Отец с восторгом разглядывал фигуры, был смущен и не знал, как поступить с подарком. Вернуть, значило оби-деть хозяина. И оставить неловко. Будет похоже, что Милу лечили из корысти.

В конце концов, решили поговорить с генералом, если удастся, или с Кирой Валериановной.

А недели через две отца пригласили в обком партии к самому первому секретарю и предложили на выбор долж-ность секретаря райкома или зам зав. отделом обкома пар-тии. Отец сослался на то, что еще не совсем оправился по-сле ранения, и спросил, нет ли какого-нибудь места для не-го по специальности. Первый пожал плечами и сказал с со-жалением:

- Жаль, вы нам подходите. Тем более вас рекомендуют очень ответственные люди... Ну что ж, поправляйтесь. К этому вопросу можно вернуться позже. А работу мы вам по-ка подберем. И подлечим. Я распоряжусь, чтобы вас при-крепили к нашей поликлинике.

- Ну и правильно, - сказала мать отцу. - Собачья рабо-та. Не с твоим здоровьем, высунув язык, бегать по району.

- Там бегать не надо. Первому секретарю машина по-ложена.

- Не нужна нам никакая машина.

Секретарь обкома свое слово сдержал. На этот раз отца пригласили к заведующему промышленным отделом. Здесь тоже был выбор: директором какой-то фабрики или глав-ным инженером какого-то комбината. Отец выбрал вто-рое... Мать по этому поводу сказала:

- Ну и правильно. У главного инженера ответственно-сти меньше. За все отвечает директор.

С Милой мы еще какое-то время встречались. Раза два по ее просьбе за мной присылали машину. Мы даже гуляли в Купеческом гнезде. Я ей еще был интересен.

Кира Валериановна усаживала меня за стол, угощала шоколадными конфетами и печеньем, спрашивала про школу, про родителей.

Потом они с Кирой Валериановной уехали на море. Вернулись к самому началу учебного года, и наши встречи как-то сами собой прекратились.

Так закончилась эта история, хотя генерал еще раз даст о себе знать, и в нашей семье помянут его добрым словом.

Нинка Козлиха. Цирк. Работа за контрамарки. Карманник. Цирковое представление.

К вечеру второго дня домашний арест с меня сняли, и я вышел на улицу.

Во дворе стучали топорами плотники. Это парикмахер Хаим Фридман строил себе павильон для парикмахерской. Его жена, огненно рыжая Зинка, командовала мужиками.

Пацаны сидели на пригорке у сараев, выходящих за-дами на улицу. На высоком крыльце Голощаповского подъ-езда и на табуретках, вынесенных из дома, расположились старухи и обсуждали житейские мелочи.

У Пахома правый глаз расплылся синяком. Ему всегда попадало "на всю катушку". А что недодавала мать, отсчи-тывал отец. Отец Пахома говорил: "Так-то оно надежней".

- А как же теперь документы? - спросил я.

- Ничего, сходим, пусть шум утихнет, - пообещал Монгол.

- Ты записку, Мишка, не потеряй, - сказал Мотя-старший.

- Учи ученого! - обиделся Монгол.

- Гляди, пацаны, - Каплунский показал глазами в сто-рону голощаповокого крыльца.

По улице плыла Нинка Козлиха. Она шла, покачивая бедрами, демонстративно не обращая внимания на старух, которые с раскрытыми ртами уставились на неё. Нинка бы-ла одета в просвечивающееся насквозь голубое с белыми цветами платье; под платьем прозрачная короткая комби-нация, а через комбинацию четко вырисовывались трусики, присборенные с боков, как шторы в окнах прокурора.

- Во бесстыжая, - смогла выговорить Кустиха. Сплюну-ла в сторону, перекрестилась и скороговоркой добавила, за-ведя глаза кверху:

- Прости меня, господи, грешную.

И сразу, будто всех прорвало:

- У неё и батька беспутный был.

- Известно, каков поп, таков и приход.

- А оно и мать не лучше.

- А меня озолоти, в жизнь бы в таком сраме не пошла, - доложила Кустиха.

- Ой, бабы, давеча, уж к ночи, я на двор вышла, слышу смех и два голоса, мужской и Нинкин. Ну, бабы, чего я только не наслушалась. Вот где срам-то.

