Фихтер погладил ее по белым мягким волосам:

— Будем надеяться, что у вас все обойдется хорошо. Мы еще встретимся.

Ильин в последний раз осмотрел животных и вдруг решительно сказал:

— Мы останемся еще на один день.

— Что-нибудь случилось? — спросил Фихтер.

— Нужно подождать результата.

— Не понимаю вас.

— Я сделал один опыт, профессор. Я не могу вам сказать о нем, но это очень важный опыт. Завтра будут результаты. Должны быть. Позвольте остаться еще на сутки. Вы так добры к нам.

— Извольте. Я не гоню вас. Я только досадую по поводу тайны.

— Поверьте, герр Фихтер, вас эта тайна нисколько не затрагивает. Я скажу вам завтра.

— В таком случае никаких неясностей у меня не останется. Завтра так завтра. Спокойной ночи. Идемте, Лиззи.

Когда Фихтер и Лиззи ушли, Маша сказала:

— Мы рискуем, Аркаша.

— Один только день. Надо же узнать! Конечно, рискуем. Мы уже четыре года рискуем с тобой, Машенька. И свободой и самой жизнью. Но игра стоит свеч.

Утром чем свет Аркадий Павлович был уже возле клеток. Белые мыши едва ползали, глаза у них закрывались, вялость усилилась. Они болели. Но зелень не выступала. Свинки были бодрее. Косули пережевывали сено, как обычно.

Прошел долгий томительный день. Изменений так и не было. Пришла Лиззи. Она горестно вздыхала.

— Герр Фихтер не поднялся сегодня с постели. Простыл. Мы послали за доктором в Рейнбург. Он просил передать вам поклон и пожелание удачи.

Вечером все было готово. Маша и Аркадий Павлович оделись по-дорожному, приготовили рюкзаки и уселись еще раз над маленькой картой Баварии, чтобы проследить свой путь. Леса покрывали эту провинцию более чем наполовину, горы шли до самой австрийской границы.

Ближе к полуночи в домах заповедника погасли последние огни.

— Пора? — спросила почему-то шепотом Маша.

— Сейчас. Я открою дверь.

Ильин осторожно подошел к входной двери. Тишина. Он повернул ключ. Ему послышалось, что на крыльце скрипнула половица. Он постоял, прислушался. Тишина. И он взялся за дверную ручку.

Резкий рывок — и Ильин очутился на крыльце. Чьи-то руки схватили его, заткнули рот.

— Ну вот и все. Чисто, — сказал кто-то и засмеялся. — Пошли, ребята, давайте его сюда.

В это время из комнаты вышла Маша. Она увидела гестаповцев и остолбенела.

— О, здесь еще фрейлейн!

Маша дико вскрикнула, бросилась назад, но ее схватили.

— Спокойно, фрейлейн, мы не ожидали вас встретить.

Ввели Ильина. Взгляд его блуждал. Увидев лежавшую Машу, он рванулся, ударил конвойного ногой, но тут же свалился сам.

— Ты, мерзкая свинья, — сквозь зубы процедил офицер. — Веди себя спокойно; а не то с живого сдеру шкуру. Обыскать! — приказал он.

Ильина раздели, прощупали каждую складку его одежды.

Офицер повертел в руках пистолет и удивленно сказал:

— Это оружие Райнкопфа. Вот метка. Значит, ты его убил, мерзавец?

Ему показали две ампулы.

— Что это?

Ильин хотел выбить ампулы из рук гестаповцев, но промахнулся. Он тут же увидел глаза Маши. Она смотрела на ампулы с безотчетным испугом.

«Вещество Ариль» попало в руки врагов.

Если бы оно оказалось недейственным! Как он теперь хотел этого!

Когда обыск закончился, офицер приказал:

— Отправляйтесь.

Он последним вышел из комнаты, по-хозяйски оглядел помещение, тщательно запер двери и исчез в темноте. Автомобили стояли возле леса. Ни один звук не нарушил тишины уснувшего заповедника.

Утром, как обычно, в особняк пришла служанка Лиззи с ведром и щеткой. Она открыла дверь в комнату Маши. Тихо. Лиззи громко сказала в сторону леса:

— Пусть вам будет хорошо!

А через день в заповедник совершенно неожиданно приехал Вильгельм фон Ботцки.

