— Вы сказали, что к вам присоединятся жена и дочь?

— Как только устроюсь. Жена не привыкла к такому, — растерянно признался Луи.

— Не сомневаюсь, что жены офицеров союзников составят ей компанию. Общество Пера также очень гостеприимное.

— Конечно! Но дом, который нам выделили, находится здесь, в Стамбуле. Боюсь, она будет чувствовать себя в изоляции. И я не смогу быть каждый день рядом, чтобы помочь.

Селим задержал в легких дым.

— Мы — не монстры, — прошептал он.

— Я никогда не позволил бы себе сказать подобное! — резко возразил Луи.

— Дом должен ее устроить, вы так не думаете? — продолжил Селим спокойно. — Наш конак — один из самых приятных домов в городе. Я оставлю вам Али, а также нескольких служанок. Они не говорят по-французски, но это простодушные и преданные люди. Вашей жене, несомненно, понравится сад, — добавил он, бросая взгляд в окно. — Моя супруга сама заботится о цветах и фруктовых деревьях. Кстати, сейчас как раз поспели гранаты. Вы можете этим воспользоваться.

Луи ошеломленно смотрел на хозяина. Тот курил с невозмутимым видом. На губах турка играла легкая улыбка.

— Простите?

— Капитан, мой дом переходит к вам. Нам дали двадцать четыре часа, чтобы покинуть его. Вы застали нас врасплох, и вы видите, что я огорчен. Нас довольно много, сами понимаете. Моя мать, дядя, старые кузины, укрывающиеся у нас…

Луи почувствовал, что у него горят щеки. Это был абсурд. Он думал, что найдет пустой дом, владельцев которого он и знать не будет. Это позволит совершить безличную и временную реквизицию, пока командование не подпишет мирный договор и войска союзников не вернутся домой. Как можно выставить за дверь этого человека и всю его семью?

— Я не могу допустить подобного, — заявил Луи. — Я попрошу заменить место жительства.

Селим не мог упустить такого случая. Он догадывался, что этот француз — как раз один из тех, с кем можно договориться. Божественная рука, хвала Его имени, в который раз все устроила.

— Понимаете, дом большой. Здесь хватит места для всех. Почему бы вам не занять селямлик с этой гостиной и комнатами с красивым видом из окон? А я с семьей смогу жить в другом крыле. Ваша жена не будет в одиночестве во время вашего отсутствия, но никто не нарушит ее личное пространство. Уверен, что Лейла найдет с ней общий язык. Моя супруга в совершенстве владеет вашим языком.

Луи колебался. Предложение было заманчивым. Ему сразу понравилась атмосфера этого дома. И вид был потрясающий. Розе не в чем будет его упрекнуть. Она никогда не жила в такой роскоши. Единственное, что казалось маловероятным, — то, что его жена сойдется с молодой турчанкой.

— Вы уже знакомы с Ахметом, конечно, — добавил Селим спокойно и твердо. — Моя малышка Перихан будет рада иметь старшую сестру, с которой сможет играть…

Хозяин смотрел на Луи пристально и серьезно, гость был смущен. Этот уроженец Востока, который был так на него не похож, вдруг показался близким, будто все понимал без слов. И тогда Луи показалось, что решение принято давно, возможно очень давно, что его жизнь — лишь длинный пробег, усеянный более или менее болезненными препятствиями, предназначенный привести его сюда, в этот дом с зелеными ставнями, выходящими на Босфор, и что его будущее ему больше не принадлежит.

— Мама, я прошу тебя, признай, по крайней мере, что мне удалось отменить переезд.

— Ну, это не такой уж подвиг!

Селим-бей глубоко вздохнул. Его мать была порой непреклонна. Она жила под защитой этих стен, на которых не замечала ни трещин, ни выцветшей краски, ни налета, который не столько был следствием времени, сколько демонстрировал общую ветхость и упадок проигравшей страны. Под охраной Али Ага, который проявлял иногда нечеловеческую виртуозность, исполняя малейшие ее желания, она жила словно в другом мире, отвергая все, что могло нарушить гармонию существования представительницы того столетия, когда в гаремликах царила полная безмятежность.

