Он проснулся в залитой зимним солнцем спальне на скомканной постели, совершенно один, и это совсем не испортило настроения — не рассчитывал же он, в самом деле, что Костровский принесет ему кофе в постель и поцелует в лобик с утра пораньше. Несмотря на произошедший накануне кайф, вся эта розовая мутотень с кофеем не вязалась с образом любимого (всё-таки скорее любимого, чем что-то иное, приходилось признаться хотя бы себе) начальника.

Петя с удовольствием повалялся в постели, чувствуя лёгкую приятную разбитость в теле, особенно сильно ломило бедра изнутри и поясницу, но боль всё равно была такой...труднообъяснимо кайфовой. Жмурясь и краснея, он вспоминал произошедшее, и так завелся, что пришлось срочно топать в душ. Несмотря на марафон накануне, Петя кончил, едва к себе прикоснувшись, и так бурно, что потом долго сидел под теплыми струями, не в силах подняться, абсолютно расслабленный и по-дурацки счастливый.

Моясь, он провел пальцами по заднице, там всё припухло, зверски саднило и казалось слегка подрастянутым, но в целом было совсем не так уж и страшно, против ожиданий.

Петя прошлёпал на кухню, где с наслаждением выпил кофе. Почувствовав себя лучше, он пожарил стейк, которого захотелось просто жутко, и завалился опять спать.

Проснувшись, снова валялся, посмотрел «Хищника» в триста двадцать пятый раз. Курил, предаваясь мечтам и воспоминаниям о Костровском и чувствовал себя в гармонии со всем миром. Воскресенье провёл примерно также, в блаженном ничегонеделании и мыслях о Кирилле. Ему даже не приходило в голову пытаться позвонить — произошедшее было настолько всеобъемлющим, что одних воспоминаний вполне хватало для ощущения полноты счастливой жизни. На работе увидятся, скорее бы. Да и мало ли, чем он там занят по выходным. Может, с родителями, есть же они у него?.. А может тоже, вспоминает, покуривая, думая о Пете... Ну вот, опять... И Петя, закрывая глаза, касался ладонью напряженного члена.

На работу он не шёл, а на крыльях летел.

Шутя-играючи переделал все дела, сбегал на перекур, где помирился со Светкой, а на подозрительный прищур Ольчика : «Ты что, трахался вчера?», только улыбнулся.

Он тянул время, собираясь после работы, и надеялся, что увидит Кирилла, когда тот соберется домой. Потом наконец решился, подошёл к двери, и понял, что в кабинете уже никого нет — свет там явно не горел. На всякий случай он подёргал ручку двери — было заперто.

Радужное настроение увяло, и он поплёлся домой. Поужинав, долго вертел телефон, раздумывая, набрать ли номер Костровского и, так и не решившись, плюнул и завалился спать. Проснувшись среди ночи, долго думал о Кирилле. Увидеть его хотелось до жути.

Просто понюхать, просто посмотреть в глаза.

— Баба, — громко сам себе сказал Петя. В ночной тиши скрипучий со сна голос прозвучал дико. «Совсем ёбнулся, — подумал он со смешком. — Сам с собой громко и театрально разговариваю по ночам. В натуре баба. Истеричка». Он долго потом вертелся, и заснул под утро, совершенно измучившись.

По пути на работу ругал себя последними словами — ну из-за чего так психовать?

Костровского он вчера вообще не видел, да и был ли он в офисе? Понедельник — день тяжелый, в четверг — Новый год, вон какая суета вокруг, да мало ли дел у начальника отдела сбыта за несколько дней до конца отчётного периода, выражаясь казенно?

Но даже Пете с его непритязательностью и обожанием было понятно, что после того, что было, Костровский просто обязан хотя бы как-то дать о себе знать. Хоть ты сто раз назови себя слезливой барышней, суть происходящего не изменится. Петя бы позвонил.

«Ага, и ещё женился бы. После такого просто обязаны предлагать руку и сердце», — подумал он со смешком, держась за поручень метро и покачиваясь.

