— Я просто предлагаю соблюдать осторожность, — возразил мистер Блумфилд. — Настоящий англичанин, дорогой мой, всегда должен руководствоваться здравым смыслом.

— Может, позволите и мне кое-что сказать? — спросила Джулия. — Мне кажется, будет лучше, если Гидеон уйдет с этой ужасной лодки и подождет вон там, в кустах. Когда рояль привезут, он может оттуда выйти и получить его; если же явится полиция, он может проскользнуть на нашу лодку, а там ему уже не нужно быть мистером Джимсоном. Он ляжет в постель, а мы сожжем его одежду, и все тогда будет в порядке. Вы, мистер Блумфилд, такой известный человек и таким уважением пользуетесь, что никому и в голову не придет, что вы можете быть замешаны в какой-то афере.

— Эта молодая леди рассуждает очень здраво, — заявил поместный радикал.

— Я и сама не считаю себя дурочкой, — не стала скромничать Джулия.

— А что будет, если не будет ни рояля, ни полиции? — спросил Гидеон.

— А тогда, — сказала Джулия, — когда стемнеет, вы, Гидеон, пойдете в деревню. Я могу вас сопровождать и уверена, что никто нас ни в чем не заподозрит, а если даже и так, я скажу, что тут какое-то недоразумение.

— Я этого не позволю. Не позволю вам, мисс, никуда идти, — решительно вмешался мистер Блумфилд.

— Почему? — спросила Джулия.

Но мистер Блумфилд вовсе не собирался объяснять причину своего несогласия. Не мог же он сознаться, что просто боится остаться один на один со столь двусмысленной ситуацией. И, как часто поступают люди, стараясь замаскировать свое смущение, решил прибегнуть к высокому стилю.

— Дорогая мисс Хезелтайн, да спасет меня Бог от столь недостойной мысли, чтобы указывать настоящей даме, как ей следует…

— Ах, только в этом дело, — прервала его Джулия. — В таком случае пойдем все втроем.

«Влип», — подумалось нашему радикалу.

Англия считается немузыкальной страной; не рассуждая, однако, о популярности шарманщиков, не выдвигая никаких доводов насчет обилия в этой стране барабанов, беремся утверждать, что существует один инструмент, который вне всякого сомнения можно назвать народным.

Всякому приходилось слышать, как кто-то упражняется на фортепьяно, на скрипке, на кларнете, но начинающий музыкант, играющий на свирели, никому не заметен. Его слышно только тогда, когда он уже достиг определенных успехов в своем деле. Провидение хранит человеческий слух от первых попыток извлечения звуков в верхней октаве.

Поэтому трудно не удивляться тому, что происходило на зеленой лужайке недалеко от деревни Падвик. На козлах багажной повозки сидел щуплый, светловолосый, скромного вида паренек. На коленях у него покоились вожжи, кнут лежал сзади. Лошадь шла себе вперед не управляемая и не подгоняемая. Кучер же (а может быть, его помощник), отрешившись от земных забот, вознесся духом в высокие сферы, взгляд устремил в небеса, а все внимание сосредоточил на свирели, из которой пытался извлечь мелодию песенки «О пахаре». Слушатель, нечаянно оказавший на этой лужайке, удовольствия бы явно не получил. Вот вам и начинающий свирельщик!

Светловолосый парнишка (имевший фамилию Харкер) повторял мелодию уже раз в девятнадцатый, когда обнаружил, что он тут не один.

— Замечательно! — обратился к нему мужской голос со стороны дороги. — Именно о таком исполнении я всегда мечтал. Разве что можно чуточку помягче, — как бы в размышлении предложил голос. — А ну, давай еще разок!

Сконфуженный Харкер посмотрел на говорящего. Он увидел крепкого, загорелого, гладко выбритого мужчину, вышагивающего рядом с повозкой походкой профессионального унтер-офицера и помахивающего веточкой в такт мелодии. Костюм его выглядел изрядно потрепанным, но чистым, а выражение лица — уверенным.

— Я только начинаю учиться, — выдавил из себя Харкер, заливаясь румянцем. — Не думал, что кто-то меня слышит.

— Ничего себе! — заметил мужчина. — Поздновато начинаешь. Позволь, я покажу тебе, как это делается. Подвинься, я сяду рядом.

Вскоре мужчина войсковой наружности уже восседал на козлах с инструментом в руках. Он профессиональным жестом встряхнул его, приложил к губам, какое-то время выждал, как бы советуясь с музой, а затем над лужайкой зазвучала мелодия песенки «Девушка, которая меня ждет». Исполнителем он был скорее громким, чем искусным. Не хватало ему богатства тонов, присущего птичьему пению; всей прелести песенки «Цветок вишни» он бы наверняка не передал. Он не опасался резкости звучания, напротив, даже демонстративно ее подчеркивал, зато в смысле зажигательности, скорости, точности и плавности исполнения ему не было равных. Не говоря уже о выразительных взглядах, искоса бросаемых на единственного слушателя, что полностью компенсировало все огрехи исполнения. Харкер внимательно слушал. «Девушку, которая ждет» он выслушал в сильном расстройстве, после же «Солдатской радости» зависть его покинула, а остался только энтузиазм.

