Отец и Леха. Пустырь. Метатель молота Алексеев. Ванька Коза. Рассказ о Ваське Графе. Леху увозит "черный ворон".

Лexy забрали. Он не ночевал дома, и его не было в об-щежитии. Бабушка Маруся сходила к хорикам, где жил ка-кой-то Лехин знакомый, пришла в слезах, бухнулась к отцу в ноги и, тонко причитая, стала просить вызволить парази-та Лешку из милиции. Отец недовольно хмурился, отчиты-вал мать, которая заступалась за брата, выговаривал ба-бушке, но куда-то ходил, перед кем-то хлопотал, и через неделю Лёха пришел домой.

На Леху жалко было смотреть. Блатной налет с него слетел как шелуха, будто его и не было. Леха осунулся, бе-лесые ресницы растерянно хлопали, и было видно, что он напуган.

Леха появился утром, когда отец уже был на работе, и как шмыгнул в бабушкину комнату, так и просидел там до вечера.

Бабушка порхала из кухни в комнату, из комнаты на кухню, совала Лехе картошку с огурцом и все охала и со-крушалась, что он похудел.

Придя с работы, отец спросил коротко:

- Пришел?

- Дома, целый день сидит, не евши, в рот ничего не взял, - заскулила бабушка Маруся.

- Пусть зайдет в зал, - приказал отец.

- Леня, дитенок, иди, Юрий Тимофеевич зовет, - с на-рочитой строгостью позвала бабушка и просительно к отцу:

- Ты ж его, сироту, не бей.

- Дура вы, мамаша, - возмутился отец. - Вам бы не за-ступаться, а просить меня, чтоб три шкуры с него, подлеца, спустил за его дела, а вы ...

Отец не договорил и, махнув рукой, ушел в зал. Из своего убежища вышел Лexa. Он не знал, куда деть руки, то засовывал их в карманы, то вытаскивал, и они щупали и мяли рубаху, а глаза его бегали загнанными зверьками.

- Ой, дитенок, сиротинушка моя горемычная, голо-вушка горькая, - вполголоса запричитала бабушка, погля-дывая на дверь в зал.

- Леонид, - послышался голос отца.

Леха втянул голову в плечи и шагнул в комнату с ви-дом обреченного на смерть. Я было сунулся за ним следом, но отец выставил меня за дверь, и я сидел, прислушиваясь к тому, что происходило в зале. Бабушка мягко, как кошка, ходила по кухне, промокала глаза концом головного платка и тоже прислушивалась.

До нас доносился сердитый голос отца, но слов было не разобрать. Только отчетливо выговаривал рыдающий голос Лехи: "Отец, гад буду, если..." Наконец, дверь распахнулась, и вышел Леха с красными мокрыми глазами и жалким оска-лом зубов с огненным сиянием золотой коронки.

- За отца душу выну, - пообещал Лехa и ушел в бабуш-кину комнату додумывать свою дальнейшую жизнь...

На улице никого не было, и я побежал на пустырь. В это время на пустыре тренировался чемпион области Юра Алексеев, и мы любили смотреть, как он метает свой молот. Пацаны кучно сидели на пригорке и следили за чемпио-ном. В спортивных шароварах, до пояса обнаженный, Алек-сеев, раскручивал над головой ядро на металлическом тро-се, поворачивался вслед за ядром несколько раз сам и вы-пускал снаряд. Ядро тянуло спортсмена за собой, и он ба-лансировал на одной ноге, удерживая равновесие, чтобы не переступить черту, и следил за полетом снаряда, который со свистом, рассекая воздух, мощно летел, неся за собой трос с ручкой, будто хвост кометы; опускался по дуге и глу-хо бухал о землю, замерев в выбитой им лунке. Алексеев так и стоял на одной ноге, провожая взглядом ядро и наклоня-ясь, будто сам летел вместе со снарядом, и только когда снаряд падал, он, словно спотыкался обо что-то, выпрям-лялся и шел к концу поля.

Алексеев долго щупал землю или воронку, вырытую ядром, чистил шар снятой рукавицей и, наконец, возвра-щался на исходную позицию. Меня всегда удивляло, что он тащил ядро через все поле назад, а не бросал его оттуда еще раз.

- Юрик, сколько? - деловито осведомился Пахом. Алексеев даже не посмотрел в его сторону, расставил ноги, потоптался, как бы врываясь в вытоптанный пятачок, и снова закрутил молот над головой.

- Меньше пятидесяти, - сочувственно перевел Мухо-меджан.

