— Вы ведь хотите поговорить о чем-то с Люисом, — заметила она, не успели мы кончить суп. У нее было доброе сердце. Кроме того, она предпочитала, чтобы разговор сразу начинался напрямик. — Может быть, вы хотите сразу перейти к делу?

Лаура с облегчением улыбнулась. Она взглянула через стол на мужа.

— Кому же начинать?

— Мне все равно, — ответил он нелюбезно.

— Мы не будем просить вас о многом, — сказала Лаура, нахмурив брови. — Вопрос с пересмотром нашего дела все никак не может решиться, и мы хотели бы, чтобы вы использовали в этом отношении свое влияние. Вот и все.

Тут она вдруг повернулась к Маргарет и сказала официальным светским тоном с изысканной вежливостью:

— Боюсь, что наш разговор покажется вам скучным. Не знаю, слышали ли вы что-нибудь о том, что с нами произошло?

— Теперь я, по всей вероятности, знаю об этом уж никак не меньше Люиса, — ответила Маргарет.

— Ну, тогда, значит, вы себе представляете, почему нам так противна вся эта компания, — воскликнула Лаура.

Всю силу убеждения — а темперамент у нее, совершенно очевидно, был немаленький — она сосредоточила на Маргарет. Но кто-кто, а Маргарет была не из податливых. Она только производила впечатление тонкокожей, на деле же обладала твердым характером и силой воли ничуть не меньше, чем Лаура.

Насильно навязать ей убеждение было невозможно, не так-то просто было и разжалобить ее.

— Могу себе представить, что вам пришлось пережить, — сказала она ласково, но не сдавая позиций.

— Может, мне следует предупредить вас, — вставил я, — что я теперь знаю обо всем этом больше, чем прежде.

— Откуда? — вскричала Лаура.

— Кое-что я слышал в колледже.

— Надеюсь, вы остались довольны тем, что услышали?

Было время, когда я, не в пример жене, едва ли устоял бы перед таким проявлением чувств. Хотя со стороны было трудно этому поверить, хотя Лаура и сосредоточила все усилия в первую очередь на Маргарет, которая показалась ей из нас двоих более отзывчивой, на деле я был куда более податлив, чем она. Мне даже приходилось отучать себя от этого недостатка, перевоспитывать себя. Но в этот вечер я и правда не чувствовал ни малейшего искушения сдаваться. Лауре не удалось привлечь меня на свою сторону; к Говарду я испытывал антипатию; я был готов вести разговор начистоту.

— Это к делу не относится, — сказал я.

Я подождал, пока не подали следующее блюдо, и снова обратился к Лауре:

— Вы говорите, что в колледже никак не могут решиться на пересмотр вашего дела. Все это обстоит далеко не так.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что, насколько мне известно, — а я думаю, что если бы разговор об этом был, то мне было бы известно, — никто там даже не собирается пересматривать его.

— Ты веришь этому? — сказала Лаура, обращаясь к мужу.

— Меня это нисколько не удивляет, — ответил он.

Она в упор посмотрела на меня сердитыми глазами и спросила напрямик:

— И будь вы там, вы считали бы, что это в порядке вещей?

На миг я встретился глазами с Маргарет, затем посмотрел на Говарда, сидевшего по правую руку от нее. Он сидел, мрачно понурив голову, с таким видом, словно разговор этот его вовсе не касался. Я снова повернулся к его жене и сказал:

— Боюсь, что ни одного довода, который мог бы заставить меня предпринять какие-то шаги, я пока еще не слышал.

Я скорее почувствовал, чем услышал, как Говард не то ухмыльнулся, не то подавился смешком. Лаура вспыхнула до корней волос и воскликнула:

— Какое право имеете вы так говорить?

— Вы хотите, чтобы я продолжал?

— А как же иначе?

— Ну, так вот что, — сказал я, стараясь придать своему тону объективность. — В свете того, что говорится в докладе ученых относительно этой фотографии, я просто не мог бы встать на другую точку зрения. Не забывайте, что сам я, точно так же как и большинство других ученых, совершенно не сведущ в этой области и высказать свое мнение не могу. В этом-то и заключалась одна из трудностей всего разбирательства. Даже будь я одним из членов совета, мне пришлось бы поверить на слово Фрэнсису Гетлифу и другим ученым.

