- Здравствуйте, уважаемая публика. Московский цирк приветствует вас сегодня на этой арене.

Переждав аплодисменты, он продолжал:

- Сегодня мы вам покажем дрессированных диких зве-рей, а также вы увидите гимнастов под куполом цирка, мага и чародея и его говорящую голову, лилипутов и многое дру-гое, не менее интересное. Весь спектакль вас будут смешить клоуны Бип и Боб.

И сразу выскочили два клоуна: один уже знакомый нам белый и другой, рыжий. Голову рыжего украшала ог-ненная шевелюра.

Белый клоун, ни слова не говоря, огрел рыжего тро-стью по голове, тот упал как подкошенный, потом встал и заревел, а из глаз его фонтаном били слезы. Он мотал голо-вой, и слезы поливали арену как из лейки.

- За что ты меня бьешь, Бип?

- А это, чтобы ты не врал, Боб!

- Да я еще ни слова не сказал.

- Вот потому и не сказал, что я тебя побил, а если бы сказал, то обязательно соврал бы.

И он снова стукнул рыжего увесистой тростью. Зрите-ли хохотали до слез.

Потом на арену выходили акробаты. Они делали саль-то, ловко крутили фляши, прыгали с трамплинов, станови-лись в трехэтажные пирамиды.

Ходили на задних лапах беленькие болонки, считала до четырех сообразительная дворняга, которую портил, а, может быть, украшал, хвост закорючкой.

Красавцы-кони вороной масти тоже ходили на задних ногах, становились на одно колено и, кивая головой, благо-дарили публику за аплодисменты.

Фокусник показывал забавные фокусы с узлами на ве-ревочках и металлическими кольцами.

Голова действительно лежала на тарелке и разговари-вала, а девушку, которая вышла из публики, распилили по-полам, туловище откатили в одну сторону, а ноги - в дру-гую, потом соединили, и она, как ни в чем не бывало, вы-лезла из ящика. Hа свoe место она не вернулась, а ушла за кулисы служебного входа.

Лилипуты проделывали все то же, что и обычные ар-тисты: они показывали фокусы, жонглировали маленькими шарами и булавами, крутили, тарелки на палочках, а де-вочка-лилипутка доставала зубами розу с помоста, про-гнувшись через спину, а потом просовывала улыбающуюся голову между ног и так ходила, держась руками за ноги, го-ловой вниз. У лилипутов был даже свой силач, толстый, почти квадратный, человек. Он ходил по арене, широко расставив ноги и руки, поднимал гири, жонглировал штан-гой с двумя шарами на концах грифа, бросал вверх метал-лическое ядро и ловил его на шею.

А после небольшого перерыва, во время которого мы не выходили из цирка, опасаясь, что назад нас не пустят, мы увидели львов и тигра. Дрессировщик с пышными чер-ными усами щелкнул кнутом, и они выскочили на арену, огороженную металлической решеткой, которую рабочие быстро собрали за перерыв. Дрессировщик кнутом загнал зверей на тумбы. Кнут щелкал беспрерывно, звери рычали и пытались лапами достать кнут, но делали все, что хотел от них дрессировщик: перепрыгивали один через другого, прыгали через горящее кольцо. Дрессировщик раздвигал львам пасти и садился на их спины. Львы на все отвечали рыком, внутренне противясь, но ни разу не ослушались дрессировщика.

Домой мы шли возбужденные и пресыщенные таким для нас редким зрелищем, как цирк.

- Миш, а Миш, - спросил Семен Письман у Монгола. - А как фокусник тетку перелепил, а она целая?

- Как, как! Очень просто! Там две тетки были спрятаны.

- А куда ж они прятались? Там же некуда. Один ящик, в котором она лежала.

Монгол подумал, пожал плечами и честно ответил:

- Почем я знаю?

- А голова? - спросил Каплунский, - Ведь не отрезали же её в самом деле? Куда туловище делось?

- Может это гипноз? - предположил Армен Григорян.

- Ага, гипноз! - засмеялся Монгол. - Туловище есть, а весь зал не видит. Скажи, Вовец.

- Да нет, конечно, - подтвердил я.

Монгол взял кепку Армена за козырек и натянул ему на глаза.

