***

В сумрачной просторной зале накрыт внушительных размеров стол. За окнами синяя ночь, медом золотится тяжелая низкая луна. Стены залы побелены, украшены фотографиями и картинами. Горки с фарфором и хрусталем, обеденный стол, строгие высокие стулья, простые белые занавески на окнах — зала превращена в удобную, но немного аскетичную столовую в деревенском стиле.

Бесшумно входит белоснежная горничная, зажигает газовые рожки на стенах, опускает занавески на окнах. Так же бесшумно исчезает.

Шурша шёлком тёмно-синего платья, входит молодая женщина с тонкой сигаретой в длинном янтарном мундштуке. По моде начала XX века, её талия до невозможности затянута, а светло-пепельные волосы пышно взбиты и объемно уложены вокруг бесстрастного фарфорового лица.

Следом за ней появляется молодой мужчина. Черноволосый, хмурый, усатый. Он высок и широкоплеч. Его накрахмаленная рубашка безупречно облегает молодцеватую грудь, украшенную ярким галстуком с рубиновой булавкой.

Не глядя друг на друга, они садятся по разные стороны стола и со скучающим видом расправляют тонкие салфетки.

В сопровождении серой, как мышка, гувернантки в столовую входит мальчик лет пяти-шести. Пролепетав вечернее приветствие, женщина усаживает своего питомца за стол и садится рядом с ним.

Горничная вкатывает тележку с ужином, в напряженном молчании начинает расставлять тарелки. За исключением звона посуды ничто не нарушает тишины, воцарившейся над столом. Только взгляды летят с одного конца стола к другому. Мужчина оглядывает всех и каждого с явным неудовольствием. Молодая хозяйка смотрит надменно. Гувернантка старается не поднимать глаз. Мальчик тих и испуган.

Выпустив синеватую струю дыма, дама обращается к горничной:

— Катарина, Вы проверили лампы, как я просила? Газ опять мерцает!

Горничная не успевает ответить, как молодой хозяин, уже взявшийся за нож и вилку, ледяным тоном произносит:

— Сделайте одолжение, оставьте сигарету!

Забыв о лампах и о горничной, надменная пепельная блондинка демонстративно затягивается ещё раз:

— Вас раздражает сигарета, или Вы просто, как всегда, не в духе и не знаете, на ком сорваться?

Мрачный франт не отвечает, а нервно бросает приборы на звонкую тарелку:

— Это невозможно есть! Унесите сейчас же!

Безмолвная горничная сейчас же меняет блюдо. Гувернантка сильнее склоняется над своей тарелкой. Мальчик беспокойно ёрзает на стуле.

Вдруг газовый свет, действительно, меркнет, но через мгновение снова вспыхивает с прежней силой. Мальчик успевает испуганно ойкнуть. Хозяйка саркастически хмыкает:

— Как я и говорила! Впрочем, Вам, кажется, нет никакого дела?

Мужчина с размаху опускает свой мощный кулак на столешницу — комната наполняется оглушительным звоном:

— С меня довольно! Я больше не намерен терпеть…

Женщина насмешливо и дерзко перебивает:

— И что же Вы сделаете, мне интересно?

Мальчик начинает потихоньку всхлипывать. Взбешенный отец обрушивается на гувернантку:

— Миссис Оуэнс, немедленно уведите его в детскую. Пусть посидит без ужина, если не умеет себя вести за столом. Думаю, Вам стоит больше времени уделять вопросам этикета. Займитесь этим сейчас, раз у Вас не нашлось времени раньше!

Мальчик всхлипывает всё сильнее. Серая гувернантка дрожащими руками откладывает салфетку. Молодая хозяйка возражает со сталью в голосе:

— Нет, миссис Оуэнс, Вы никуда не пойдете, пока не поужинаете, как полагается! И Бобби тоже! Ребенок не должен страдать из-за самодурства отца.

«Самодур» моментально вскакивает, но в этот момент газ, мигнув, окончательно гаснет. Бобби заливается плачем. Столовая мгновенно погружается в синюю тьму. Аспидные тени хаотично мелькают туда-сюда. Сквозь детский плач слышен возмущенный мужской голос: «Да что здесь, вообще, происходит?! Катарина!»

Горничная поспешно вносит зажженный канделябр, но сейчас же неведомая сила распахивает все окна. Дребезжит и бьется стекло, завывает порывистый ветер. Свечи гаснут, не успев ничего осветить. В сумятице звуков лишь один звучит неизменно и безысходно — отчаянный детский плач.

— Дайте мне этого ребёнка! — громыхает в ярости хрипловатый бас.

И тут воздух пронзает звенящая тишина, недосягаемая для слуха высокая нота, накрывающая беззвучным, но оглушительным раскатом эту безумную ночь. Как в сумрачных глубинах немого кино движутся чьи-то бессловесные тени. Не издавая ни звука, треплет занавески беснующийся ветер, без звона, без грохота валятся со стола приборы и блюда, разбиваясь вдребезги о глухой пол.