- Ну что, Вовец? - поинтересовался Монгол. - Твой отец Лёхе врезал? Ребята отвели глаза от поля и уставились на меня.

- Нет, - разочаровал я их, - не врезал.

- Почему?

- Откуда я знаю? Отец с ним целый час о чем-то гово-рил, а дверь была закрыта.

- А откуда ж ты знаешь, что не врезал? - с надеждой спросил Изя Каплунский. Я пожал плачами:

- Если бы он его ударил, Леха визжал бы как резан-ный, а он молчал. Да и отец никогда не дерется.

- Вовец, а почему Леха тебя не любит? Вроде дядька, заступаться должен, а ты сам его боишься.

- Не знаю. Он себя считает сиротой, а я при отце и ма-тери. Злится. Только у нас дома отец никого не выделяет. С Олькой нам покупают все поровну, ей даже больше, чтобы разговоров не было. А Леха сам себя в несчастные записал. Ему неловко вроде сидеть на отцовой шее, а сам получает мало. И злится. Со шпаной связался.

- А зачем ему получать много? Он на кондитерской фабрике работает. Конфеты, пряники. Ешь, не хочу! - Изя мечтательно завел глаза.

- Нас бы туда! - согласился Вовка Мотя. Все засмея-лись.

- От Лехи всегда кондитерской фабрикой пахнет, - ска-зал Григорян.

- Эссенцией от него всегда пахнет, - усмехнулся я. - Фруктовая эссенция, которую добавляют в конфеты, на спирту. Мужики там ее пьют вместо водки.

- То-то Лёха все время пьяный ходит, - сообразил Витька Мотя.

- Так за что его забрали в милицию? - спросил Самуил.

- Не знаю. Бабушка не говорит, а мать сказала, что это не моего ума дело.

- Не знаю, не знаю! - передразнил Пахом. - Что ты вообще знаешь? Мать говорит, что они ограбили квартиру.

- Не квартиру, а магазин, - поправил Ванька Коза. - А Леха на шухере стоял.

Витька Мотя присвистнул. Мы выжидательно смотре-ли на Ваньку. Ванька было замолчал, чуть поколебался и выложил все, что знал:

- Магазин брали монастырские, с которыми водится Леха. Леху поставили на шухер. Только какой Леха вор? Обыкновенный приблатненный. Стоял, а коленки, видно, тряслись. Увидел лягавого - в штаны наложил и драпанул с перепугу. Тот его и сцапал. Конечно, подняли тревогу. Всех и взяли. Китаец ушел вроде, но через день его тоже взяли на малине.

- Не драпани Леха, лягаш прошел бы мимо - и магази-ну хана, - заключил Иван.

Пока мы молча переваривали Ванькин рассказ, Алек-сеев успел снова метнуть свой молот и ощупывал воронку на другом конце. Монгол вынул изо рта сухую былинку, ко-торую лениво перетирал зубами, и вдруг спросил:

- Коза, а откуда тебе все это известно?

Иван приподнялся на локтях, внимательно посмотрел на Монгола и с усмешкой ответил:

- Сорока на хвосте принесла.

- Смотри, Коза, доиграешься. Забуришь как Леха. Кур-ские-то почище монастырских будут.

Ванька презрительно циркнул слюной через зубы и ничего не ответил.

Ванька последнее время водился с нами редко, все больше бегал на Курскую, где жила отъявленная шпана. Не раз он приносил домой ворованные тряпки, а мать молча прятала, невольно поощряя его. Старшая сестра, Нинка, девка красивая и развязная, когда Ванька показал ей ма-ленькие золотые сережки, спросила:

- Где взял?

- Нашел, - ответил Ванька,

- Сразу две? - засмеялась Нинка. Серьги у него взяла и, подмигнув, сказала, улыбаясь:

- Вот бы ты мне еще перстенек золотой нашел,

Нинке было шестнадцать лет, но полнота делала ее старше, ходила она в туфлях на высоких каблуках, и за ней ухаживали офицеры.

- Огольцы, гляди! - показал рукой Армен.

Алексеев метнул молот, побалансировал на одной но-ге, проследив за полетом ядра, и опрометью бросился на другой конец поля. Он поднял ядро и долго ходил вокруг лунки, поглядывая на нас, потом вбил кол, сделав отметку броска, и пошел, сияющий, к исходной позиции ближней к нам стороной.

- Сколько, Юрик? - спросил Пахом.

- Пятьдесят два! - белозубо улыбаясь, ответил чемпи-он.