Фихтер уже вставал, но еще не выходил из комнаты. Он с радостью приветствовал Вилли.

— Плохо выглядишь, старина. — Вилли покачал головой. — Устал? Заботы?

— Нет, вульгарная простуда. Знаешь, как скверно действует такая погода. То морозит, то оттепель. А ты словно бы посвежел, Вилли.

— Стал лучше спать. Тревога прошла. Я теперь убежден, что не все еще потеряно, Ганс. Мы проиграли войну, это факт. Но Германия возродится из праха, как Феникс из пепла.

— Только без Гитлера и без нацистов! — заметил Фихтер.

Вильгельм фон Ботцки промолчал.

— Как наша лаборатория? — спросил он. — Сходим посмотрим?

— Сходи один. Лиззи тебя проводит.

Фон Ботцки не стал терять времени. Ведь он и ехал из-за этого. Лиззи открыла ему дверь.

— Так, — сказал фон Ботцки, обходя кабинеты. — Так, так. Все чисто, все в порядке. Можно подумать, что здесь работали, настолько разумно расставлены приборы. Спасибо, Лиззи.

Служанка молчала. Фон Ботцки прошел в виварий. Животные интересовали его куда больше, чем лаборатория. Лиззи с недоумением наблюдала, как толстый профессор брал в руки мышей и свинок, осматривал их в очках и без очков, что-то бормотал про себя и вдруг спросил:

— Они больны?

— Не знаю, герр профессор, — ответила она и тут же добавила, конечно же про себя: «А тебе-то какое дело, толстый боров. Уж больно ты любопытен…»

— Зачем Фихтеру эти животные? — Вопрос был задан уже не в адрес служанки, а просто так.

Лиззи промолчала.

В комнате Фихтера фон Ботцки сказал:

— Ты работал в лаборатории?

— Да, немного. Выдались два свободных дня.

— А животные зачем?

— Испытывал на них антибиотики. Не смог провести опыт до конца, заболел.

— Вот что! — В голосе фон Ботцки послышалось разочарование. А он-то думал…

Они проболтали еще час-другой. В конце беседы Вильгельм фон Ботцки удостоверился, что Фихтер ничего не знает о ночном аресте и обыске. Видно, убежден, что Ильин благополучно скрылся.

Распрощались они друзьями.

Ильина и Машу разъединили сразу же после ареста. Когда Аркадия Павловича вели к машине, он увидел, как другая машина уже выруливала на дорогу. Вероятно, Маша была там.

— Прощай… — сказал он едва слышно и проводил глазами красный огонек стоп-сигнала.

Три здоровых солдата усадили Ильина в тесную клетку черного, зловещего даже с виду вездехода и увезли вниз, в долину.

Всю дорогу конвоиры, сидевшие по бокам арестованного, не проронили ни слова. Автомашина пролетела через Рейнбург, выскочила на магистральное шоссе и, прибавляя скорость, помчалась на север. Они ехали остаток ночи и весь следующий день. Вечером, когда в маленькое зарешеченное оконце автомобиля Аркадий Павлович увидел бледную звезду, загоревшуюся на потемневшем небе, походная тюрьма остановилась. Открылись двери. Машина стояла почти впритык с распахнутыми железными воротами большого здания.

— Выходите, — коротко приказали Ильину.

Его шаги гулко простучали по цементному полу длинного коридора. По обеим сторонам мрачного каменного тоннеля на равном расстоянии друг от друга краснели двери с круглыми глазками посредине. «Тюрьма», — понял он и почувствовал, как непонятная тяжесть подкашивает ему ноги, холодом хватает за сердце. Опять все сначала… Пересиливая себя, он продолжал шагать вперед. Скрипнула дверь. Ильин почти машинально переступил порог.

Он находился в маленькой камере с высоким потолком, откуда тускло и будто нехотя светила желтая лампочка. Под самым потолком темнел сырой срез подоконника, а где-то там, за окном, мир уже накрыла черная ночь, отделенная от него пыльным стеклом и двойной решеткой. Стояла тишина, мрачная, давящая тишина, настороженная, чем-то постоянно угрожающая всем, кто здесь находился.

Ильин постучал в дверь. Ни звука. Тогда он постучал сильнее. За дверью послышался шорох, в глазке что-то мелькнуло, и тихий голос произнес: