– Привет, парни! – раздался голос из-под капюшона. – Хотите развлечься?

– Нет, спасибо! – торопливо отказался я. – Мы просто немного заблудились.

– Откуда вы, парни? – поинтересовался капюшон.

– Из России.

– Русские! – обрадовался капюшон. – Конечно, вы заблудились! Вам нечего делать здесь, на улице. Уличные девочки не для вас. Русские любят все только самое лучшее! Пойдемте, я покажу вам заведение. Там совсем другие девочки, высший класс! Как раз для русских! Я знаю русских! У меня много русских друзей! Все русские любят только самое лучшее.

– Спасибо, не надо! – твердо сказал я.

– Девочки – высший класс! – Капюшон обратился к Комину. – Есть две бразильянки, новенькие. Просто огонь!

– Спасибо, в другой раз, – помотал головой Комин.

– Есть гашиш, очень качественный, – не унимался капюшон.

– Нет, спасибо.

Капюшон сплюнул в сторону сквозь зубы и растворился в темноте.

– Во дела! – Комин захохотал.

– Эх, ты, революционер! – Ругаться с Коминым мне совершенно расхотелось.

Вскоре мы оказались на Банхофштрассе, расцвеченной рождественской иллюминацией. Магазины по случаю грядущих праздников работали до одиннадцати и соревновались друг с другом в великолепии оформления витрин. На улице было полно народу. Вкусно пахло глинтвейном. В одном из переулков на фанерных трибунах, взгроможденных одна на другую в виде елки, рядами выстроился хор и исполнял рождественские гимны. Мы взяли по глинтвейну и уселись на скамейку, глазея на нарядную публику и россыпи сверкающих огней в черном небе над Банхофштрассе.

– В этом году сделали новую иллюминацию, – принялся я объяснять. – Там высоко невидимые поперечные растяжки, с них свисают нити с шариками, десятки тысяч шариков, зажигаются разными цветами по команде компьютера. И так вдоль всей улицы. Получается объемное мерцающее облако. Компьютерное облако. Только с ним не нужно бороться.

Комин взвился.

– Нужно! Еще как нужно! Людей зомбируют этими огоньками, этими песенками, а цель одна – заставить их тратить огромные деньги на ненужную чепуху. Фантомная экономика. Целый год они сидят офисах, производят фантомы, обменивают фантомы на фантомные деньги, а потом фантомные деньги обменивают на вот эту мишуру из бутиков. Потребление и больше ничего. Это и цель, и стимул, и способ существования. Мерзость! – выпалил он в сторону елки.

– Так Рождество же! – возразил я. – Праздник! Люди радуются. Что здесь плохого?

– Чтобы радоваться Рождеству, не нужно тратить миллиарды долларов на мишуру. Вспомни, в нашем детстве – мандаринка, кулек конфет – и радость. А здесь – где ты видишь радость? Вот этот что ли радуется? – Комин довольно бесцеремонно ткнул стаканчиком с глинтвейном в сторону проходящего мимо мужчины в дорогом пальто, в обеих руках у которого было по вороху пакетов из дорогих бутиков. Галстук сбился набок, на раскрасневшейся физиономии читалась лошадиная покорная усталость.

– Может, и радуется, – я проводил мужчину взглядом. – Накупил подарков для всей семьи. Молодец.

– А сколько он на это потратил, как думаешь? Тысяч пять?

Я присмотрелся к названиям магазинов на пакетах.

– Думаю, больше.

– Вот! И сколько их таких, только здесь и сейчас, на этой улице. А на других улицах? В других городах? По всему миру? И что у них в этих пакетах? Ни-че-го! – отпечатал Комин. – Труха! А если бы эти деньги да пустить на гранты ученым, на развитие технологий, нормальных, полезных технологий…

– Стоп, Саня, остынь, – я похлопал его по плечу. – Рождество тебе не перебороть. Пытались многие. Даже здесь. Цвингли с Кальвином – фрески в церквях замазывали, музыку запрещали, чтоб никаких праздников, никаких плотских удовольствий. Ради чего-то там такого, возвышенного. Как видишь, ничего у них не вышло. Не хотят люди кульку конфет и мандаринке радоваться. И ничего ты тут не поделаешь. Кстати, об этой самой мандаринке. Не поверишь, сколько раз я о ней слышал! Наш человек, из тех, кому за сорок, стоит ему только на Банхофштрассе в предрождественское время попасть, он тут же эту мандаринку вспоминает. В ста случаях из ста! Можешь мне поверить, у меня хорошая статистическая подборка. Так хватит уже, Санечка! Баста!

