— Цель приезда.

— Ну, я журналистка, вот, пожалуйста, — Марина зачем-то сунула ему свое редакторское удостоверение («Корреспондент газеты „Столичный Комсомолец“»), может быть, ожидая уважения или почтения.

Но что-то переменилось. Ее заново смерили уже пристальным взглядом, милиционер оглянулся, подошли двое молодых парней в штатском. Каждый брал в руки паспорт и удостоверение, листал, явно пребывая в затруднении. Пошептались на казахском языке. И пригласили отойти в сторону, в большую комнату с наваленными коробками в углу, столом, стульями, портретом Назарбаева на стене.

Милиционер встал в проходе, словно предотвращая попытки Марины вырваться. Заговорил штатский (с кобурой, торчащей из-под пиджака):

— Что провозите?

— Личные вещи, ну, одежду, белье, книжки. Детские вещи (а Тимурка уже шнырял по комнате, нисколько не робея, «Усадите мальчика», — сказал второй штатский милиционеру, и Тимурку посадили на стул).

— Деньги, оружие, наркотики? — снова спросил штатский.

— У меня с собой пятьсот долларов, — от ветила Марина.

Про себя проклинала Тахира: газовый пистолет лежал во внутреннем кармане, пухлые пачки валюты по тысяче в каждой — в бумажнике в боковом кармане, даже раздевать ее не надо, обнаружат при первом же обыске.

— Вы знаете, что у нас тут введено чрезвычайное положение? Уже неделя, как город закрыт.

— Понятия не имела. Послали в обычную командировку, купила в кассе билет, в Домодедово, села и полетела.

— Честно говоря, рассказываете поразительные вещи, — съязвил допрашивающий. — На сказочку похоже… Прессу нам запрещено пускать в город.

— Послушайте, — Марина запаниковала. — Я ведь родом отсюда, здесь мой дом, родственники, друзья. На самом деле я их проведать хотела. Я готова написать заявление, что ничего не буду делать. Никакой журналистской деятельности. Визит в родные места…

По виду допрашивающего было ясно, что слушает все это как нудный бред.

— Мы вынуждены задержать вас. Подвергнуть осмотру, тщательному. Возможно, посадим на самолет в Россию.

— Это как, мне раздеваться? — гневно спросила Марина.

— Ага, — презрительный оскал вспыхнул перед ней. — Но если вам неудобно, можем женщину вызвать. Решайся, журналисточка!

Неизвестно, до чего бы дошло, но в комнату ввалился, буквально отпихнув милиционера, еще один парень лет тридцати.

— Марина? Нугманова? А я вас на проходе поджидал! Что-то стряслось?

Парень был русским и явно не робким, — все трое таможенников уже трясли пистолетами, милиционер вцепился ему в правую руку, пытаясь завести за спину. Парень снова отшвырнул худенького стража, шагнул к штатскому за столом, наклонился — что-то длинно сказал по-казахски и показал удостоверение. Потом снова расплылся в улыбке (Марина невольно и сама ему улыбнулась — спаситель!), вежливо подхватил ее вещи в руки и предложил уходить.

Таможенники молчали. Марина взяла на руки Тимурку и поспешила за русским — не дай Бог, переиграют еще как-нибудь.

— Деньги все вернули? — спросил спаситель. — Документы, вещи, ничего не украли? Не опасайтесь, вернемся и все получим.

— Нет, все при мне. Но кто вы?

— Меня Борис зовут, Борис Пабст. Бывший сослуживец вашего мужа. Тут действительно заваруха, мы списки прилетающих с утра проверяли, вдруг вашу фамилию увидел. Вспомнил про Тахира. Помчался встречать, извините, что неудобства тут случились.

— А без вас меня бы вышвырнули? — спросила Марина.

— Вряд ли. Денег они ждали, волкодавы эти. Видят, женщина с ребенком, беззащитная, да еще с валютой, содрали бы после издевательств две сотни баксов и выпустили. Кланяться бы им заставили, вот так. Ну я скажу, куда следует, им не спустят произвола.

Пока шли по рекреациям здания, обратили внимание, как здесь малолюдно. На табло горели два или три объявления о рейсах на сегодняшний день. Прохаживались милиционеры и мужики в пятнистой униформе с собаками, рвущимися почему-то на гражданских. А на выходе так же бойко торговали арбузами, дынями, помидорами, — здесь расселся на вещах небольшой табор отъезжающих. «Их не выпускают!» — мелькнула догадка у Марины. Она вглядывалась в лица беженцев — все усталые, равнодушные и, если не мерещится уже, тоже чем-то запуганные. Хотя почти все казахи, чего им-то бояться?

