Лейтенант Бриггс вошел в комнату, неся в обеих руках огромную кипу бумаги. Барклиф тут же замолчал, подвинулся, пропуская Бриггса к столу: как никак его кабинет. Бухнув всю эту кучу на стол, Бриггс поздоровался с Глорией, но как‑то виновато опустив глаза. Проскользнул на своё место, за стол, включил компьютер, потянулся за первой папкой, а потом сказал с крайне деловым видом:

– Лейтенант Барклиф, я закончил с вашей бригадой. Вам теперь нужно всё проверить, расписаться в каждом деле. Познакомиться поближе с каждым…

– Хорошо. Отложите! – Барклиф задумчиво кивнул. – Я возьму на ночь с собой…

– И вот ещё, – Бриггс выудил из общей кучи одну папку, протянул её Барклифу. – Капитан Бернсон велел вас предупредить: через три часа рапорт об аресте рядового Тайлера должен лежать у него на столе. А вот его личное дело… – Глория, до этого сидевшая неподвижно, как статуя, вдруг вскочила, опередила Барклифа, выхватив папку из рук Бриггса. Откинула плотную корочку судорожно и торопливо дрожащими от волнения пальцами. Фотография Джейка в левом верхнем углу листа, скреплённого скоросшивателем, лишила её сил. Медленно опустившись в кресло, Глория прошептала одними губами:

– Сыночек… родненький… – глаза её неподвижно смотрели на фотокарточку: очень коротко постриженный, обычно улыбчивый, сейчас же даже на себя непохожий. Поджатые губы, нахмуренный взгляд. Но это был он, её Джейк!

Барклиф осторожно вытащил папку из рук Глории, она не шевельнулась, только произнесла, вскинув глаза:

– Проводите меня к нему!

Барклиф закрыл папку, убрал под мышку, ни слова не сказав.

– Проводите, прошу вас, Дэвид! – повторила Глория, назвав Барклифа впервые по имени.

– Это не он! Вы принимаете желаемое за действительное, леди! – ответил тот, но сам встал так, чтобы Глория не могла дотянуться до папки. – Вам показалось, возможно, они похожи. Возможно, однофамильцы, но это совершенно разные люди…

– Это мой сын! – Глория медленно поднялась, шагнула к Барклифу, сверкая глазами. – Это мой Джейк!..

– Ваш? – Барклиф коротко рассмеялся, снова раскрыл папку. – Да вот же, смотрите! Сведения о родителях – отсутствуют! Место учёбы и работы назвать не смог! Краткая справка: в момент задержания находился в состоянии алкогольного опьянения… Медицинское заключение: частичная потеря памяти… маниакальная депрессивность… склонность к фобиям… пассивен… Как я помню, вы отзывались о своём сыне немного по‑другому, с более высокой оценкой. А этот же? Из деревенских простачков, даже индикатора личности не имеет…

– Неправда!! Это просто какая‑то ошибка, недоразумение!.. – прошептала Глория со стоном, ломая руки. – Помогите мне, прошу вас… Я должна увидеть его…

Бриггс, глядя на этих двоих с молчаливым осуждением, только вздохнул и снова взялся за бумаги. В их разговоры он даже вникать не хотел…

* * *

Когда‑то здесь был склад, под ним – подвальное помещение. Когда‑то – это, наверное, ещё со времён строительства города. У самого края болота, разросшегося за последние годы ещё дальше, маленькое каменное зданьице и под землёй – подвалы, превращённые теперь в карцер.

В одной из камер Джейк и сидел уже третий по счёту день. Хлеб и воду приносили всего два раза в сутки: по появлениям охранника он и считал дни. Свет сюда, в камеру, проникал лишь через крошечное зарешёченное окошечко. Сырые стены из потрескавшегося холодного бетона, бетонный пол с маленькими лужицами воды, капающей с потолка, – болотная сырость везде.

Джейк сидел на койке с незастеленным матрасом – роскошь для карцера – и следил за хождением охраны за дверью. Ни звука не проникало за это окошечко! Ничего из внешнего мира! Арестант предоставлен сам себе и своим мыслям!

О чём Джейк думал в первый день, как только попал сюда? Сразу он вряд ли вообще о чём‑то думал! После ссоры с лейтенантом, находясь в состоянии нервного возбуждения, готовый ринуться в драку с кем угодно, Джейк метался по камере, требовал встречи с комендантом базы, кричал, ломился в дверь, отказывался есть – пытался хоть как‑то обратить на себя внимание!

Без толку! Кому захочется слушать бред человека, подверженного мании величия? Какая Гвардия? Здесь, на этой планетке, никто даже представить себе не мог, просто спокойно спросить себя: а вдруг этот чудной человек и вправду – гвардеец? Ведь если есть Гвардия, значит, и гвардейцы должны быть! Но не всем же жить на Ниобе!

