Собака не приближалась. Тони говорил, что видел над нами той ночью какую-то тень, что-то вроде гигантской совы, она парила над костром, который он развел, каждый раз шарахаясь в сторону, когда он доставал пистолет.

Крипту он нашел почти сразу. Смущенно усмехнувшись, он признался мне, что особенно и не искал. Просто вышел к ней, бездумно сворачивая, куда нужно, и даже не удивился, когда увидел полуразрушенный свод и провал прямо в теле горы. И тут появились хранители. Это я помню. Я чувствовал, что они приближаются, я видел их внутренним зрением, словно на мне были инфракрасные очки. Огромная собака с шерстью, больше напоминающей иглы, и сова размером с альбатроса, я знал, что у ее крыльев есть режущая кромка, прочнее легированной стали. И когда они появились на поляне, я, наконец, перестал сдерживаться. И обернулся.

Я взмыл в воздух, поражаясь собственной легкости, тому, что вижу мир не как обычно – перед собой и периферийным зрением, – а с двух сторон, поражаясь своим крыльям в тяжелом, черном, гладком как шелк оперении. Я был вороном, посвященным Одину, огромной птицей, и честно говоря, много бы отдал, чтобы пережить это еще раз.

Все предыдущие три дня я провел в красноватом тумане, но теперь я видел все. Я видел тяжело летящую на меня в сумерках сову, ее глаза светились желтым, я видел, как Тони изумленно проводил меня глазами и отступил перед огромной собакой, прыгнувшей на него из-за кустов. Но больше я не мог на него смотреть, потому что в меня врезалась сова.

Честно говоря, я не могу описать этого поединка, потому что ничего, кроме ужасной ярости, полностью затуманившей мой мозг, я не испытывал. Когти, клюв рвали мои перья, пытаясь добраться до тела, я тоже рвал противника когтями и наносил удары клювом. Наконец мне удалось добраться до сияющего желтого глаза, и я вонзил свой клюв в него. Сова хрипло простонала, почти как человек, и стала падать на поляну. Я сделал несколько кругов, чтобы очухаться и посмотрел вниз. На поляне, переплетясь клубком, катались два зверя. Огромный серый пес и черная кошка величиной со льва. Тони тоже обернулся. Он стал пантерой и, клянусь Всевышним, ничем другим он и не мог бы стать. Он потом рассказывал, что когда пес бросился на него, он успел отскочить и перекатиться в сторону, а на ноги встал уже оборотнем. Сейчас собака навалилась на него и пыталась достать до горла, иглы проходили сквозь густую шерсть пантеры, и я видел огромную лапу кошки со стальными когтями, которая медленно и уверенно пропарывала спину врага.

Я не стал ждать, пока они разберутся между собой, спикировал вниз и ударил собаку клювом в основание черепа. Она замерла. Я услышал рычание и пока приноравливался для очередного удара, Тони спихнул ее с себя и одним ударом мощной лапы переломил хребет. Через минуту на поляне стоял уже он – настоящий, поцарапанный, но почти невредимый. Я опустился рядом с ним и тоже почувствовал, что принимаю прежний облик.

– Пошли, – сказал Тони, тяжело дыша. – Я не знаю, сколько их тут еще, и сколько мы протянем. Пошли.

Мы вошли в крипту. Там было холодно и темно. Тони в своей легкой майке поежился, но смело сделал шаг вперед. Нас встретила тишина, такая плотная, что казалось, она имела язык, и что-то говорила нам в уши внятным, хотя и беззвучным голосом.

– Ау, – сказал Тони, – мы уже пришли.

Странно, я видел его силуэт, освещенный дневным светом, но мог бы поклясться, что говорила не человеческая составляющая его существа, а та, что умела превращаться в пантеру. Так могла бы говорить черная пантера Багира в моей любимой детской книжке, и красный язык легко выталкивал бы слова человеческого языка из ее жаркой пасти.

И тут они показались перед нами. Тони, стоящий впереди, не сделал ни шагу назад, хотя всякого напугали бы внезапно выступившие из мрака фигуры, одетые в длинные балахоны с капюшонами, опущенными на лицо. Один за другим они подняли бестелесные руки и откинули капюшоны. Я не смог различить их лиц, только чувствовал взгляды. Не могу сказать, что эти существа были добры или злы. Они принадлежали тем уголкам мироздания, в котором эти понятия не существуют. Они не таили коварства, но и расположения к нам я не чувствовал в них. Один из них протянул руку к Книге, которую Тони зажал под мышкой. Тони протянул ее, и Книга в сгустившемся голубом сиянии повисла между нами и существами, облаченными в балахоны.

Они заговорили все вместе. Их неслышные голоса проникали в наше сознание, минуя слух. Они говорили о том времени, когда была написана Книга Листьев. Она пережила и Мировой Пожар, и Потоп, и в бездне навсегда ушедших времен обезьяны, еще не окончательно забывшие, что они некогда были людьми, оставляли на ее полях пометки тонким заостренным стеблем тростника.

Они говорили, что Книга должна оставаться в мире и дальше. Возможно, в этом был определенный смысл, ускользнувший от нашего разумения. Я понял только, что всем, соприкасавшимся с Книгой, была уготована судьба ее хранителей, чудовищных монстров, порабощенных ею, в том случае, если они не найдут ключ. Но сделать это можно только случайно. Хозяева Книги, похоже, с большим благоговением относились к этому случаю, видя в нем вмешательство сил еще более могущественных, чем они сами.

Хозяева предложили нам две возможности. Мы могли оставить Книгу в крипте, где за ней будут присматривать, и она еще на несколько веков исчезнет из мира. Каждого из нас хранители обещали вернуть назад в те места, где мы находились, когда начались наши приключения. Естественно, что даже память о них была бы стерта, и мы с Тони, встретившись случайно на улице, не узнали бы друг друга. Была и другая возможность. Мы могли бы оставить Книгу у себя. Не знаю, почему Хозяева поставили условие непременного владения книгой, обещая нам с Тони долгое совместное житье-бытье. Вероятно у них были на это свои причины.

Конечно, мы выбрали второе. Я даже оскорбился немного, честное слово. Я понимаю, хозяева Книги – существа, к человеку имеющие малое отношение, но с чистым сердцем предлагать мне вернуться в те дни, когда мое существование представляло собой тоскливую череду несчастий, – это уж слишком. Надо же немного разбираться в людях!

Книгу мы забрали с собой. В подвале своего дома Тони отыскал вместительный ларец, скорее, маленький сундук, старинный, но еще крепкий, обитый железом и с надежными замками. Туда мы поместили Книгу. Ни у меня, ни у Тони не возникало желания говорить ни о ней, ни о тех событиях, свидетелями и участниками которых мы сделались. Первое время мы вели самый нелепый, если помнить обо всем, что с нами случилось, образ жизни. Ели, спали по двенадцать часов в сутки, гуляли. Тони с каким-то остервенелым вдохновением возился на кухне, потрясая меня и мой желудок все новыми гастрономическими шедеврами.

Кажется, на третий день я завел разговор о том, как мы все же станем жить дальше. Мы с Тони сидели на веранде в шезлонгах, переваривая обильную трапезу. С гор дул резкий ветер, поэтому Тони вынес из дома пару шерстяных пледов, в которые мы закутались по уши.

У Тони из пледа торчала только голова и кисть правой руки, в которой он держал зажженную сигарету.

– Что тебя беспокоит? – осведомился он в ответ на мое сбивчивое и путанное вступление. Я сам себе напоминал рассудительную героиню мексиканского сериала.