— А что, в Москве про нашего маньяка наслышаны? — весело спросил Борис, забрасывая ее вещи в багажник черной «волги».

— Я про маньяков ничего не знаю, — Марина запихала сына на заднее сиденье и сама села рядом.

Предложила пива Тимуру — отказался, попросила заснуть — набычился, потом приспустила ему стекло на дверце, мальчик высунулся и стал с интересом обозревать окрестности.

— Вы шутите? — Борис на переднем сиденье, подав знак шоферу трогаться, обернулся к ней. — Зачем же тогда приехали? Если не секрет.

— Секрет, конечно, — Марина вздохнула. — Но вы сегодня для меня святой человек. С мужем мы сильно поссорились. Вы меня обратно на таможню не отведете?

— Не отведу. А я был уверен, что… Ну ладно. Только, думаю, не туда вы приехали искать покоя. Действительно, появился самый натуральный маньяк. Уже несколько женщин убил. Сперва их в горы уводит, потом мы тела собираем… Еще не испугались?

— Я истории про маньяков обожаю, — шутливо ответила она.

— Да, горожанам бы ваше чувство юмора. У нас паника, смута, сорваны городские и республиканские выборы. Марина, куда вас отвезти? К маме Тахира?

— Нет, куда-нибудь в гостиницу, в центр, — попросила она.

Ей разговаривать не хотелось, хотя видела, что у Бориса еще много вопросов. Но ее тянуло смотреть по сторонам: вспоминать и узнавать.

От аэропорта, мимо озер с густой зеленой ряской, с сине-серыми, как дельфины, лодками на пустых пляжах они проехали к трассе Нарынкол — Алма-Ата. Было пасмурно, но тепло, градусов двадцать. Марине, боявшейся при местных гэбешниках снимать куртку, теплую, годную для московского холода поздней осени, было очень жарко.

Через полчаса «волга» уже въехала в одноэтажные предместья Первой Алма-Аты. Вызывающе зеленым светилась мокрая трава, трепыхали желтым и бордовым березы, клены, липы. Где-то в дворике полыхнула белыми лепестками зацветшая слива — в осенние длительные оттепели здесь такие чудеса частенько случались. Город казался опустелым, заброшенным, совсем мало прохожих, даже машин на улицах, хотя утро было в разгаре (когда вспомнила о трехчасовой разнице с Москвой, поняла, что здесь вообще обеденное время). Марине поначалу казалось, что русских она не увидит, все сбежали, но ничего подобного — их было не меньше, чем казахов. Раньше в этом городе русских было гораздо больше в соотношении, но все же…

Они, к сожалению, ехали не через район Малой Станицы, где росла сама Марина, а больше сквозь длинные застройки заводов и фабрик, — ни одна из огромных черных труб не дымилась, она по примеру сына высунулась в окно, и воздух был чист и свеж (а раньше в этих районах из-за смога нечем было дышать).

Но ни шума, ни звука на безлюдных улицах с пышным разноцветьем колючек, полыни и конопли под бетонными заборами.

— Неужели все заводы встали? — поразилась Марина вслух.

Борис кивнул, ничего не сказав. Тут же появилась прямо на сером заводском корпусе высоко надпись огромными прыгающими буквами: «Черный альпинист». Марина опять повернулась к Борису.

— Это про маньяка. Я вас предупреждал, что дела круто обстоят. Понимаете, возник миф, культ, даже стал популярен в определенных кругах. Ну, идея возмездия, эсхатология, Божья кара и Армагеддон. Все, что угодно. Заодно мародерство, волны насилия и самосуда, неподчинение любым мерам властей.

А дальше, ближе к центру, город был буквально размалеван надписями — мелом, красками красными и черными, чем угодно, — и все на одну тему: черный альпинист идет, черная смерть, ангел Джебраил, власть дьявола и тьмы, аллах карает Алма-Ату — бред и безумие. В Марине потихоньку просыпалась журналистка, она засыпала Бориса вопросами об убийствах, о сроках существования этого маньяка, о мерах по поимке. Борис, будучи сама доброжелательность, не называл ни дат, ни цифр.