Вдруг Костровский аккуратно отстранил его, это было неожиданно и неприятно, Петя даже разочарованно застонал, открывая зажмуренные в неге глаза. Кирилл приподнял его за плечи, и нежно поцеловал, опять вовлекая в сладкое сумасшествие, одной рукой сталкивая бумаги со стола, другой прижимая его к себе. Поплывший снова Петя даже не сразу понял, что его уже никто не целует, а сильные руки бесцеремонно развернули и толкнули грудью на стол, одновременно стягивая брюки и трусы. Показавшийся холодным по контрасту с жаркими объятиями воздух помещения заставил покрыться мурашками кожу на голых бедрах и поджавшихся ягодицах, отрезвляя заодно и самого Петю. Сердце заколотилось от страха, эрекция начала стремительно спадать, но он заставил себя лежать смирно.

Костровский этого не замечал, возясь за спиной, шелестя разрываемой фольгой пакетика с презервативом. Впрочем, это заняло секунды, и он опять приник к распростертому перед ним телу, поглаживая спину, и целуя между лопаток, Малахов часто и прерывисто задышал, чувствуя, как проступает холодный пот на лбу и подмышками. Кирилл прошептал, щекоча дыханием затылок:

— Ну что ты напрягся, расслабься... Резинки есть, всё нормально.

Он просунул руку Пете под живот и Петя почувствовал, как он замер. Потом спросил, наклонившись к уху и целуя мочку:

— Что это значит?.. Ты же хотел.

— Я и сейчас хочу... — сдавленно пробубнил тот, и добавил: — Наверное...

Костровский отстранился, и спросил:

— Так ты что, и впрямь первый раз за рулём?

— А?.. Д-да... У меня раньше... Не было, в общем, — закончил он, радуясь, что лежит мордой в стол, и Костровский не может видеть его покрасневшего лица. Тот помолчал, потом прижался, нежно гладя бока и спину Пети, поглаживая оживающий член, поцеловал в затылок и тихо выдохнул:

— Не бойся... Я буду аккуратно.

— Ага... — выдавил Петя, он почти успокоился.

Костровский обманул его.

Нет, сначала он был аккуратным. Кирилл прижался пахом к ягодицам Пети, потом слегка отстранился, погладил их, разводя, провел пальцами вокруг ануса, слегка надавливая, раз, другой... Петя невольно повел бедрами, ловя манящее прикосновение. И охнул, вскидывая голову, зажимаясь — пальцы сменились членом.

— Расслабься.

— Не могу...

— Только хуже себе делаешь, — сказал сдавленным голосом Костровский.

Сильное тело навалилось сверху, и в два мучительных толчка член вошел полностью, ошарашив режущей болью, отчего Петя вскрикнул, но ему даже не было стыдно за это. У него сейчас вообще другие проблемы были — не сдохнуть от раздирающей боли, и чтоб не вырвало. А то немного замутило. Он вообще плохо переносил боль, с детства.

Его мелко трясло, на глазах выступили позорные слёзы, и он часто и глубоко задышал, послушно пытаясь расслабиться. Кирилл навалился, нежно целуя между лопаток повлажневшую тонкую кожу, и пробормотал:

— Малыш... Прости, я поспешил, но ты такой... Ты бы видел себя...

Он немного подождал, стараясь удержаться на грани, поглаживая дрожащую спину, и, не в силах больше сдерживаться, плавно толкнулся.

Петю снова будто обожгло, мучительно растягивая, и он зажмурился. Но с каждым толчком почему-то становилось легче. Боль, казавшаяся невыносимой, притупилась, а потом и вовсе исчезла. Из первых ощущений осталось только странное незнакомое чувство наполненности, на удивление приятное. Петя выгнулся, прислушиваясь к себе. Каждый толчок дразнящие проезжался внутри. Тягучее, томное возбуждение охватывало всё сильнее.Тело горело. Хотелось еще.

И в обжигающем бредовом угаре Петя мог думать только о том, чтобы движения эти не  прекращались, чтобы Кирилл также натягивал его, крепко удерживая за бёдра. Он чуть не закричал, когда почувствовал на своём члене по-хозяйски уверенную руку Костровского, тот сильно и одновременно нежно начал скользить по всей длине, каким-то образом попадая в такт движениям бёдер и делая так хорошо, что Петя и сам себе не смог бы лучше. Ощущения словно наслоились друг на друга, усиливаясь, тело само начало подаваться навстречу, и вскоре его уже крутило и жгло в этом тайфуне, пробивая по позвоночнику искрами.

Напряжение достигло своего пика. Он, уже совсем ничего не соображая, глухо постанывал в кулак, стараясь другой рукой удержаться за край стола, и яростно двигался навстречу уже несдержанным, сильным толчкам. Частое громкое дыхание, звуки шлепков тела о тело, Петины полузадушенные стоны наполняли кабинет, но даже мысли не было, что кто-то может их случайно услышать, проходя по коридору. Из Пети словно вытрахали все опасения и мысли, и осталось только жгучее, напряженное, пронзающее до кончиков пальцев возбуждение. Вновь появившаяся боль утонула в диком, безумном удовольствии, сплетаясь в невыносимую вспышку, затопившую его жаром. Он судорожно выгнулся, застонал, сжимаясь и кончая Костровскому в руку, смутно чувствуя содрогания рухнувшего на него тяжелого тела.

Потом расслабленный, он бессознательно отвечал на поцелуи, слушал, млея, какой он необыкновенный и классный, вяло одевался, глядя, как приводит себя в порядок Кирилл, опять целовался, заводясь по новой... А после этого Кирилл его вёз куда-то, и Петя готов был ехать так долго-долго, всегда.

Приехали они, как выяснилось, к Малахову домой, и там влезли под душ, намыливая друг друга и целуясь. Как-то, не прекращая целоваться, добрались до постели; возбуждение сводило с ума.

Он словно очнулся, лежа грудью на простыне в невероятно открытой позе, которую принял, подчиняясь уверенным сильным рукам, — прогнувшись, высоко подняв зад, пытаясь удержаться на разъезжающихся коленях. Кирилл зачем-то гладил его пальцами и растягивал, и в какой-то момент это стало очень болезненно, Петя даже испугался, но терпел, и наконец, Кирилл, подхватив его под бедра, аккуратно вставил. Странно, несмотря на растягивание, наверное, из-за того, что по-свежему, снова обожгло резкой саднящей болью, но она улетучилась ещё быстрее, чем в самый первый раз. Тело, легкое, словно пушинка, не принадлежащее больше Пете, покрытое испариной, с каждым глубоким проникновением наполняла сладость, томная и выкручивающая по нарастающей, и он, совершенно одурев, не помня себя, кричал «да» в подушку на каждый толчок... Кирилл с силой провёл рукой по истекающему каплями члену, Петя, запрокинув голову, прогнулся ещё больше и забился, кончая, а Кирилл быстро перевернул его на спину, сорвал презерватив и сунул подрагивающий член ему в рот, придерживая под шею и затылок, и Петя, низко застонав, сомкнул губы, глубоко вбирая в себя, с наслаждением, от которого словно зарождалась вторая волна внизу живота, глотая, ловил на языке терпкий приятный вкус...

Время словно остановилось, они, наверное, заснули, и сколько Петя пролежал в отключке — непонятно, но от поцелуев, подчиняющих, вытягивающих душу, спиралью нарастало возбуждение, и он словно вынырнул на поверхность в крепкие уверенные объятия.

Потом Кирилл медленно и глубоко двигался в нём, их пальцы были сплетены как в кино, Кирилл прижимал его руки, не давая прикоснуться к себе, хотя этого ужасно хотелось, просто невыносимо... И глядя в самое прекрасное в мире лицо, в шальные от страсти, совершенно чёрные глаза, Петя принимал его, обвивая ногами влажные бока, тонул в запахе Кирилла и нарастающем безумии... Совсем одуревший, мокрый с ног до головы, он издавал время от времени глухие животные стоны, которые Кирилл сцеловывал нежно, едва касаясь.

И когда он толкнулся внутрь особенно резко, под каким-то новым углом, то хватило всего лишь пары таких движений, чтобы Петя, онемев, задергался, выгибаясь на лопатках, теряясь в сумасшедших, совершенно новых и одновременно таких знакомых, но словно усиленных тысячекратно, ощущениях, а Кирилл, вдавливая его в постель, едва успел впиться в губы, и движения языка словно вторили движениям члена, и это свело с ума окончательно. Мир словно взорвался и, сгорая, где-то на периферии сознания Петя успел подумать, что любит, любит безумно, и лучше и счастливее просто не бывает...