– Ну, мандаринку, я, действительно, не к месту вставил, – согласился Комин. – Она здесь ни при чем.

– А что при чем? Что ты предлагаешь? Взорвать канализацию на Банхофштрассе?

– Нет. – Комин сделал паузу. – Я хочу взорвать БазельУорлд.

– Что?! – я не поверил своим ушам.

– БазельУорлд, выставка часов и драгоценностей…

– Я знаю, что такое БазельУорлд. Что за дикая идея!

– Не волнуйся! – Комин придвинулся ближе. – Это будет ненастоящий взрыв, никто не пострадает, наши друзья из ЕТХ, те самые, которых мы только что видели, сделают все, как надо. Они сумеют. Мы повергнем БазельУорлд в хаос, высокотехнологичный хаос. Напустим дыма и спроецируем лазером лозунг «Космос вместо бриллиантов».

– Но причем здесь вообще эта выставка? – недоумевал я. – Какая связь между часами и колонизацией космоса?

– Прямая связь! – воскликнул Комин. – Я тебе об этом уже полчаса талдычу. Только БазельУорлд – гораздо более глубокий символ, чем эта Банхофштрасе. БазельУорлд, Базельский мир – это и есть мир, в котором мы сейчас живем. Мир, где огромная пропасть между бедными и богатыми. Наручные часы за два миллиона долларов и миллионы людей, живущих на доллар в день. Базельский мир – это отупляющий, развращающий, оболванивающий гламур, пустышка, мишура. Это то, что уже давно отжило, то, что мешает человечеству, то, что должно исчезнуть. Это символ, яркий, сверкающий, мозолящий глаза, поэтому гораздо более заметный для обывателя, чем какой-то там айсберг черт-те где, в Южном океане. Айсберг далеко, а БазельУорлд всегда рядом, не дальше, чем первый попавшийся глянцевый журнал.

И потом, – это часовая выставка, что тоже символично. Часы. Время. Времени больше нет. Пора действовать!

Я понял, что Комин опять декламирует какой-то выученный наизусть манифест. У меня отлегло от сердца. Все, что я услышал, показалось таким мальчишеством и чепухой, что Лещенко, когда я ему об этом расскажу, должен будет оставить, наконец, меня в покое. Я даже невольно рассмеялся.

Комина мой смех задел.

– Думаешь, это все ерунда, несерьезно?

– Ну, – протянул я. – Как бы это сказать…

– Впрочем, думай, что хочешь! – не дал мне закончить мысль Комин. – Есть достаточно людей, которые относятся к этому серьезно. Хотя есть и умники, которые считают меня клоуном. Я к этому привык. Мне все равно!

– Поверь, я не считаю тебя клоуном!

– Проехали! – махнул рукой Комин. – Теперь к делу. Ла-Шо-де-Фон, знаешь такое место?

– Конечно! Столица часовой индустрии!

– Там есть группа мастеров, часовщиков, хранителей традиций, которые имеют зуб на корпорации и, соответственно, на БазельУорлд тоже. Они готовы помочь мне в моем деле.

– Как ты всех их находишь? – восхитился я.

– Просто не сижу на месте, – сухо ответил Комин. – Я должен встретиться с ними на следующей неделе, в среду, чтобы обсудить детали. Но понимаешь, я не в часовой теме, не владею терминологией, когда они начинают говорить что-то профессиональное, я выключаюсь. Я хотел попросить тебя поехать со мной, чтобы ты помог мне переводить с часового языка на общечеловеческий.

– Но я тоже не часовщик…

– По крайней мере, ты знаешь, чем отличается хронометр от хронографа и скелетон от регулятора. Ты знаешь, какие существуют часовые марки. Этого достаточно. Поможешь? – Комин пристально посмотрел на меня.

– Нет, – ответил я. – Не помогу. Извини, Саня, но это несерьезно. Ерунду ты какую-то придумал. Банальное хулиганство. На прошлой неделе здесь в Цюрихе леваки, точно такие же, как твои друзья из ЕТХ, закидали пакетами с краской штаб-квартиру Кредит Свисс. Протестовали против бонусов банкирам, за все хорошее против всего плохого. Полиция их повязала, отсидели ночь в кутузке, заплатили штраф. Прописали про них в газетах, показали по телевизору. Герои. А что толку-то? Для Кредит Свисс это все, как слону дробина. А если бы я на их месте оказался, штрафом бы не отделался, депортировали бы меня к чертовой матери. Кому бы от этого полегчало?