И ещё этот чёртов Барклиф!

Вспомнив о нём, Джейк застонал от отчаяния, откинулся назад, ударившись затылком о бетонную стену. Ведь он же всё делает во вред! Знает, что всё – правда, виделся же он с матерью (в этом Джейк был уверен на все сто процентов), да и человек он неглупый. Но почему тогда «подрезает» специально? «Подрезает» и даже не скрывает этого?! Говорит прямо в глаза! Это же нарушение закона! И он сам знает об этом!..

Если так, значит, он наверняка уверен, что мне не выйти отсюда, кроме как на войну, под пули сионийцев.

Глупо это как‑то всё! Чтобы просто испортить кому‑то жизнь из вредности.

Джейк, никогда в жизни не встречавшийся с подобными людьми, не мог сейчас поверить, что человек может желать зла другому только потому, что что‑то ему в нём не понравилось.

Строптивость? Желание бунтовать, делать что‑то назло?

Джейк никогда не замечал в себе такого, да и за время учёбы в Академии получал всегда только хорошие отзывы. Неужели только за пару вопросов, вполне обычных в этих условиях, можно нажить себе опасного врага, в лице командира особенно? Вот Барклиф, например! Да он же первым спросил тогда на построении! А же просто сказал правду, всё, как есть!..

Джейк уткнулся лицом в раскрытые ладони, шумно вздохнул.

Я не умею врать! Я никогда в жизни не врал! Если учесть, конечно, что сокрытие правды это не враньё… Даже тогда, в Академии, перед всем строем признался, что это я уходил в «самоволку» в город. Ведь всё равно бы узнали о побеге, только наказали бы всю роту.

Волна стыда от давно произошедшего случая неприятно охватила затылок, жаром коснулась щёк. Опозорился тогда перед всем строем, перед полковником… Ребята, конечно, поняли: кое‑кто и из них сбегал, особенно по праздникам… Но полковник… Дарлинг был разочарован до глубины души в своём лучшем воспитаннике и не скрывал этого… Хотя, что теперь вспоминать?

Гвардия – это, конечно, здорово! С ней у Джейка были связаны лучшие воспоминания жизни… Но это всё, словно, осталось в ярком сказочном сне, а здесь же, в реальности, – сырой подвал на краю болота, третья бригада и… Барклиф! Этого человека Джейк никак не мог понять, хоть и очень старался. А тут ещё новость, что мама была в части… Наверное, когда сержант гонял нас на спортивной площадке. Тогда Барклиф разговаривал с какой‑то женщиной. Боже, так близко!! А у тебя даже сердце не ёкнуло!..

Интересно, что наговорил ей Барклиф? Справится ли она с ним? Сможет ли разобраться?

Джейк видел перед глазами лицо матери: почти всегда серьёзное, но не угрюмое. Нет! Она всегда была очень ласковой, доброй и строгой одновременно при этом. Такой и помнил её Джейк. Она много работала, всегда, сколько он её помнил. Опыты, доклады, конференции, научные разработки, какие‑то гипотезы… Она и сюда, на Гриффит, перебралась, чтобы работать прямо на месте, в нужной среде… Да, её многие знают, даже из Императорского окружения… Вот только сам Джейк за свои пятнадцать лет до поступления в Академию так и не узнал её и её характер. Она так и осталась ему немного чужой, какой‑то незнакомой. Это, как диск! Прочитал надпись, посмотрел картинку на информационном вкладыше, но пока не вскроешь, можно лишь догадываться: а что внутри? Такая и мама! Что у неё внутри? Как она мыслит? Чем живёт? Как поведёт себя в той или иной ситуации? И почему она поступает именно так, а не иначе?

С отцом легче! Он какой‑то открытый весь, понятный. Хотя, может быть, это потому, что они, мужчины, понимали друг друга лучше? Ведь и с детства Джейк был ближе к отцу, чем к матери. Вдвоем с ним они ездили к бабушке с дедушкой – к его родителям, часто вместе бывали на аэродинамических выставках, с ранних лет Джейк помогал отцу при ремонте аэролётов, его знали все ремонтники в ангарах, любили, баловали… От него, от отца, у Джейка и страсть ко всему, что летает, что движется. Ко всей механике! Об этом и сама мама не раз говорила… Но завидовала ли она их близости, ревновала ли? По её лицу, как ни старайся, всё равно не поймёшь. Не помогало даже умение мысленно общаться с ней, телепатическая связь, как её называют научно. Может быть, потом, повзрослев, взглянув на мать уже взрослыми глазами, он бы и понял в ней что‑то, сумел бы разгадать загадку её больших серых глаз, но…