Полдня он разгребал работу, даже к кулеру было не вырваться, а потом отодвинул бумаги, и решительно зашагал к кабинету Костровского. На полпути свернул в туалет, где придирчиво разглядывал себя в зеркало и приглаживал и без того идеально лежащие вихры — совсем недавно стригся. Опершись о раковину, посмотрел в глаза отражению — обычные, зеленоватые. Брови прямые, ресницы тёмные. Красивые, говорила бабушка. Что она

понимала... Вот у Костровского!.. Да он весь просто идеален. Вспомнились голые крепкие плечи, сильные руки. Петя сглотнул.

Стал рассматривать дальше. Царапинка на подбородке — утром рука дрогнула. Просто нос. Веснушки — не парит. Просто рот. Просто Петя, словом.

Не обнаружив существенных изъянов, он глубоко вздохнул, собираясь с силами.

Стучась в кабинет Костровского, он готов был к тому, что того опять там не окажется, иначе бы он как-то связался с Малаховым, если был тут с утра, так ведь?

Но из-за двери донеслось:

— Войдите.

И Петя шагнул, открывая дверь — как в прорубь прыгнул. Вошел и застыл, не зная, куда деть руки; сердце колотилось часто, как припадочное. Костровский оторвался от бумаг, коротко глянул на вошедшего, кивнул, и опять углубился в лежащие перед ним документы.

Петю затошнило. Всё внутри рухнуло вниз, и он почувствовал впервые в жизни, что означает выражение «кружится голова». Но он не хотел верить. Надо всё выяснить, прежде, чем делать выводы, да? Он пролепетал:

— Здравствуй... те...

Кошмар, как жалко это прозвучало. Убиться веником... Стоит он в своём костюмчике, весь такой тощенький и убогий, перед мужиком, который трахал его два дня назад на этом столе, и которому он в подмётки не годится, и мнётся, как девочка перед гинекологом.

Интересно, все парни, которых выебали в жопу, становятся такими сопливыми придурками?

Но несмотря на эти самоуничижительные мысли, рвались слова, которые язык не поворачивался озвучить: «А что вы так морозитесь, дорогой начальник? Постель — не повод для знакомства? Надо всё забыть? Тогда предупреждать надо было, скотина самовлюблённая!»

Внезапно навалилось понимание, что всё зря. Всё. Зря.

— Вы что-то хотели, Петр Константинович? — посмотрел на него Костровский очень вежливо и внимательно.

Петя вспыхнул и шагнул назад:

— Нет... Нет, извините, я просто... Я сам справлюсь, всё нормально... Извините...

Костровский слегка нахмурился и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Малахов уже метнулся за дверь.

Он сел на своё место и сжал виски. Стыд и боль смешались, его тошнило почти невыносимо, уже даже не от ситуации, а от себя. Господииии... Он приперся что-то выяснять к мужику, который его трахнул разок; припёрся как баба, что спьяну дала на корпоративе в тёмном углу, и на следующий день рассчитывает на начало новых серьёзных отношений.Если вдуматься, то так оно и было — на корпоративе, именно спьяну, именно дал, и, фигурально выражаясь, практически в тёмном углу, и — да, рассчитывал. Что о нём должен был подумать Костровский, когда он сам перед ним на колени стал, и взял в рот, а потом позволил завалить себя на стол кверху задом? Что он отсосёт первому, кто поманит, а не трахали его до этого только потому, что охотников не нашлось?

Любви захотел, дорвался. Мало было прошлого раза.

И это нереально блядское поведение дома, словно что-то в нём наконец вырвалось на свободу — cтоны, слюни, задранная задница... Он сам, с наслаждением сосущий чужой член, глотающий без тени сомнения, с удовольствием. Никогда до этого, ага... Скотина ебливая...

Но хуже, хуже всего... То, что он всерьёз поверил — между ними что-то есть. Что позволил себе надеяться.

И ему, ничтожеству тупому, просто указали на его место. Всего-то.

Петя закрыл лицо руками и застонал. Соседка по кабинету испуганно покосилась, но ничего не спросила. Просто заварила чай, разбавила кипяченой водой из графина, налила в Петину кружку, разрисованную веселыми зелеными яблоками, поставила её перед ним, и сказала:

— Петя, попей чайку, тебе надо.

Он вздрогнул и автоматически взял кружку, послушно начал глотать. Раз сказали пить — надо слушаться. Потом вдруг вскочил, и еле успел добежать до туалета, где его долго выворачивало.