- Ну, ну! И чего срам-то? - заинтересовалась Туболиха. Кустиха поправила платок и зашепталась с бабками, те ка-чали головами, а глаза их горели лукавым огнем.

- Нинка! К офицеру пошла? - крикнул Пахом и, зало-жив пальцы в рот, пронзительно свистнул.

Монгол смазал его по затылку.

- Ты чего? - опешил Пахом.

- Ничего. Она тебя трогает?

- Влюбился что-ли? - пробормотал как бы про себя Пахом.

- Чего? - приподнялся на локтях Монгол. - В лоб за-хотел? Я могу.

Пахом отодвинулся от Монгола. Нинка скрылась за углом.

- Во Козлиха дает! - засмеялся Мотя-младший, когда Нинка скрылась за углом. Никто не поддержал Мотю и тот, скосив глаза на хмурого Монгола, замолчал.

- Гляди, пацаны. Сенька бежит, - заметил Семена Письмана Пахом.

Семен действительно спешил изо всех сил. Черная дермантиновая сумка с синей заплаткой и перевязанными медной проволокой ручками тяжестью перекашивала его на одну сторону, и он припадал на правую ногу, будто она у него была короче.

- Что он кричит? - опросил Монгол.

- Вроде "сыр" какой-то, - пожал плечами Мотя-старший. Не понять, пыхтит как паровоз.

- "Цирк", вроде "цирк", - разобрал Самуил.

- Цирк приехал, - выдохнул, наконец, подбежавший Семен, бросил сумку на траву и завалился рядом. Грудь его вздымалась и опускалась с ритмом бешено работающего насоса.

- Брешешь!

Мы разом сели.

- Ты говори толком, рыло, - строго сказал Пахом. - Где цирк?

- Мать послала за солью, - переведя дыхание, стал рас-сказывать Семен. - А на пустыре у моста машины, лошади и клетки со львами. А рабочие вбивают в землю колья.

- Бежим, - вскочил Монгол. И мы побежали в сторону Московской.

- А я? Я только сумку отнесу, - взмолился Семен. - Я ж вам про цирк сказал.

Но мы его не слышали. Мы на всех парах неслись к площади.

На месте разрушенного здания у моста и выровненной бульдозером площадке, как раз напротив Покровской церкви, царило оживление. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на оживший пустырь. Пацаны, надежно заняв все свободные позиции, жадно следили за события-ми, которые разворачивались на площадке.

Заливисто лаями собаки, скрытые вагончиками, раз-давался львиный рык, и недовольно фыркали лошади.

Четверо рабочих натягивали брезент купола. Усатый пожилой дядька, видно старший, покрикивал на рабочих, те что-то сердито отвечали. Работа продвигалась с трудом.

- Ребята! - донеслось до нас. - Ребята! Бесплатно в цирк хотите? Усатый обращался к нам. Мы ринулись к не-му.

- Будете помогать. Послезавтра представление.

Помогать хотели все, но усатый отобрал самых стар-ших, в том числе и крутившихся здесь хориков. За младших стал просить Мотя и Монгол.

- Дядь, вы не смотрите, что они маленькие, они, зато, проворные. Носить будут чего-нибудь. Вон досок сколько.

- Это скамейки, - заметил усатый начальник, - и, по-думав, решил:

- Ладно, валяйте все. Только, чур, не бить баклуши.

Работали дотемна. Семен с Мотей-младшим и Армен Григорян быстро устали и только путались под ногами, ме-шая старшим. Монгол отправил их домой. Мотя-младший стал хныкать, но брат показал ему кулак и наказал:

- Скажи там, что мы работаем и что нас за это в цирк пустят.

Еще раньше разбежалась хорикововкая малышня.

Остальные старались изо всех сил - таскали, держали, вбивали, тянули и лезли на глаза усатому дядьке, закреп-ляя свое право на бесплатный проход в цирк.

И уже валились с ног, когда усатый отпустил нас до-мой.

- Спасибо, ребятки, помогли! Завтра приходите по-раньше, а послезавтра всех, кто будет работать, пущу в цирк бесплатно.

У нас вытянулись лица. Пахом зло сплюнул и тихо ругнулся. Мы не думали, что придется работать еще день, и растерянно смотрели на Монгола. Расстроенный не меньше нас, Монгол пожал плечами.