— Idem[15], я бы сказала. Ты не видел мою резинку для волос? — спросила она.

— Вчера вечером видел, когда снимал ее у тебя, — сказал ты, — а после не знаю.

Она вернулась в палатку и почти сразу вышла оттуда, держа в руках то, что искала. Несколькими простыми движениями она схватила волосы на затылке, и вместе вы вошли в дом.

Ваши родители суетились у плиты.

Вы сели за стол в ожидании, пока папа накрывал, а мама сразу же забросала вас вопросами:

— Как это вам пришло в голову спать на улице?

— Да так, — ответила Сельваджа. — И потом мы спали в палатке.

— Я это видела, — засмеялась мама, откидывая макароны на дуршлаг.

Ты и Сельваджа посмотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом твоя сестра добавила:

— Мы умирали от скуки, а эта идея была гениальна.

— Вы случайно не устроили какую-нибудь шумную вечеринку? Соседи не будут ругаться? — спросил папа с подозрением.

«Не доверяет», — подумал ты.

— Нет, — ответила Сельваджа. — И не думали.

— Мы просто прогулялись, пропустили по стаканчику, потом вернулись сюда и легли спать. Ровным счетом ничего не случилось, — добавил ты. — Никаких разбросанных бутылок из-под пива и друзей, валяющихся на траве.

Но на самом-то деле кое-что все-таки случилось. Она поцеловала тебя в губы, в губы!

Позже, когда мама сообщила, что они с Сельваджей должны пройтись по мебельным магазинам в поисках чего-то, чего ты не знал, ты сразу же вызвался составить им компанию, несмотря на то что на этот день у тебя была намечена тренировка в бассейне. Ты просто не мог расстаться с Сельваджей после того, что случилось между вами накануне вечером: слишком живы были воспоминания, и ты хотел продлить это ощущение. Мама согласилась, а Сельваджа наградила тебя улыбкой немой благодарности.

Но прежде чем отправиться по магазинам, вы заехали к ним домой, потому что Сельваджа хотела во что бы то ни стало сменить платье. Войдя в квартиру, ты устроился на диване в гостиной, листая старый номер «Vanity Fair». Каждые несколько секунд ты отвлекался от журнала и смотрел по сторонам. Ты рассеянно разглядывал комнату со свежевыкрашенными стенами и обставленную согласно маминым представлениям о буржуазном вкусе. Но вот твой взгляд остановился на полуприкрытой двери в комнату Сельваджи.

В том не было никакой необходимости, но ты решил подняться и закрыть ее плотнее, на случай если Сельваджа не обратила внимания. Но в одном шаге от двери ты увидел через щелку, что Сельваджа направляется к кровати. В руке у нее была блузка. Она положила ее на кровать, потом сняла майку и лифчик. Она стояла к тебе почти спиной, но когда наклонилась, чтобы взять блузку, ты увидел восхитительную округлость ее груди. Ты замер на месте, за проклятой дверью, прекрасно понимая, что все, что происходило с тобой в этот момент, было неприемлемо и осуждалось в обществе. Тем не менее, хоть ты и сознавал, что единственным правильным решением в данной ситуации было бы вернуться к чтению «Vanity Fair» и не совать нос в чужие дела, ты чувствовал, как ноги твои буквально приросли к полу. Ты на глазах становился вуайеристом, и желание обладать ею охватило пламенем твою душу, заставляя испытывать неизвестные доселе мучения. Вместе со всей этой бурей чувств внутри тебя, как горный поток, отчаянно пытавшийся снять тебя с отмели, росло отвращение к себе самому.

Ты не мог и не хотел испытывать подобных ощущений, невозможные желания по отношению к той, что была с тобой одной крови. Это было что-то такое, что даже последние племена людоедов, оставшиеся на Земле, отвергали, запрещали, а нарушителей сурово карали.

