Увлекшись рассказами, они и не заметили, как неожиданно в комнату вошел солдат и четко, по-военному спросил:

— Товарищи, разрешите доложить? — Не дожидаясь ответа, солдат продолжал: — Мы стоим на почте и на телеграфе. Там чиновники портят все дело: задерживают наши телеграммы и работают только на Керенского. Мы арестовали главарей и приостановили работу телеграфа. К нам надо туда какого-нибудь комиссара, чтобы разобраться во всем.

— Какого-нибудь, не годится, — сказал Григорий Александрович Усиевич. — Надо хорошего, делового, энергичного, да к тому еще смелого.

Несколько человек, как будто уговорившись между собой, посмотрели на Вадима Николаевича Подбельского.

Мысли всех выразил Соловьев:

— Поехать придется вам, Вадим Николаевич.

Подбельский поднялся и вышел в соседнюю комнату. Через десять минут он уже вернулся с мандатом от Военно-революционного комитета, удостоверявшим, что он назначен комиссаром почты и телеграфа города Москвы.

«Пробираться на телеграф было еще довольно трудно, — вспоминал впоследствии Подбельский. — Темень кругом непроглядная. Всюду трещат выстрелы. Кто стреляет, в кого — сразу не разберешь. А пули, должно быть, находили своих адресатов.

Почти на каждом углу — патруль. Проверка документов, обыски.

Мы сели с товарищем-солдатом в санитарную карету и стали пробираться к телеграфу.

На телеграфе караул провел меня в одну из дальних комнат, где, как выяснилось потом, собрался Совет Московского почтово-телеграфного узла.

Я вошел в комнату Совета, отрекомендовался присутствующим и предложил им начать переговоры о дальнейшей работе телеграфа.

Председательствовал на собрании московский почт-директор Миллер.

— Прежде чем вступать в какие-либо переговоры, — сказал он, — мы должны видеть свободными наших арестованных товарищей.

На телеграфе караулом были подвергнуты аресту пять человек, несколько было арестовано, кроме того, на почтамте.

Я заявил, что освободить арестованных без всякого разбора дела не могу ни в коем случае.

Начал допрос арестованных:

— Наши товарищи-солдаты заявляют, что вы умышленно не пропускали телеграмм только что народившейся советской власти и оказывали всяческое содействие провокационным телеграммам свергнутого Временного правительства. Я требую, чтобы вы сказали совершенно определенно: верно ли это или нет?

Допрашивал арестованных я каждого в отдельности. И от всех от них получил один и тот же ответ:

— Да, действительно, до вчерашнего дня Московский телеграф задерживал депеши советской власти. В данном случае мы являлись лишь точными исполнителями Центрального комитета нашего союза, директивы которого для нас обязательны. Но теперь, когда правительства Керенского уже не существует, мы впредь, до созыва Учредительного собрания, будем придерживаться позиции нейтралитета.

В таком же духе я получил заявление и от всего почтово-телеграфного Совета в целом.

Времена тогда были странные: всех арестованных я тут же объявил свободными.

Затем с телеграфа я направился в помещение почтамта с целью освободить задержанных там почтовых чиновников, против которых не было выставлено никаких серьезных обвинений и которые были задержаны караулом больше «на всякий случай».

Я застал всех арестованных на почтамте спящими на диване. Разбудил их, сказал несколько напутственных слов и объявил свободными.

На другой день я снова встретился с Советом Московского почтово-телеграфного узла, с которым у меня начались длинные и нудные переговоры о признании советской власти и ее представителя — комиссара.

Ни я, ни противная сторона не решались обострять отношений. Я был один перед лицом весьма хорошо сплоченной массы саботажников и обманутой ими массы. Они стояли перед лицом явной победы революционных войск в Москве и уже начинали чувствовать себя затравленными…»

Молодой редактор усманской уездной газеты Николай Александрович Андреев на рассвете 2 ноября 1917 года приехал в Москву. На привокзальной площади и близлежащих улицах было тихо и безлюдно. Андреев, который не раз бывал в Москве, удивился этой необычной тишине. Чего-то недоставало. И, только пройдя пешком несколько кварталов, он понял: не ходят трамваи, не слышно их пронзительного звона.

