Когда я вывел Милу из необычного состояния, на её лице плавала счастливая улыбка.

- Как твоя голова? - спросил я.

- Да подожди ты с головой... Я такое видела. Мои не поверят. А что будет с девчонками, с ума сойти.

- А ты не рассказывай, если все равно не поверят.

- Да ты что? Да я все равно не удержусь... Послушай, Володь, я что, правда рожала? - переходя на шепот и округ-ляя глаза, спросила Мила.

- А я откуда знаю? Что, и про это будешь рассказывать?

- И ты все видел?

-Ничего я не видел. Я видел совсем другое.

- Ну, тогда ладно,- успокоилась Мила.

- У тебя синяки на шее.

- Откуда? - испугалась Мила и бросилась к зеркалу. - Ничего себе! Это не ты, случаем?

- Вот дура. Ты же в сознании была. Смотри, матери не брякни.

- Да ладно, шуток не понимаешь? Что я, правда, дура что-ли?

- Ты не помнишь, как сама себя за шею хватала?

- Помню, меня душило что-то, не давало дышать.

- Ладно, пойдем вниз.

- Иди, я свитер надену, а то мать сразу увидит. Я лучше ей потом расскажу.

Я спустился в зал. Кира Валериановна поднялась мне навстречу.

- Ну, как, Володя? Ее лицо выражало вместе и тревогу и ожидание.

- Нормально, - сказал я,

- Что нормально? - спросил отец. - Толком говори.

- Пусть она скажет.

Мила впорхнула в зал, ее будто подменили. Это была сама доброжелательность. Улыбка не сходила с ее лица. Она опустилась в кресло и весело сказала:

- Мам, что со мной былo! Сказал бы кто раньше, что такое бывает,- ни за что бы не поверила.

Кира Валериановна даже растерялась. Она не знала, что делать; смеяться или плакать, верить тому, что видела или нет.

- Как вы себя чувствуете, Мила? - поинтересовался отец.

- Спасибо! Просто чудесно. Такое ощущение, что у ме-ня начинается новая счастливая жизнь. Только вы мне объ-ясните, что это было?

Мила принялась рассказывать.

Когда я стала глубоко дышать, я, как Володя и сказал мне, стала слышать музыку. Сначала я слушала тиканье бу-дильника, а потом тиканье куда-то пропало, и вместо него зазвучала какая-то незнакомая музыка. Потом появилась вибрация в руках и ногах. И меня закрутили потоки энер-гии и какого-то белого огня. Увидев яркий свет, я подумала, что на потолке зажглась люстра. Открыла глаза - вокруг по-прежнему полумрак от настольной лампы. Закрыла гла-за, опять светло как в солнечный день. А потом увидела не-вероятное: руки Володи излучали свет. Это было хорошо видно. Из любопытства я посмотрела на свою руку - она тоже светилась. Что это Юрий Тимофеевич?

- Это могла быть просто игра воображения. Это при-чудливый образ необычного состояния вашего сознания, - соврал отец.

- Но это было так реально, - разочарованно протянула Мила.

- А почему я рожала?

- Милочка, что ты городишь? - испугалась мать. - Ты понимаешь, что ты несешь?

- Понимаю, мама. Скажи ей, Володя.

- Чего сказать? Я-то откуда знаю? Это же тебе присни-лось, а не мне. - Я почувствовал, что краснею. Ну и дура. Она и правда хочет рассказать. И не стыдно.

- Вова, я не понимаю, что-то случилось? - на лице отца было удивление.

- Да ничего не случилось. Она должна была пережить свое рождение вновь. В этом и заключалось лечение.

- Мам, ты слушай, что со мной было. Сначала я испы-тывала муки схваток, весь процесс родов и блаженное со-стояние радости. Потом я уже не рожала, а сама рождалась. Я испытывала чувство невесомости. Это непередаваемо приятное ощущение. Казалось, я погружена в жидкость в какой-то емкости. Я плавала в этой жидкости в позе заро-дыша. Вдруг появились другие ощущения - словно я закова-на в какой-то деревянный скафандр и освобождаюсь от него, испытывая невероятное блаженство. Опять возникла неве-сомость. Только теперь казалось, что я парю в воздухе: мое тело поднялось над полом и медленно смещалось в горизон-тальном положении. Я видела неземное сияние. Неужели такое блаженство испытывает новорожденный. Но прежде у меня был страх, меня душило что-то, я задыхалась, А страх такой, как будто я умираю. А потом все хорошо.

