- Ну, ты даешь! - вежливо удивились мы.

У Алексеева рот растянулся до ушей. Он почистил яд-ро, не торопясь, надел рубашку и, усталый и довольный, пошел с поля.

- Так он скоро и Александра Шехтеля догонит, а Шех-тель чемпион России, - сказал Самуил Ваткин.

- А это сколько? - поинтересовался Монгол.

- Больше пятидесяти четырех метров.

- Так Юрик его скоро и догонит, - порадовался Пахом,

- Может и догонит.

- Мне домой пора, - поднялся Ванька Коза.

- А футбол? - спросил Каплунский.

- Неохота, - отмахнулся Ванька.

Он ушел, не торопясь, вразвалочку, чувствуя, что мы смотрим ему вслед.

- Пошел к курским, - сказал Мотя.

- А то куда ж, - согласился Монгол.

Солнце клонилось к закату, румяня крыши домов и верхушки деревьев, отчего они становились похожими на сказочные картинки из детских книг. Земля за день нагре-лась, напиталась солнцем, но за ночь она остынет и утром встретит светило паром и туманом в низинах. Но солнце вновь даст ей тепло, необходимое для жизни. Вечера по-следних весенних дней выдались сухими и теплыми. Мы сидели на траве, развалясь и лениво пожевывая травинки, А вокруг все дышало тишиной и покоем.

- Миш, а, правда, что Васька Граф сам с Курской? - спросил Сеня Письман.

- Правда.

- А я слышал, что он из монастырских, - возразил Па-хом.

- Нет, из курских, точно знаю. Да ты спроси у Козы, он тебе скажет.

- Коза сам не знает. Это курские форс давят, будто Граф их. Бахвалятся.

- Тетя Фира говорит, что вчера на барахолке мужику продали отрез бостона, дома развернул, а там уже рукав от фуфайки, - сказал Семен. - Надо же так сделать. Ведь му-жик своими глазами отрез смотрел.

- "Кукла". Жулики могут все что угодно завернуть, ко-мар носа не подточит. Могут показать настоящий отрез, а подсунуть "куклу". Ловкость рук, - объяснил Монгол.

- Это Граф, - решил Володька Мотя.

- Ой, уморил. Будет Граф руки марать такой мелочью. Он по барахолкам не ходит. Это Санька Хипиш. Тот такие штучки вытворяет. А Граф ворует по крупному.

- А, говорят, они работают в паре, - Витька Мотя пере-менил позу и сел поудобнее. - Я слышал про них такую ис-торию. Сели в поезд, в купе. Ну, Граф в шляпе, при галсту-ке. Сидит, ведет разговор с пассажирами, о том, о сем, зна-комится. Появляется Хипиш. Садится. При удобном случае вытаскивает у Графа, так чтобы заметили соседи по купе, часы и смывается. Тут сразу поднимается шухер. Мол, у вас часы украли. Граф говорит: "Не может быть. Мои часы при мне". "Нет, часов у вас нет". Короче, Граф вызывает всех на спор. Те знают, что часов точно нет, и готовы спорить на все, что у них есть. Граф показывает часы, получает деньги и - прощай Маруся.

- Ловко! - отметил Армен Григорян. Мы засмеялись.

- Санька на базаре быть не мог, - неожиданно заявил Самуил Ваткин.

- Почему это? - приподнялся на локтях Монгол.

- Да потому что он в тюрьме.

- А ты откуда знаешь?

- Помнишь, в прошлом году в мебельном магазине за-брали цыган. Хотели магазин ограбить, да не успели?

- Ну? - подтвердил Алик Мухомеджан.

- Так вот, Граф там был главарем, а Хипиш ему помо-гал.

- А цыгане?

- А цыгане для отвода глаз.

- Знаешь, так расскажи, - потребовал Мотя старший.

- Давай, рассказывай, - поддержали мы Мотю.

- Значит так, - деловито начал Самуил. - Граф с цыга-нами за 15 минут до закрытия магазина на перерыв поку-пают шкаф. Долго выбирают, открывают, закрывают, а под шумок Санька прячется в шкафу. Граф платит деньги и до-говаривается увезти шкаф после перерыва. Когда магазин закрывают, из шкафа вылезает Санька Хипиш, забирает в кассе деньги и снова прячется в шкаф. После перерыва должны прийти цыгане и забрать шкаф с Санькой, но кас-сирша в самую последнюю минуту обнаружила пропажу денег, и магазин не открылся. Санька слышал топот, шум, ждал, когда все стихнет, уснул и вывалился из шкафа.

- Все это брехня, - после короткого молчания заявил Мотя старший. - Выдумки, никакого Графа нет.

