Эволюция императорской власти в эпоху принципата
Реформы системы управления центральной Римской империи, проведенные в конце III — начале IV в. Диоклетианом, явились логическим завершением длительного процесса, происходившего на протяжении первых трех веков ее истории и приведшего в конечном итоге к коренным изменениям всей системы в римском государственном строе.
В течение I–II веков Римская империя развивается как колоссальное государственное объединение, в границах которого слились воедино все ранее существовавшие государственные объединения средиземноморского мира. Рим, таким образом, как и остальные государства античности, из "национального" государства превращается в мировую державу, бесконечно разнообразную по своему этническому составу, управляемую абсолютным монархом и защищаемую профессиональным, в основе своей наемным, дорого оплачиваемым войском[96].
Изменения, происходившие в Риме, охватили все области общественной и государственной жизни.
На протяжении трех веков политическая система Принципата, созданная Августом и сочетавшая в себе как новые монархические, так и старые республиканские формы правления, все более и более эволюционировала в сторону утверждения абсолютной монархии и постепенно порывала со всеми республиканскими традициями. К концу третьего века всякие даже чисто формальные республиканские названия, являлись пустой формальностью, с которыми императоры, опирающиеся прежде всего на войско, уже давно перестали считаться.
"Секрет императорской власти" был открыт еще в гражданскую войну 68-70-х годов I в. н. э., когда впервые сделалось ясно, что достижение императорской власти отнюдь не связано с пребыванием в Риме и поддержкой сената[97]. Отныне владык Рима выдвигает армия, и только тот претендент на престол может рассчитывать на успех, на чьей стороне поддержка легионов.
При таком положении дел старые республиканские государственные институты не могли не утратить своего значения. В результате чего своеобразная "диархия", то есть сочетание как монархических, так и республиканских институтов управления государством должна была уступить место чисто монархическим формам правления.
"Диархия не могла быть прочной формой правления, и у же к концу предшествующего периода (Принципата — И. К.) императорская власть приобретает заметный монархический оттенок. Продолжительные смуты, наступившие после Северов, обнаружили необходимость полной реорганизации государства и эта реорганизация были проведена Диоклетианом, а затем в том же духе завершена Константином"[98].
Действительно, сосуществование двух противоположных форм государственного управления рано или поздно кончается торжеством одной из них. Более жизнеспособной, тем более, что при самом зарождении Принципата республиканские институты были сохранены Августом лишь для того, чтобы тщательно замаскировать монархическую сущность своего режима, и их сохранение навряд ли предполагало их политическую активность в дальнейшем, была монархия.
Если проследить ход римской истории на протяжении этих трех веков, то легко можно обнаружить постоянную борьбу императоров за увеличение объема своей власти, постоянно обнаруживается их стремление отбросить всю мишуру республиканизма и юридически утвердить монархический характер своей власти.
С того самого времени, когда в Риме установился Принципат Августа, начался и императорский культ, непременной частью которого было обожествление личности правителя империи. Уже само имя Август ("умножающий"), которое сенат пожаловал ему в 27 г. до н. э., имело значение некоей божественной силы (numen[99]). Numen имело значение божества и выделяло Августа из числа простых смертных[100]. Ведь раньше numen прилагалась только к богам и лишь в исключительных случаях его удостаивался римский народ (populus romanus) и сенат римского народа (senatus populusque romanum), то со времени Августа личность императора стала считаться носителем божественной мощи и силы, и, соответственно, всеобъемлющих функций божества. Теперь его деяния, воля, проявления власти расценивались как явления божественного характера, а сам принцепс выступал как носитель божественной власти[101].
Божественную природу император получал после смерти, после постановления сената о его обожествлении. Соответственно, каждый его преемник, будучи преемником "божественного" был или считался сыном, внуком, правнуком прочих божественных (кровное, действительное родство здесь, как известно, значения не имело)[102].
Именно последнее обстоятельство позволило знаменитому французскому историку справедливо упрекнуть основателя Принципата в том, что "Август не исполнил долга истинного политика, оставив будущее на произвол судьбы. Без твердо установленного права престолонаследия, без точных законов об усыновлении, без всякого закона об избрании императора, без всяких конституционных ограничений, цезаризм оказался слишком тяжелым грузом на этом корабле без балласта. Самые ужасные взрывы были неизбежны. Три раза в течение одного века — при Калигуле, при Нероне и при Домициане, — самая огромная, какая когда-либо существовавшая власть, попадала в руки презренных или полоумных людей. Вот от чего совершались все те ужасные преступления, которые не уступят, пожалуй, чудовищным зверствам монгольских династий"[103].
Уже первые императоры неплохо осознали значение своей "божественности" и не желали быть только принцепсами — первенствующими в сенате, но государями, господами — не princeps, но dominus. Однако, осознание это было далеко неоднозначно и это в первую очередь проявляется в том, что собственно, видят императоры I века в самой своей почти необъятной власти. Если для Августа, Веспасиана власть — это прежде всего служение государству, возможность управлять им, то для цезарей типа Калигулы, Нерона власть превращается в средство удовлетворения своих необузданных желаний[104]. К императорам такого типа в позднейшие времена можно отнести Коммода и Гелиогабала, но там они скорее исключения, ибо правители, отождествляющие себя с государством, явно превалируют, Это Антонины, исключая Коммода, Северы, ряд солдатских императоров — Деций, Аврелиан. Важнейшим же представляется то обстоятельство, что монархические тенденции все более и более подавляют республиканское наследие.
"Создание императорской власти как постоянно действующего и передаваемого по наследству института, установление его доминирования над сохранившимися республиканскими формами, начало создания внесенатского аппарата, нового типа армии, перемены в провинциальной политике, трансформация в идеологии — таковы общие направления наступления новой системы"[105].
Единственная, крайне робкая попытка республиканского реванша была спровоцирована изуверствами Гая Юлия Цезаря Калигулы, когда после его убийства Кассием Хереей, "консулы, сенат и городские когорты заняли форум и Капитолий, в твердом намерении провозгласить всеобщую свободу. Его (будущего императора Клавдия — И. К.) также приглашали через народных трибунов в курию, чтобы участвовать в совете, а он ответил, что его удерживают сила и принуждение. Однако на следующий день, когда сенат, утомленный разноголосицей противоречивых мнений, медлил с выполнением своих замыслов, а толпа стояла кругом, требовала единого властителя, и уже называла его имя, — тогда он принял на вооруженной сходке присягу от воинов и обещал каждому по пятнадцать тысяч сестерциев — первый среди цезарей, купивший за деньги преданность войска"[106].
Приведенный рассказ Светония замечательно показывает два столпа молодой империи: армия, пусть и купленная за деньги, и желание народа иметь одного властителя, при котором явно более надежд на прочность бытия, нежели при возвращении малопонятной уже свободы, воплощенной в бессильном сенате.
Преемник Клавдия — Нерон — "восклицал, что ни один из его предшественников не знал, какая власть в его руках, а порою намекал часто и открыто, что и остальных сенаторов он не пощадит, все их сословие когда-нибудь искоренит из государства, а войска и провинции поручит всадничеству и вольноотпущенникам. Во всяком случае, приезжая и уезжая, он не допускал сенаторов к поцелуям и не отвечал на их приветствия, а начиная работы на Истме, он перед огромной толпой во всеуслышание пожелал, чтобы дело это послужило на благо ему и римскому народу, о сенате не упомянув"[107]. Впрочем, на формальные полномочия сената Нерон все же не покушался, а после убийства Агриппины в своем послании давал сенату объяснения, пусть и заведомо лживые.