса отнятый у арестанта пергамент. — На условиях, неприемлемых для нормального человека.

— А вы считаете, что вот это, — вывернув шею, разбойник окинул взглядом темную тесную камеру, где крошечное окошко находилось под потолком и давало так мало света, что даже сейчас, днем, два стражника возле двери держали наготове факелы. — Вот эта темница — лучше?

— Одно другого стоит, — кивнул Пяст Старгородский. — Мы оба знали, что если я приму твои условия, живым мне из леса не выйти.

— А вдруг? — прищурился разбойник. — Или вам не знакомо, что такое «честь»?

— Не старайся меня задеть, — отрезал барон. — Твои люди похитили мою племянницу. Девушку, вся вина которой состояла в том, что она — моя родственница! Что это за условие, которое я должен был выполнить до заката в обмен на ее освобождение?

— А не все ли равно, — фыркнул Хоррен. — Вы же не собираетесь его выполнять!

— Не собираюсь, — кивнул его собеседник. — Но это не мешает мне предупредить тебя, что если хоть один волос упадет с головы Жоанны, моя месть будет действительно страшна. Пусть не сразу, пусть через несколько лет, но я доберусь до вашего лесного логова и не оставлю там камня на камне. И сколько народа я повешу, утоплю, колесую до этого времени только потому, что буду подозревать их в помощи разбойникам и убийцам, меня не волнует! И тем более меня не будет волновать их возраст и пол!

— Мясник, — скривился разбойник.

— Мы друг друга стоим, — парировал тот. — Оба, насколько я знаю, не любим сами пачкать рук. Ты следишь из-за кустов, как твои головорезы грабят и убивают, а я — из кареты. Но теперь все кончено. Ты можешь сколько угодно болтать о том, что за тебя отомстят. Поверь, месть нужна не мертвым, а живым.

Хоррен прикрыл глаза. Он не питал иллюзий относительно своего врага. Заполучив столь ценную добычу, барон не выпустит ее из рук. Он может его убить прямо здесь, в тюрьме — просто ткнуть связанного пленника мечом в живот или рубанув по голове. И единственное, почему он до сих пор этого не сделал, вовсе не милосердие. Барону что-то нужно.

Разбойник не ошибся. Помолчав, Пяст Старгородский произнес:

— Но у тебя есть небольшой шанс. Твоя жизнь ничего не стоит, ты жив только потому, что я так хочу. И твои приятели не смогут спасти тебя, ибо страже отдан приказ прикончить тебя при первой же попытке проникновения в темницу кого-либо постороннего. Даже если это — жалостливая вдова принесла хлеб заключенным или священник явился дать узникам последнее напутствие. Даже если это будет настоящая вдова и настоящий священник — ты все равно будешь убит. Но ты можешь выторговать себе несколько часов или даже дней жизни, а также дашь шанс спастись хотя бы кое-кому из своих людей, если сейчас скажешь, где вы держите мою племянницу?

— Хм, — Хоррен облизнул губы и понял, что ему хочется пить, — а что мне за это будет?

— Ты проживешь еще какое-то время, — без запинки ответил барон. — Во всяком случае, тебя не прикончат здесь, в этой камере, тайно, как крысу. Может быть, ты даже сможешь умереть на свободе — если Жоанна, когда вернётся ко мне, согласится проявить милосердие и попросит отпустить тебя на все четыре стороны. Клянусь, что соглашусь со своей племянницей. И кое-кто из твоей шайки тоже уцелеет — в этом могу поклясться хоть сейчас. И не пострадают мирные поселяне, которых в ином случае я заподозрю в сговоре с вами и которых наверняка приговорю к казни. Решай! Жизнь одной девушки — или жизнь всех, кто тебе…хм…близок? Смерть здесь и сейчас от моей руки, — обнаженный клинок тускло блеснул в свете факелов, — или возможность умереть где-то в другом месте, в другое время и… не связанному, как боров.

Описав дугу, клинок коснулся груди разбойника.

Конечно, куда как почетно умереть от меча, чем корчиться под рукой палача на потеху публике или задыхаться в петле. Но жить — еще почетнее, кто бы что ни говорил. А Хоррен любил жизнь. Ведь, пока человек жив, жива и надежда.

…Герцог Рой ждал барона Пяста у входа.

— Ну, что? — жадно поинтересовался он, едва его будущий тесть показался на лестнице.