А еще я чувствовала, как холодное пламя вылечивает меня. Оно словно пожирало мою болезнь.

- Это что, сон, Володя?

- Наверно, сон, - согласился я.

- Сон? - недоверчиво посмотрела на меня Мила. - Хо-рошо!

А это тогда что?

И она сделала то, чего я от нее не ожидал: отвернула горловину свитера и показала синяки на шее.

- Мила, что это? - Кира Валериановна уставилась на шею дочери. Отец вопросительно посмотрел на меня. А я с ужасом ждал, что она ляпнет на этот раз.

- Когда я появлялась на свет, меня что-то душило, я испытывала страх, я задыхалась и, как вы говорите, во сне хватала себя за горло.

Я вздохнул с облегчением, потому что от нее можно было ожидать всего чего угодно. Она бы могла сказать "не знаю", и мне пришлось бы объяснять, что это за синяки и кто ее душил. Хотя я бы не удивился, если бы она сказала, что это я душил ее.

Кира Валериановна неожиданно спокойно отреагиро-вала на объяснение дочери. Она только поднесла свой кру-жевной платочек к глазам и сказала;

- Да, доченька, в самом деле, тебя душила пуповина, которая обмоталась вокруг шеи. Я так была рада, когда все закончилось благополучно, и ты появилась на свет...

В конце концов, мне пришлось рассказать отцу о пе-режитом мной необычном ощущении, которое стало клю-чом к болезни Милы. Отец, как всегда, стал искать объяс-нение этому явлению.

- Знаешь, сынок, когда младенец появляется на свет, между ним и матерью нет границ - это единое целое. И пе-реживания у них общие. Нет ничего удивительного, что ре-бенок запоминает ощущения матери. Правда, есть еще одно объяснение. По мнению Юнга, каждый человек может оживить в себе память предков. Это обобщенные образы - мужское и женское начало, материнское состояние, пере-живание родов. Хотя наша наука осудила юнговскую тео-рию психоанализа как реакционную. И то: ученик Фрейда. А фрейдизм - вообще не стоящая внимания чушь.

Был у нас с отцом разговор и об этих злополучных си-няках на шее Милы. Я уверял, что она не могла себе наста-вить синяков, синяки появились сами.

- Как же они могли появиться сами? - усомнился отец.

Тогда я напомнил про ожог, который у меня как-то появился на глазах у отца, когда я представил, что держу руку над пламенем.

- Возможно, - согласился отец. - Тогда это могут быть следы от воображаемой пуповины...

Еще несколько раз я ездил в генеральский особняк один. Я продолжал лечить Милу энергией своих рук.

Болезнь отступила. После того как она побывала в не-обычном состоянии, у нее исчезли головные боли. Мила отказалась от лекарств и чувствовала себя очень хорошо. От ее раздражительности не осталось и следа, хотя вредности в ней было, хоть отбавляй.

Как-то нас еще раз позвали вместе с отцом. Генерал прислал за нами машину вечером. Мы с Милой ушли в ее комнату, а отца генерал увел к себе в кабинет. Варя унесла к ним закуску, и сидели они там очень долго.

Меня Кира Валериановна поила чаем и была ко мне очень доброжелательна. Мила меня все время дразнила и говорила колкости, а мать одергивала ее и, обращаясь ко мне, говорила:

- Вы, Володя, на нее не обращайте внимания. Она не хочет вас обидеть, просто у нее такой вредный характер.

Мы уехали домой, когда уже смеркалось. От отца по-пахивало коньяком, он был в хорошем расположении духа, хвалил генерала и уверял, что тот человек редкого ума, но о чем они там говорили, рассказывать не стал. Мы знали только, что отец просил генерала никому из знакомых не говорить обо мне, но скорее он намекал на подруг Киры Ва-лериановны.

На следующий день шофер Фаддея Семеновича привез аккуратный сверток. Когда мы сняли шуршащую перга-ментную бумагу, под ней оказались шахматы. Шахматная доска была инкрустирована янтарем и малахитом, а шах-матные фигуры из слоновой кости и черного дерева изо-бражали войско. Король и королева - шах и шахиня, на боевом слоне - погонщик, на коне - арабский наездник, ладьи изображала крепостную башню, а пешки - индийских солдат со щитами и копьями.