Студеный ветерок пробивал легкое пальто, то и дело приходилось тереть застывшие уши. Пешком Андреев добрался до Скобелевской площади. Вот и Московский Военно-революционный комитет.

— Проходи, — сказал Андрееву строгий красногвардеец, внимательно прочитав мандат, извлеченный из-за голенища сапога.

— Вам кого, товарищ? — спросил Усиевич, столкнувшись в темноте коридора второго этажа с Андреевым.

— Мне бы кого-нибудь из Ревкома… Я из Усмани… -

— Тамбовский, значит, — Усиевич, обняв Андреева за плечи, втолкнул его в ближайшую дверь.

— Ну, вот теперь я тебя вижу, земляк, — сказал он, усадив усманского гостя.

— Земляк? — переспросил Андреев.

— Ну, конечно же, земляк,

И он представился:

— Григорий Усиевич…

Андреев рассказал, что телеграфная и телефонная связь с Москвой прервана, в Тамбове засели эсеры, и Усмань оказалась оторванной от событий этих дней, вот он и приехал за новостями.

Усиевич сообщил о победе восстания в Петрограде и Москве, об успехе советской власти в провинции.

— Что же касается саботажа телеграфистов, то я советую поговорить с товарищем Подбельским. Тоже, кстати, земляком.

В коридоре послышались быстрые шаги.

— Не он ли идет? Так быстро ходит только Подбельский.

И действительно — вошел Вадим Николаевич.

— Ты легок на помине, Вадим, — Усиевич поднялся с краешка стола, на котором сидел. — Вот и хорошо, что ты пришел. Представляю тебе, товарищ Андреев из Усмани. А мне пора…

Вадим Николаевич крепко пожал руку усманца и внимательно всмотрелся в его лицо.

— Редактор уездной газеты Андреев Николай Александрович.

— Тамбовцы здесь бывают, — сказал Вадим Николаевич. — Вот весной в «Социал-демократ» заходил ко мне Иван Андреевич Гаврилов с порохового завода. Рассказывал, что они там крепкую партийную ячейку создали.

И Вадим Николаевич вспомнил о встрече с Гавриловым весной 1917 года.

— Сейчас он, кажется, — вставил Андреев, — с нашим Исполатовым в Петрограде.

Вадим Николаевич засыпал гостя вопросами:

— Когда видел Николая Николаевича Исполатова? В Усмани ли Моисеев? Как работает Усманский Совет?

Ответы он слушал внимательно, а когда их поток прекратился, улыбнулся и, как бы оправдываясь перед собеседником, объяснил:

— Это я вспомнил, как здорово мы тогда смеялись, когда Гаврилов рассказывал мне, как они громили там меньшевиков и эсеров. «Долой Кишкиных и Бурышкиных!»[14] Да?

— Так, Вадим Николаевич, — улыбаясь, ответил усманский редактор.

Подбельский советовал усманцам быстрее передать власть Совету. Что же касается саботажа на телеграфе, то надо срочно самим готовить своих телеграфистов.

— Где остановились? — спросил у Андреева в заключение Подбельский. И еще раз, как и при встрече, внимательно оглядев гостя, добавил: — У нас морозы, а вы так легко одеты…

— Ничего, товарищ Подбельский. Закалка не вредит.

— Остановились где? — еще раз переспросил Вадим Николаевич.

— Нигде! С вокзала пришел сюда…

— Вот что — мне сейчас нужно в Московский комитет. Приходи сюда вечером перед отъездом, часов около девяти. Договорились?

Он быстро, так что Андреев не успел и опомниться, вышел из комнаты.

Вечером, когда Николай Александрович Андреев снова пришел в Ревком, там было полно народу. Входили какие-то люди, стучали машинки, звонил без конца телефон, было накурено и душно. Андреева ждали.

— Ну вот, потеплее оделся! — таким возгласом встретил его появление Подбельский.

— Зашел днем к дядюшке на Маросейку, — объяснил Андреев, — и взял у него пальто.