- А кто же есть? - в вопросе Пахома сквозила ирония.

- А никого. Жулики, ворюги есть. Развелось их теперь - только за карман держись. Вчера у прокурорши сумочку в трамвае срезали. Мать говорит, пятьсот рублей было.

- А у нас вчера ночью под окном кто-то ходил-ходил, потом по стеклу стал скрестись, - шепотом стал рассказы-вать Семен Письман, - потом как кошкой замяукает, и как кто-то побежит.

- Ты-то чего боишься? - засмеялся Монгол. - У вас во-ровать нечего. Вот у прокурора!

- У прокурора телефон, - напомнил Пахом. - Когда у прокурорши срезали сумочку, прокурор звонил самому Ле-ве Дубровкину.

- Дубровкина бандюги боятся как огня, - подтвердил Мотя старший. Он порядок наведет. Когда нашли убитого милиционера, помните? Милиция еще облаву на барахолке устроила? Так Дубровкин сразу убийц поймал.

- Жорик Шалыгин говорит, что Лева Дубровкин все воровские дела знает, потому что сам беспризорничал и даже в воровской шайке был.

Надолго замолчали. Лягушки сначала робко, словно пробуя голос, потом вдруг уверенно и нагло разрушили ве-чернюю тишину, запели дружно, и трели их заглушили все остальные звуки. Кузнечик, стрекотавший где-то рядом, испуганно умолк, уступив место пробудившейся силе.

- Играть что ли не будем? - подал голос Мотя млад-ший.

- Да уж темнеет, - лениво сказал Каплунский.

- Мне домой пора, мать небось ищет, - нехотя поднял-ся Пахом.

- Мне тоже,- отозвался Самуил.

- Пошли, правда. Есть охота, - согласился Монгол.

Дома я застал заплаканную мать. Она утешала бабуш-ку, которая в голос причитала. Отец нервно ходил по залу.

- Вовка, ешь сам! Там я тебе на столе все оставила, - сказала мать.

Я сел за стол. Из слов матери и по причитанию бабуш-ки я понял, что Леху снова взяли. Приехал "Черный во-рон", и два милиционера увезли моего горемычного не-удельного дядьку.

Прокурорские дочки. В лес за порохом. Землянка. Гильза с предсмертной запиской. Костер. Наказание. Сон.

Сквозь сон я услышал голоса матери и тети Нины. Го-лоса плавали по комнате и сплошным гулом лезли в уши. Потом я стал различать слова. Я проснулся, но лежал с за-крытыми глазами, цепляясь еще за ниточку уходящего сна.

- Даром что красивая, а будет так перебирать и в дев-ках останется, - слышал я голос матери. - Другая и некраси-вая, а, глядишь, замуж выскочила и жить еще как будет.

- Это уж точно, - поддакивала тетя Нина. - Недаром го-ворится, "Не родись красивой, а родись счастливой".

- Чем Витька не жених? Воевал, собой видный, серьез-ный. И семья хорошая. Дядя Петя - шишка по сельскому хозяйству. Тетя Клава сроду за ним не работала.

В голосе матери слышалась обида за Витьку. Тетя Ни-на чуть помолчала и с матерью не согласилась:

- Да нет, Шур, простоват все же Витька для нее. - Дере-венские они, а Ленку вон как воспитали, как одевают. Сей-час-то приехала к родителям из Ленинграда. В институт по-ступила.

- Ну, не знаю, Витька на руках бы ее носил. Уж очень они гордые.

- Насильно мил не будешь.

- Старые говорят: стерпится - слюбится. А сейчас же-нихи, где они? Другая рада бы хоть за какого ни на есть ин-валида, лишь бы мужик был.

- А по мне, чем какой-нибудь, лучше вообще никакой, - зло ответила тетя Нина. Недовольные друг другом жен-щины замолчали.

- Все же Витьку жалко, извелся весь, - примирительно сказала мать.

- Ничего, от этого еще никто не умирал. Сук по себе рубить надо. И Витька твой найдет бабу попроще и думать про Ленку забудет.

В большом доме с высокими окнами напротив жил прокурор с прокуроршей и двумя дочерьми, Еленой и Эл-лой. Девятнадцатилетняя Елена была настоящей красави-цей, и за ней робко ухаживал демобилизованный офицер Витька Голощапов. Ходил Голощапов в военном кителе без погон, в синих галифе и хромовых сапогах. Китель украша-ли желто-красные нашивки о ранениях и шесть медалей. Голощаповы занимали просторную квартиру в нашем доме, а окна их выходили на улицу и смотрели на прокурорские окна.