- Я читал в одной книжке, - сказал Самуил. - Там объ-ясняются физические явления. Оказывается, можно так ус-тановить зеркала, что они будут преломлять свет особым образом, и всем будет казаться, что это пустое место. Нам кажется, например, что стол с ножками, а на самом деле это ящик.

- Ну, это ты загнул! - не поверил Венька-хорик, кото-рый со своими пацанами шел впереди. - Какие зеркала ни ставь, ноги-то закроются. А фокусник ходил вокруг стола, и мы все видели его ноги.

Так и не решив этот вопрос, мы разошлись по домам.

Олька теряет карточки. Симка-дурочка. Городские сумасшедшие. Керосиновая лавка. На речке. Я "колдую"

Мать варила обед. Летом она готовила на примусе. Со-седки, Туболиха и тетя Нина, пользовались керосинками. Мать керосинку не любила - в ней хоть и было пять фити-лей, грела она слабо.

Бабушка крутилась возле матери. Она приходила к нам почти каждый день. Дядя Павел с Варей уходили на работу, и бабушка, если дел больших не было, шла к нам.

Мать поставила передо мной миску с картошкой, огур-цы и отрезала кусок хлеба. Я стал жадно есть.

- Был в цирке-то? - спросила мать.

- Был.

- Ну и что там, в цирке-то?

- Клоуны, львы, лилипуты, - без воодушевления стал перечислять я.

Я уже перегорел цирком, и мне говорить об этом не хотелось.

- Из тебя слова не вытянешь, - вздохнула мать.

- Да все они такие, прости меня Господи, - поддакнула как-то невпопад бабушка. Она больше обычного суетилась вокруг матери и больше мешала, чем помогала.

- А где Олька? - спросил я.

- Сидит в комнате, ревет! - бабушка понизила голос до шепота.

- А чего ревет?

- А от матери попало.

- От моей?

Бабушка промолчала. Олька часто тоже мою мать на-зывала матерью.

- За что?

- А за дело.

- За какое дело? - Я уже начал злиться, потому что от бабушки никогда ничего толком не добьешься.

- Карточки потеряла! - наконец сказала бабушка.

Я молчал, не зная, что сказать. Карточки - это хлеб. В войну - это жизнь или смерть. Сколько людей лишились жизни, оставшись без карточек. Правда, сейчас не война, но все же. На базаре буханка хлеба - двести рублей, для неко-торых половина получки.

- Била? - осторожно полюбопытствовал я, жалея Оль-ку.

- Знамо, по голове не погладила.

- И как же теперь без карточек?

- Дак карточки-то целы.

- Как целы? А говоришь, потеряла.

- Дак, и потеряла.

- Что ты, баб, все "дак, дак". Расскажи толком-то, по-теряла или не потеряла? - Я все же разозлился.

- Дак..., - начала опять бабушка, но тут встряла мать.

- Украли у нее карточки, - голос у матери был раздра-женный, даже злой. - Украли, а она ничего не сказала. Это Кустиха рассказала. Какой-то хромой дядька выхватил у нее карточки из рук. Она закричала, а тот бежать. Спасибо му-жики в очереди пожалели, да бросились за хромым. А тот: "Знать ничего не знаю, не брал". Мужики накостыляли ему и обыскали. Нашли карточки и отдали этой дуре.

- А за что же Ольке попало? Карточки-то целы!

- За то, что рот не разевай. Кто карточки в руках дер-жит? Хорошо, мужики нашлись сознательные, а то - ищи ветра в поле.

Я пошел к Ольке. Она сидела в темной комнате и уже не ревела, только шмыгала носом. Я присел рядом.

- Что ты из-за ерунды ревешь? Подумаешь, попало! Мать уж забыла все.

- Да-а, тебе бы так, - всхлипнула Олька.

- А ты помнишь, как меня мать веником огрела. Я хо-тел увернуться, споткнулся и сопатку раскровянил. И не ре-вел.

Олька улыбнулась сквозь слезы. Видно, вспомнила, как я летел через порог.

- Вот Пахома мать лупит, это лупит. Прошлый раз она его так поленом отходила, что он три дня на улицу высу-нуться не мог. А наша больше кричит, чем бьет.

- Ага! А помнишь как меня мать туфлей по голове.

- Ну, Оль, за такое, кто хочешь убьет. Ты же ее новые замшевые туфли испортила. Немецкие. Дядя Павел привез. Надо сообразить было, замшевые туфли гуталином почистить!