— О, мы-то знаем, что они из себя…

Я остановил ее:

— Нет, я не хочу этого слышать. Фрэнсис Гетлиф мой друг вот уже двадцать пять лет.

— Ну и…

— Я верю ему безоговорочно. Так же как и все те, кто его знает.

— Гетлиф, — вставил Говард насмешливо, тоном человека, которого не проведешь, — великолепный образец ученого, бывшего когда-то прогрессивным, но вовремя одумавшегося.

— Не думаю, чтобы это было так, — ответил я, — но, если даже допустить, что вы правы, отразиться на его суждении это не могло бы.

— А что же, интересно, могло? — продолжал Говард все тем же насмешливым тоном.

— Вам это должно быть прекрасно известно. — Я чуть было не вышел из себя. — Его собственное мнение — мнение ученого, видевшего фотографию своими глазами.

— Значит, надо полагать, к моим объяснениям они отнеслись без предубеждения?

— Мне рассказывали все, что было предпринято ими…

— Кто рассказывал?

— Скэффингтон.

Лаура резко рассмеялась.

— Вы, может, считаете, что и он не был предубежден?

— Я не знаю его так, как знаю Гетлифа, но он производит на меня впечатление человека порядочного.

— Он — религиозный маньяк. И к тому же сноб, каких мало.

— Рассказывал мне об этом и мой брат.

— Неужели вы правда думаете, что его это хоть сколько-нибудь волнует, — запальчиво сказала Лаура, — когда он только спит и видит, как бы ему сесть на место Брауна…

Я заметил, что Маргарет передернуло и она с опаской посмотрела на меня, словно испытывая неловкость за гостью.

— Надо полагать, вы считаете, — сказал Говард, — что этот знаменитый суд старейшин тоже не был предубежден? Надо полагать, они вовсе не горели желанием поверить всему, что им скажет Скэффингтон и компания?

Мне это наконец надоело. Продолжая есть, я наметил в уме целый ряд вопросов, совсем как делал это когда-то в молодости, занимаясь адвокатской практикой.

Все молчали.

— Я хотел бы выяснить кое-какие подробности, просто так, для себя, — сказал я Говарду. — Вы не возражаете?

— Нисколько, — ответил он.

— Благодарю. Из того, что мне говорили, я понял, что вы являлись перед судом старейшин несколько раз. Это правда?

Он кивнул.

— Сколько раз?

— Надо полагать, три раза.

— Это соответствует тому, что я слышал. В первый же раз, когда вы давали суду показания, вам было объявлено, что, по убеждению ученых, одна из фотографий, приведенных в вашем научном труде, была поддельной, Сказали вам это?

— Надо полагать, все сводилось к этому.

— Но ведь тут не могло быть никакой неясности. Это же очень важно. Сказали ли они вам прямо, что фотография подделана?

— Да, надо полагать, сказали.

Он не опустил глаз, наоборот, поднял их и уставился на карниз в левом углу комнаты. Много времени прошло с тех пор, как я последний раз допрашивал свидетеля, но все же мало-помалу я освоился. Мне было ясно, что он сразу же занял оборонительную позицию: он был настроен враждебно, ходил вокруг да около, стараясь избежать прямых ответов на вопросы, и производил впечатление человека, одержимого какой-то манией. Я спросил:

— И она действительно была подложна?

Он не сразу ответил:

— Я вас не вполне понимаю.

— Что ж тут не понимать? Я спрашиваю, была ли подложна эта фотография? Иными словами, была ли она подделана, чтобы доказать какое-то положение в вашем труде?

Он снова помедлил с ответом.

— Да, надо полагать, что была.

— Вне всякого сомнения?

На миг он отвел глаза от карниза и искоса, с неприязнью посмотрел на меня. Потом кивнул.

— Значит, вы согласились с судом старейшин, когда они указали вам на подлог?

— Да, я им так и сказал.

— Как я слышал, вы категорически отрицали это два первых раза. Это правда?

— Я сказал им.

— Только на третий раз?