Именно тогда в тебе, рядом с тщедушным Джеппетто из Вероны, который время от времени еще давал о себе знать, и слугой, с такой легкостью поддающимся манипуляциям упрямой сестрицы, появился третий, самый страшный персонаж — древнее существо, абсолютно невежественное и в то же время переполненное низменными страстями, неустойчивый индивид, способный на такое вопиющее непослушание, что не было ему места, по крайней мере, на этой Земле. Потому что на такого человека, для которого не существовало закона, у которого не было ничего святого, весь мир организовал бы охоту.

Спасительный звук закрывающихся ящиков комода или чего-то другого, донесшийся из комнаты вашей матери, заставил тебя вздрогнуть и вывел из оцепенения. Джеппетто первым бросился наутек, и ты смог спрятаться на кухне, где дрожащими руками схватил первый попавшийся стакан с полки, открыл холодильник и достал бутылочку «Perrier». В два глотка ты осушил свой стакан, закрыл глаза и прижался разгоряченным лбом к дверце холодильника в поисках минутного успокоения.

Как только ты успокоился, то открыл окно и закурил «Camel light», проклиная все приоткрытые двери на свете. Теперь тебе все было ясно. Ты знал, что с тобой случилось, и мог поклясться, что ничего подобного больше не произойдет никогда.

Все персонажи, сидевшие в твоей башке, они же не существовали в реальности. Джеппетто, дамский угодник, плохой неандерталец — кто они были-то, черт побери? Откуда они взялись? Кто их послал, кто им заплатил, в конце концов?

Если бы ты позволил им расти и размножаться, то наверняка очень скоро это привело бы к тому, что они сожрали бы тебя с потрохами гораздо быстрее Сельваджи и всего остального реального мира, эти фантазмы девчачьего критинизма, всякие Алисы в стране чудес, Фитили[16], мальчики-с-пальчики.

И ты, парень из интеллигентной, хотя и распавшейся семьи, спортсмен, обожавший плавание, студент-хорошист, ты не мог этого допустить.

Ясное дело.

Случалось, что она отказывалась от твоих приглашений. Иногда принимала их нехотя и потом заставляла весь вечер жалеть, изводя своими колкими замечаниями. Разумеется, ты обижался, ты это знаешь. Но потом, при следующей встрече, она была такой ласковой, что ты тут же забывал о ее предыдущих капризах. Вот так-то, убежденный как никогда, ты наконец нашел самое простое решение — перестать задаваться вопросами и пытаться объяснить ее странности.

Однажды вечером, вопреки диете, вы остановились поужинать пиццей и мороженым в симпатичном ресторанчике в центре города.

— Ты хочешь, чтобы я поправилась, — пожаловалась она, веселя тебя, пока уплетала за обе щеки свою пиццу с рукколой и креветками, ловко орудуя плохо заточенным ножом.

Вы сидели друг напротив друга. В какое-то мгновение вы встретились глазами и поняли, что для обоих это был особенный вечер. Вы говорили о всяких пустяках, о последних приготовлениях к их с мамой переезду в папин дом, о фильмах (в частности о «Moon» — престраннейшем фильме из научной фантастики об искусственных близнецах) и о старой доброй музыке гранж.

Потом вам принесли мороженое и вы замолчали, погрузившись в это сладостное холодное царство. Спустя какое-то время Сельваджа обратилась к тебе с той особенной интонацией, какой обычно пользовалась, когда хотела сказать что-то приятное:

— Невероятно, Джон-Джонни, но я ни с кем никогда так не общалась, как с тобой. В общем, я не думала, что парень может так хорошо меня понимать.

— Я тебя понимаю, — ответил ты, — просто потому, что мы с тобой в одной лодке, и иногда я чувствую себя так же, как и ты.

— Да, — согласилась она. — Похоже, что и вы, мужчины, тоже испытываете чувства иногда. — Она хотела казаться циничной, ясное дело.

— Только, пожалуйста, не будем повторять избитые фразы, что мы, мужчины, по своему эмоциональному развитию остались в каменном веке. Тебя это удивит, но может статься, что это не так. Например, — продолжил ты степенно и в то же время игриво, стараясь спрятать за шуткой известную долю правды, — из нас двоих это ты бессердечная. Один вечер соглашаешься на свидание, а три других — нет, и тебе дела нет до моих чувств.