Оживленные голоса:

— Вот здорово! Да, интересно!

Степан:

— Тише! Наше совещание объявляю закрытым и заканчиваю его прекраснейшей закуской! Да что там — целым пиром!

Степан наклоняется и кряхтя вынимает из-под сиденья сумку, из нее пачку писем.

Общее восторженное:

— О-о-о!

— Получайте! Гансу — три письма, Альдоне — четыре, Сергею — три! Здорово? Иштван, вот твоя почта. А эти письма мне. Но это не все: пришли свежие газеты! Берите!

Номера «Правды» и «Известий» плывут по жадным рукам.

Та же оживленная улица большого европейского города.

Два встречных потока машин. Таких одинаковых на вид и таких похожих на железных жуков. Им нет числа. В одной из них наши советские люди.

Конец первой серии.

Диктор медленно читает текст в то время, как на экране даются кадры, вначале яркие и ясные, потом все более тусклые и расплывчатые до полного затемнения.

Просторная продолговатая комната, стены которой отделаны мореным дубом, и потому в зимний день помещение кажется темным. Посреди комнаты массивный стол, накрытый для завтрака и сервированный на две персоны. Часы, прямо против зрителя, показывают около одиннадцати утра. За спинками стульев тех, кто будет сейчас завтракать, в стену вделаны большие круглые яркие витражи из цветного стекла, подсвеченного изнутри электрическими лампочками: витражи изображают древние дворянские гербы хозяина и хозяйки.

Из другой комнаты слышен громкий веселый женский голос:

— Вчера за мной заехал граф фон Брайзгау с супругой. Ты ее знаешь? Отвратительная кривляка! Мы поехали в Оперу…

В комнату входят супруги фон Голльбах-Остенфельзен. Барон Эрих — пожилой, небольшого роста, худенький брюнет с брезгливой гримасой, застывшей на плотно сжатых губах, а баронесса Люция — молодящаяся красивая блондинка лет за сорок. Оба садятся на противоположных концах стола. Входит горничная — миловидная девушка в черном платье с белым фартуком и заколкой в волосах.

— Прикажете подавать, герршафтен?

Барон молча опускает локти на стол, подпирает голову руками и погружается в раздумье.

— Да, да, Беатриса. Так вот, мы поехали в Оперу, и здесь случилось необыкновенное событие: в буфете…

Входит камердинер барона, останавливается за его креслом и начинает ждать, когда баронесса прекратит болтовню.

Баронесса наливает себе кофе, с аппетитом завтракает и в то же время продолжает болтать.

— В буфете к нам подходит, ну кто бы вы думали, Эрих? Мсье Франсуа Понсэ, посол Франции. Ах, Эрих, это — мужчина! Что за осанка! Что за лицо! Загляденье!

Камердинер деликатно покашливает.

— Его превосходительство подходит, отвешивает нам истинно парижский поклон, понимаешь, Эрих, на манер галантного маркиза королевских времен и…

Камердинер кашляет громче.

— И говорит мне: «Мадам, я счастлив, что вы не живете в Париже: ваша элегантность и красота затмили бы красоту парижанок и свели бы с ума наших мужчин!» Тут я улыбнулась и говорю: «Кроме одного, мсье, о чем трагически сожалею!» Мы смеемся, публика смотрит только на нас, репортеры щелкают фотоаппаратами и…

Камердинер кашляет изо всех сил. Барон, не поднимая головы:

— В чем дело. Карл?

— Звонили из Министерства иностранных дел, господин барон.

Не поднимая головы, сквозь пальцы рук барон глухо спрашивает:

— Кто?

— Его превосходительство статс-секретарь господин фон Зиттарт изволил передать привет госпоже баронессе, осведомился о здоровье господина барона и приказал передать, что сегодня ровно в два часа пополудни он ждет господина барона к обеду в ресторане «Адлон».

Люция капризно:

— Карл, отстаньте с этими глупостями! А Роберт фон Зиттарт очень мил! Очень! Понимаете ли, Эрих, мы стоим в буфете с бокалами шампанского в руках…

Камердинер и горничная уходят.

— Все смотрят только на нас… Но что с вами, Эрих? Вы больны или уже успели выпить?