И в этом зачарованном царстве необъяснимой тишины откуда-то издали льется тонко-тонко, пронзительно-нежно женское пение на непонятном языке. Оно плывет мимо оторопелых теней, мимо всплеснувших рукавами занавесок, мимо хаоса ночи в мягкую тьму.

Фигура женщины, удивительно яркая, словно сияющая изнутри, как жемчуг сияет перламутром, мелькает в проёме дверей, проходя мимо столовой по коридору. Тёмные тяжелые косы высокой короной венчают её царственно гордую голову.

И как только видение скрывается, сразу спадает оцепенение безмолвия. На столовую обрушивается громовой шквал, какофония звуков. Истерические голоса людей перекрывают друг друга, сливаясь в паническую неразбериху, усугубленную адской темнотой и завыванием одичавшего ветра.

— Свет! Свет! Наконец-то свет!

Какая-то зыбкая зарница разливается по нижним краям распахнутых окон.

Мужская тень перекрывает проём окна и судорожно отшатывается:

— Нет! Нет!

А снизу уже летят беспорядочные вопли. И яркие искры, и алые языки. С гулом и треском пламя врывается в двери. В полыхающем реве стихии тонут истошные предсмертные крики. Растворяется детский плач…

***

— Ogenj je uničil okrašenost, notranjost, streho. Je zgorelo vse, kar je lahko. Od takrat niso stolp obnovili, (Пожар уничтожил отделку, интерьеры, кровлю. Сгорело всё, что могло гореть. Башню с тех пор так и не восстановили.) — Даниель трагическим голосом завершает рассказ и эффектно замолкает

Бэла задумчиво и печально:

— И люди погибли?

— Ja, lastniki in nekaj služabnikov. (Да, хозяева и несколько слуг.)

Бэла тяжело вздыхает:

— Опасная леди! И что же она поет?

Даниель только пожимает плечами.

Бэла, глядя на портрет:

— Может, вот это: «Мортэ акцепта, рэгрэдиар».

Даниель с сомнением:

— Ne zdi se tako. Tega prevod je: «Ko sprejel bom smrt, se bom vrnil». Mislim, da so to dodali glede na legendo o duhu. Ker slika je bila narisana ne v devetem stoletju, a veliko kasneje. (Не похоже. Это переводится: «Смерть приняв, я вернусь». Думаю, это добавили, учитывая легенду о призраке. Картина ведь была написана не в IX веке, а намного позже.)

Но заметив разочарованный взгляд Бэлы, Даниель поспешно добавляет:

— Ampak je bila narisana iz originalne freske. Torej, podobnost verjetno je. V bistvu, Katarina je zanimiva oseba, vendar je komaj povezana z zgodbo Gromova, (Но написана с оригинальной фрески. Так что портретное сходство, наверное, присутствует. Вообще, Катарина интересная личность, но вряд ли она имеет отношение к истории с Громовым.) — подытоживает он.

Бэла осторожно предполагает:

— А не может быть, что эта Катарина и невеста княжича, сына Невара — это один и тот же человек?

— Torej, v resnici te zanima nevesta knežjega sina? Ona je tudi bila v tvojih sanjah? (Значит, на самом деле, тебя интересует невеста княжича? Она тоже была в твоих снах?)

— Да, и убивала себя. Дважды.

Даниель глубокомысленно повторяет:

— Dvakrat… (Дважды…)

***

Доктор Пеклич возбужденно расхаживает по смотровой площадке:

— Nimate pojma, kako dragocena je ta informacija za mene! Prosim Vas! (Вы не представляете, насколько, ценна для меня эта информация! Прошу Вас!)

Драган, спокойно стоящий в центре площадки рядом с колодцем подъёмника, следит за доктором без тени волнения. В ответ на эмоциональную тираду он лишь слегка прикрывает глаза, как бы обдумывая просьбу доктора. Наконец он коротко кивает, и доктор, облегченно вздохнув, начинает торопливо рыться в карманах пальто:

— Imam z mano… (У меня есть с собой…)

— Ni treba, doktor, (Не нужно, доктор.) — Драган держит в руке серебряный нож.

Доктор замирает на месте, устремив глаза на руки Драгана, и даже задерживает дыхание, словно боится упустить какую-либо, хотя бы и самую незначительную деталь происходящего. Медленно сняв перчатку с левой руки, Драган поднимает на доктора свои холодные прозрачные глаза и прикладывает сияющий клинок к обнаженной ладони. Бледная кожа мгновенно чернеет и обугливается. Драган отнимает нож — поперек ладони тянется широкий безобразный ожог, сочащийся тёмной кровью.