— Ты не представляешь, какой беспорядок это за собой влечет, — раздраженно чеканила Гюльбахар-ханым, перебирая жемчужины ожерелья. — Несчастный Али Ага буквально за голову хватается. Ему пришлось реорганизовать весь домашний устрой. А дядюшка Мехмет жалуется, что в нашем крыле ему плохо спится. Бедняжка, в его-то возрасте… Он уже задумывается, не вернуться ли в Анатолию.

— Ну, и дай ему Бог! — проворчал Селим.

— Мысль о том, что этот гяур[18] находится здесь, в моем доме…

Гюльбахар задрожала, смерив сына недоверчивым взглядом из-под полузакрытых век, предполагая, что он приготовил ей более горькую пилюлю. Неверные под ее крышей. Днем и ночью. Устроятся, как у себя дома, и будут отдавать приказы ее рабам.

— Он заказал сюда кровати, — прошептала она на тот случай, если французский офицер мог ее слышать. — Он хочет переделать комнаты в спальни и требует поставить замки на двери. Но самое худшее — то, что его жене нужна ванна… Эти люди гниют в своей грязной воде, утверждая, что моются. Это отвратительно! Предупреждаю тебя, она принесет в наш дом болезни.

Селим улыбнулся. Временами мать была похожа на ребенка. Проявления ее злости и восторга друг от друга не отличались. Она невзлюбила бедного Луи Гарделя, и чему тут удивляться? Он сбил машиной ее внука и угрожал выселить. Он никогда не обретет ее прощения. Даже его букет цветов отнесли в комнату, которой обычно редко пользовались, поскольку зимой там было слишком влажно.

— Мне сказали, что ты выходил с ним ужинать, — заявила она. — Ты считаешь нормальным связываться с этими жалкими типами? Иногда я тебя не понимаю, сын мой.

— Он бродил как неприкаянный, — защищался он. — Мне захотелось его развеселить.

Селим обладал широтой души, свойственной многим его соплеменникам. Секретарь не признался, что его тронул взгляд серых глаз француза, такой же блеклый и спокойный, как зимнее озеро. Не рассказал Селим и то, что был удивлен великодушием гостя, которое проявилось в день знакомства. Тем более хозяин дома не признался матери, что стал ценить компанию Луи Гарделя.

— Война окончена, — продолжил он. — Мы вынуждены найти общий язык. Впрочем, падишах выступает за взаимопонимание с союзниками.

— И все же это весьма досадно! Я не уверена, что в последнее время Его Величество получал добрые советы от своего окружения.

Личность монарха не внушала доверия Гюльбахар-ханым. Боязнь заговоров, недоверие к членам собственной семьи, способным отдать приказ о свержении, заточении или убийстве, породили более или менее заметные психологические проблемы у представителей правящего дома. Казалось, что паранойя стала наследственной чертой характера. Абдул-Хамид II сверг своего брата, Мурада V, под предлогом, что тот сумасшедший, но и сам был низложен. А Мехмет V, как его назвали после возведения на трон, принимал гостей с револьвером в кармане. Эпоха требовала от мужчин уверенности, а не трусости. А единственным критерием уверенности падишаха было удержание трона любой ценой. «Нужно уметь выбирать опору во время бури», — подумала женщина. Селим верил, что уловил характер своего господина, но мать оказалась прозорливей.

В девятилетнем возрасте она вошла в гарем дворца Долмабахче, куда ее, растрепанную, с выпученными от страха и возбуждения глазами, доставил работорговец. Калфа[19], в обязанности которой входило образование новеньких, взяла на себя заботу научить маленькую горную дикарку тому, как идеальная женственность отражается в благородстве тела и души. Ей дали имя Гюльбахар, она была прилежной ученицей, покоряясь строгой дисциплине и иерархии. Она стала одной из самых совершенных женщин гарема, выгодно вышла замуж, поскольку султан не выбрал ее в качестве внебрачной сожительницы. С тех далеких времен у Гюльбахар-ханым было острое понимание политики. Но об этом своем таланте она не позволила узнать никому.