духу людей не только среди строителей Братска или рыбаков Севера, но и везде, где

происходит борьба за будущее человечества,— в США, в Латинской Америке и во

многих других странах. Без любви к родине нет поэта. Но сегодня поэта нет и без

участия в борьбе, происходящей на всем земном шаре.

Быть поэтом первой в мире социалистической страны, на собственном

историческом опыте проверяющей надежность выстраданных человечеством идеалов,

— это налагает особую ответственность. Исторический опыт нашей страны изучается

и будет изучаться и по нашей литературе, по нашей поэзии, ибо никакой документ сам

по себе не обладает психологическим проникновением в сущность факта. Таким

образом, лучшее в советской литературе приобретает высокое значение нравственного

документа, запечатляющего не только внешние, но и внутренние черты становления

нового, социалистического общества. Наша поэзия, если она не сбивается ни в сторону

бодряческого приукрашивания, ни в сторону скептического искажения, а обладает

гармонией реалистического отображения действительности в ее развитии, может быть

живым, дышащим, звучащим учебником истории. И если этот учебник будет правдив,

то он по праву станет достойной данью нашего уважения к народу, вскормившему нас.

Переломный момент в жизни поэта наступает тогда, когда, воспитанный на поэзии

других, он уже начинает воспитывать своей поэзией читателей. «Мощное эхо»,

вернувшись, может силой возвратной волны сбить поэта с ног, если он недостаточно

стоек, или так контузить, что он потеряет слух и к поэзии, и ко времени. Но такое эхо

можег и воспитать. Таким образом, поэт будет воспитываться возвратной волной

собственной поэзии.

Я резко отделяю читателей от почитателей. Читатель при всей любви к поэту добр,

но взыскателен. Таких читателей я находил и в своей профессиональной среде, и среди

людей самых различных профессий в разных концах страны. Именно они и были

всегда тайными соавторами моих стихов. Я по-прежнему стараюсь воспитывать себя

поэзией и теперь часто повторяю строки Тютчева, которого полюбил в последние годы:

Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется, — И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать...

Я чувствую себя счастливым, потому что не был обделен этим сочувствием, но

иногда мне грустно потому, что я не знаю — сумею ли за него отблагодарить в полной

мере.

Мне часто пишут письма начинающие поэты и спрашивают: «Какими качествами

нужно обладать, чтобы сделаться настоящим поэтом?» Я никогда не отвечал на этот,

как я считал, наивный вопрос, но сейчас попытаюсь, хотя это, может быть, тоже

наивно.

Таких качеств, пожалуй, пять.

Первое: надо, чтобы у тебя была совесть, но этого мало, чтобы стать поэтом.

Второе: надо, чтобы у тебя был ум, но этого мало, чтобы стать поэтом.

Третье: надо, чтобы у тебя была см-елость, но этого мало, чтобы стать поэтом.

IS

10

Четвертое: надо любить не только свои стихи, но и чужие, однако и этого мало,

чтобы стать поэтом.

Пятое: надо хорошо писать стихи, но если у тебя не будет всех предыдущих

качеств, этого тоже мало, чтобы стать поэтом, ибо

Поэта вне народа нет,

Как сына нет без отчей тени.

Поэзия, по известному выражению,— это самосознание народа. «Чтобы понять

себя, народ и создает своих поэтов».

1975

УРОКИ РУССКОЙ КЛАССИКИ

олько что вернувшийся с Великой Отечественной молодой Луконин когда-то напи-

сал:

А где,

когда,

на чем растут хорошие стихи?

На этот нарочито детский вопрос нет ответа у взрослых, и не к несчастью, а к

счастью. Рецептуры искусства нет и не может быть, как не может быть рецептуры чуда.

Научить быть талантливым нельзя. Если нельзя войти в одну и ту же реку дважды, то

нельзя дважды глотнуть один и тот же воздух истории, потому что он беспрерывно

меняется — он и по-другому отравлен, и по-другому свеж. Легкие сегодняшнего

двадцатилетнего человека нашей страны не тронуты ни гарью войны, ни зловещими

выхлопами пугающе незваных автомашин, но в них еще попадает остаточная ржавчина

все-таки необратимо разрушенного железного занавеса, но в этих легких с

младенчества рассеяны частицы стронция, но в этих легких меньше кислорода, потому

что на планете становится все меньше зелени, о чем нам возвещает печальный набат

экологии. В воздухе, I иорым дышат сегодняшние двадцатилетние, нет при-горного

привкуса нашей юной иллюзорности, за кото-рую мы были впоследствии наказаны, но

иногда быва-I . суховатый, саднящий привкус скепсиса, за что будут

* Ear. Г.втушеико

17

наказаны они. Преимущество этого поколения — с детства усвоенное презрение к

ложной гражданственности. Недостаток — это то, что презрение пассивно и что боязнь

впасть в ложную гражданственность приводит к боязни гражданственности вообще.

Подмена фальшивой романтики общественной отчужденностью— это подмена

подделки другой подделкой. Любое поколение неоднородно, и в нем есть и здоровое, и

нездоровое начало. Но печально, когда духовно здоровое — бессильно, а нездоровое —

полно сил. Когда я вижу двадцатилетнего молодого человека — умного, доброго,

способного, но зараженного общественной инертностью, а рядом с ним — его

ровесника, завидно искупающего малоталант-ливость деловитостью, полного

сокрушительной пробивной силы и сомнительной энергии, мне хочется воскликнуть:

талантливые добрые люди, не отдавайте гражданственность в руки бездарных

недобрых людей, доведите бездарностей до того, чтобы они, а не вы, были вынуждены

стать общественно пассивными!

Молодые писатели, помните, вы вдохнули в себя новый воздух истории. Но внутри

ваших легких этот воздух перерабатывается. Завтрашний воздух будет таким, каким

будет ваш выдох. Если вы почувствуете, что ничего не можете изменить в воздухе

истории вашим выдохом, писать бессмысленно и надо найти в себе мужество заняться

другим делом. Молодость без надежд на изменение воздуха мира неестественна.

Конечно, есть многие сложности, на которые легко сослаться в оправдание своей

невсемогущести. Издательства наши преступно медлительны, и когда молодые

писатели с пышными чубами приносят свои рукописи в редакции, то получают

авторские экземпляры, уже втайне интересуясь средствами против облысения. И все-

таки в моменты отчаяния помните, что отчаяние — непозволительно. Вспомните

строки Маяковского:

Это время —

трудновато для пера, но скажите вы,

калеки и калекши,

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней и легше?

11

Когда за душой нет хороших произведений, нечего ссылаться на внешние

трудности. Можно временно помешать что-то напечатать, но невозможно помешать это

написать. За нами — великая история великой страны, наполненная победами и

трагедиями, и литература не имеет права быть менее великой, чем действительность.

1уыть русским писателем всегда было нелегко, и нелегко им быть сейчас. Но у

русского писателя есть одно огромное счастье — нигде так, как в нашей стране, не

любят литературу. Нигде слово «писатель» не было поднято настолько высоко, как в

понимании нашего народа. Чувство нашего счастья должно превосходить с лихвой всю

тяжелую, а иногда и кровавую плату за благородное звание русского писателя.

Хотелось, чтобы лучшие из вас, не впав ни в коммерческую деловитость, ни в

саморазрушительную общественную инертность, заслужили бы слова Пушкина о

поэте: «Никогда не старался он малодушно угождать господствующему вкусу и

требованиям мгновенной моды, никогда не прибегал к шарлатанству, преувеличению

для произведения большего эффекта, никогда не пренебрегал трудом неблагодарным,