— А теперь ты, — сказал спутник, протягивая ему пищалку.

— О нет, после вас ни за что! — воскликнул Харкер. — Вы настоящий музыкант.

— Что ты, такой же любитель, как и ты. У меня один стиль, у тебя другой, и мне, кстати, твой стиль больше нравится. Просто я давно начал, еще пацаном, когда и вкуса-то толком не имел. Вот поживешь с мое, будешь и ты на этой дудке играть, как на кларнете. Ну-ка, сыграй еще раз ту штучку. Как она там? — спросил незнакомец, как бы стараясь вспомнить мотив «Пахаря».

Безумная надежда зажглась в сердце Харкера. Неужели это возможно? Неужели и его игра может кому-то понравиться? В самом деле, иногда и ему самому казалось, что его свирель звучит просто замечательно. Может, он гений? А тем временем его новоиспеченный приятель пробовал одну за другой разные мелодии.

— Нет, — сказал несчастный Харкер, — здесь не совсем так. Вы позволите, я покажу. — Он приложил дудку к губам, и мелодия рванулась навстречу беде. Когда он сыграл ее раз, потом другой, потом третий, когда незнакомец попробовал еще раз, и снова у него не вышло, когда, наконец, Харкер осознал, что он, сопливый дебютант, по сути дела, дает урок настоящему флейтисту, а у флейтиста особых успехов не наблюдается — никаких слов не хватит, чтобы описать тот ореол славы, который взошел над осенним пейзажем. Как передать читателю — разве что он сам флейтист-любитель — до каких высот тщеславия вознесся наш возница? Отметим лишь один факт, четко характеризующий ситуацию: с этого момента играл только Харкер, а спутник слушал и похваливал.

Но при этом он не забывал о полезной воинской привычке соблюдать осторожность и поглядывал внимательно то вперед, то назад. Определял на глазок ценность грузов на повозке, пробовал отгадать, что находится в пачках из плотной коричневой бумаги и в большой корзине, а концертный рояль отметил для себя, как вещь «сложную для сбыта».

Неподалеку от дороги, на краю лужайки он заметил сельскую корчму с клумбой красных роз перед ней. «Посмотрим, что за место», — решил он, а вслух предложил Харкеру зайти «пропустить стаканчик».

— Но я не пью, — начал было сопротивляться Харкер.

— Слушай, парень, — прервал его приятель, — я тебе скажу, кто я такой. Я сержант-знаменосец Бренд из полка Бланкз. И этого достаточно, чтобы понять — пьющий я человек или нет?

«Может да, а может нет», — мог бы в этом месте вступить греческий хор и продолжил бы далее, что эти слова еще не объясняют, почему сержант-знаменосец шляется по деревенским лугам-дорогам в лохмотьях, и еще, возможно, добавил бы, что он вынужден был однажды воинскую службу на благо страны оставить, и все это время между армией и встречей с Харкером провел в тесном помещении с решетками на окнах. Но греческого хора не было, мужчина же с военной выправкой объяснил недотепе, что одно дело пить, а другое — опрокинуть с приятелем стаканчик.

«Под голубым львом», поскольку именно так называлась корчма, корнет познакомил своего нового приятеля, мистера Харкера, с целым набором полезных смесей, употребление которых позволяет пить, но не напиваться. Он объяснил, что подобный навык совершенно необходим в армейской службе, чтобы уважающий себя офицер был всегда способен отдать рапорт начальнику, а на смотре не посрамить честь корпуса. Самая действенная из смесей получалась в результате доливания в полкварты темного легкого пива одной рюмки лондонского джина. Этот рецепт мы рекомендуем и интересующимся читателям, которым он, возможно, окажется полезным и на гражданке. Последствия же употребления этого напитка мистером Харкером были просто потрясающими. Взгромоздиться на собственную повозку он без посторонней помощи не сумел, а когда наконец оказался на козлах, ограничил свои действия демонстрацией хорошего настроения и привязанности к музыке, сопровождая это взрывами громкого смеха, которым охотно вторил сержант, а также извлечением беспорядочных звуков из своей пищалки. Бравый сержант тем временем постепенно завладел вожжами. Не было никаких сомнений, что всем английским дорогам он предпочитал самые безлюдные, поэтому на оживленных трактах этой повозки нельзя было встретить. Она громыхала по заросшим травой проселкам, петляющим среди редких кустарников и деревьев, прячась от посторонних глаз в их тени. Кроме того, он не оставлял своими заботами мистера Харкера, поскольку, когда повозка проезжала мимо очередной корчмы (а это случалось не раз), сержант лично слезал с козел и, разжившись новой бутылкой, вновь трогался в путь. Без карты этой части графства Миддлсекс невозможно описать сложный маршрут сержанта, а мой издатель не дал согласия на такое увеличение стоимости издания. Могу только сказать, что вскоре после того, как стемнело, фура остановилась на лесной дороге. Сержант снял с нее бездыханное тело Харкера и аккуратно положил его на придорожную траву.