Не поднимая головы, барон отвечает нехотя и серьезно:

— Вы знаете, что профессор Бок предупредил меня, что я умру в тот день, когда протрезвлюсь. Мое сердце может пока что работать только тогда, когда его подгоняет привычная доза алкогольного яда. Да, я болен и прошу вас, Люция, не произносить в отношении меня это мерзкое словцо «уже».

Люция с аппетитом завтракает и беззаботно щебечет дальше:

— Ах, какие глупости! Эрих, я умоляю, ответьте мне: по-нему наши мужчины не умеют носить усы с таким шиком и Удальством, как эти французы?

Укромный уголок в дорогом ресторане. Публики немного. За столиком обедают барон фон Голльбах-Остенфель-Зен и статс-секретарь Министерства иностранных дел Роберт фон Зиттарт, пожилой господин с сединой в волосах, с правильным бледным лицом аристократа. Оба говорят негромко, слегка склоняясь один к другому.

Фон Зиттарт вкрадчиво, с приятной улыбкой:

— Я хочу, Эрих, подвести итог нашим последним дружеским беседам. Мы в полном согласии установили три факта: оба живем не по средствам, оба не умеем ограничивать себя и оба идем к финансовому краху со всеми его служебными и общественными последствиями.

Барон сквозь зубы, морщась как от гадости, которую вынужден проглотить:

— Да, Роберт.

Фон Зиттарт:

— Мы оба не желаем опускаться на дно и полны решимости найти выход из положения. Мы — старые друзья и теперь подаем друг другу руки. Мы вместе найдем выход!

Барон сквозь зубы, угрюмо:

— Да, Роберт.

— Любой выход, Эрих, любой!

— Да, Роберт, любой. Отступать некуда.

Фон Зиттарт, незаметно осмотревшись по сторонам, вполголоса:

— Тщательно взвесив все обстоятельства, я пришел к выводу: безопаснее всего начать сотрудничать с большевиками. Для людей нашего круга работать на них не менее отвратительно, чем работать на нашего ефрейтора.

Барон вздрагивает и испуганно откидывается на спинку стула.

Мокрой и туманной весной 1930 года двое мужчин, один помоложе, другой постарше, сидели за столиком привокзального кафе «Эспрессо» в Милане и допивали кофе. Наступала ночь. Их одежда, торчащие из карманов последние номера нью-йоркских газет — все было американское, так же как и скучный разговор о каких-то деньгах, которые оба оставили в Штатах. Но разговаривали они вполголоса и по-немецки. Тот, что постарше, был рыжеватым и говорил с рижским произношением, а тот, что помоложе, красивый голубоглазый блондин, — с пражским. Рыжеватый, посмотрев на часы, буркнул:

— Хуже нет — ждать поезда…

И потянулся к соседнему столу, где лежали оставленные кем-то газеты.

— Ты что? — удивился блондин.

— Почитаю от скуки!

Рыжеватый от нечего делать уткнул свой веснушчатый нос в мятый лист вечерней газетки. Вдруг лицо его оживилось:

— В твоем паспорте отмечено, что ты доктор права, Йозеф? — спросил он блондина.

— Да.

— И член пражской коллегии адвокатов?

— В паспорте об этом не сказано. Но я ношу с собой членский билет, а в портфеле у меня папка бланков коллегии и личная печать.

Рыжеватый минуты две-три думал, потом протянул газету блондину, указав пальцем на одну короткую заметку:

— Прочти! Интересно, где находится в Чехословакии Ки-ральгаза?

— Не знаю, — пожал плечами блондин. — Наверное, где-нибудь в Словакии. Там много венгров.

— Эх, ты! Не знаешь своей маленькой страны!

— Я — немец из Судет, родился в городе, который по-немецки называется коротко и ясно — Ауссиг, а по-чешски длинно и сложно — Усти-над-Лабем. Похоже? Киральгаза в переводе с венгерского на немецкий — Кёнирсгоф, то есть Королевский двор, а где он и как называется теперь у словаков — не знаю. Зачем это тебе?

— Мне ни к чему, а тебе понадобится. Я уезжаю дней на десять. К моему возвращению ты обязан воскресить погибшего графа — он и его тетушка попали сегодня в автомобильную катастрофу на автостраде Рим-Милан. Надо спешить, пока тела не погребены и документы не отослали в посольство с извещением о смерти владельцев. Выезжай сейчас же, пока умершие юридически еще живы.